– Капе-е-ец! А в рукавах у тебя что? Голуби? Ой, я пьяная, не слушай меня.
Она замолчала, будто прислушиваясь к мерному стуку колес и звону ложки в подстаканнике. Хрому нравилось молчать, но от выпитого его тоже слегка повело, и кое-что все-таки договорить требовалось.
– Ты представь, – продолжил он, – что у Макса такой же талисман есть, как у тебя. Только не снаружи, а внутри. Его особенная фигня, из-за которой для других он псих типа. А ты, своя, родная, ему в лицо сказала, что он такой тебе на хер не сдался.
– Да мы его любым… всегда… – начала было Винни, но внезапно отпихнула руку Хрома от себя и сдвинулась к окну, вытирая слегка влажные щеки. – Ты же знал, да? Ты сразу понял, что у него эта Ольга! Когда мы за Дипом ехали.
Пришлось кивнуть – врать Хром не любил, и девчонка посмотрела на него как на врага. Никакие курсы никаких психологов Вася Хромов не кончал, но и без них ситуевину видел, примерно как то маленькое блестящее сердечко на ладони, а потому все же позволил себе высказать еще кое-что, пока его окончательно не внесли в черный список.
– Просто подумай, точно ли этот Шиза твой, как ты говоришь, «формат», или, может, твой как раз тот, который умеет картошку чистить и кофточки выбирать?
Винни всхлипнула снова, но уже сквозь улыбку:
– Капец, еще бы пару рюмок, и я бы с тобой маник села обсуждать. Приехали, блин.
– Ну а чё, – крякнул Хром, по-дружески сгребая ее за плечи, – розовая херня с «Барби» у меня уже есть.
Он еще немного подержал девчонку в объятиях с новым чувством облегчения – пройдет немало времени, прежде чем раны заживут у каждого из них, но, кажется, именно непонятки с двойной личностью Шизы и мешали Винни до сих пор. Интересно, как теперь они с Бабаем отреагируют на Ольгу, когда она… если она. Хром снова думал о ней, ловя себя на мысли, что ее он сейчас тоже хотел бы обнять едва ли не больше, но сделать это было бы сложно, поскольку технически ему пришлось бы обнимать дылду. Хотя… и его бы Хром, наверное, тоже сграбастал по-братски, потому что, когда Винни внезапно вскочила и, обиженная, уходила из ресторана, тот сидел с таким похоронным лицом, словно от него только что родная мать отказалась. Которой, как Хром помнил, у дылды с детства не имелось.
Повышенная эмпатия, мать ее, в Хроме гудела вместе с повышенной дозой алкашки, и в вагон-ресторан он возвращался с твердым намерением больше ни капли в рот не брать. Крепкий алкоголь в значительных количествах Хрому был, мягко говоря, противопоказан по хтоническим показаниям, и до этого дня его очень радовало, что ни с Шизой, ни с остальными бухать не требуется. Но, видимо, пришел тот самый день, когда Шиза решил все за Хрома.
– Чё-то вы б-быстро, – бросил он, изо всех сил изображая на лице равнодушие. – Я д-думал, ты там у-у-у-утешаешь нашу д-даму…
– С дамой все в порядке. Я тебя утешать пришел.
Вырвалось как-то само, и это было странно. С дылдой Хром ничего обычного для себя не чувствовал, как с другими, – с ним чуйка молчала, просыпаясь только в минуты каких-нибудь диких буйств и потрясений. Так что со всей уверенностью можно сказать: Хром произнес это не потому, что ждали, а потому, что сам так думал. Или это одно и то же? Запутавшись в своих ощущениях, он в отупении уставился на Шизу. В ответ тот медленно моргнул, чуть дернул уголком губ, будто пряча лыбу, и без вопросов подвинул Хрому стакан.
– А м-мы с-с-с Бабаем… к-как раз про Антоху б-базарили.
Хром посмотрел на пускавшего пузыри Бабая, привалившегося к окну уже на том месте, где до этого сидела Винни, и, вздыхая, опустился рядом, напротив набуханного дылды. Поезд летел по черной бездне, где не было ни огней, ни цивилизации, только ровный забор из темно-серых деревьев, за которыми блестело снегом и звездами небо.
– Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, никого теперь не жаль[13], – дылда тихо тянул себе под нос, доверху наполняя стакан Хрома вискарем.
Пришел, называется, проконтролировать, чтобы эти двое благополучно добрались до своего купе и не потерялись на стоянках поезда ночью, но в итоге даже не вспомнил, как вернулся из ресторана сам.
Гипножаба
В той вселенной, где с утра пораньше людей поднимают из мертвых ненавистные будильники, просто не существует буфета. Это позже Хром допер, что пиликала шкатулка, на одной «струне» и прямо в мозг, но поначалу ему показалось, что он попал в детство или в сериал с братками, у которых на мобиле вместо знакомой всем извечной мелодии тренькает не менее знакомый, но уж точно не такой понтовый Бетховен. Буквально через пару минут, пока Хром пытался открыть второй глаз, в дверь постучали, и бодрый голос проводницы прозвенел с обратной стороны:
– Васенька, «Сызрань Город» через час!
– …Вась-сь-сенька…
На верхней полке напротив Хрома шевельнулся дылда. Его ноги не помещались, и одну он свесил, мгновенно получив снизу по пятке от Винни.
– Мослы убрал.
– О, н-наконец-то т-ты со мной разговариваешь! П-прогресс!
Кажется, Шизе нравилась такая Винни – сейчас она уж больно напоминала его самого, только в версии без оскала и с бамперами. Бабай все еще блаженно дрых внизу – наверх Хром с Шизой, видать, его запихать не смогли. А вот в остальном Хрому словно память отшибло. Правда, местами проклевывалось что-то из глубин подсознания, например, лицо проводницы, сначала недовольное, потом довольное. И если первое Хрому было очевидно, то по поводу смены гнева на милость в голове стояла тишина. Шиза, видать, тоже силился вспомнить прошлую ночь и так же, как и Хром, страдал от ее последствий.
– Ва-а-а-сенька… – зевнув, он привычно, даже буднично, заглянул в шкатулку и подцепил оттуда пальцами пластиковый блистер с таблетками. – Васенька…
Поезд ехал боком к горизонту, и яркое полуденное солнце било Хрому прямо в тот глаз, который никак не хотел открываться, будто слипся.
– Спасибо скажи, – буркнул Хром. – Когда о тебе заботятся, надо благодарить.
– От д-души, – сказал Шиза в шкатулку, согнувшись над столом и щурясь на яркий свет из окна. Закинулся таблетками, сжав полупустую бутылку минералки так, что пластик затрещал, налакался как на водопое и передал тару Хрому. Тот тоже долго не раздумывал – всем, чем можно, он от этого психанутого уже заразился накануне, когда дохлебывали в тамбуре вискарь по очереди из горла. Там-то их проводница и застукала.
– Чё было-то вчера, пацаны? – глухо спросил снизу сонный Бабай. – Чё у меня почки так болят?
– Т-ты на х… На х-холодном лежал.
– Минут пять, – добавил Хром, и Шиза покрутил рукой в воздухе, прикидывая:
– Д-десять.
– Пятого? – спросил Бабай, все еще не въезжая, и Винни хмыкнула.
Сначала она смотрела на Шизу и Бабая с презрением, но, когда Хром спустился с полки, залилась таким хохотом, что тот по инерции подхватил улыбку.
– Чё? Подушка отпечаталась? На щеке?
– Не подушка. И не на щеке… На! – она протянула ему свое маленькое зеркальце и заодно достала смартфон. – Только сначала я сфоткаю.
Хром посмотрел на свое отражение: густо намалеванные черным, как у панды, зенки и третий глаз на лбу меж бровей, конечно, ему весьма шли. Он вопросительно и в то же время с осуждением глянул на Шизу, но тот только плечами пожал. Потом, правда, под хохот Винни и фырканье Бабая рассказал, что Хром в порыве человеколюбия подрядился проводнице гадать на суженого, а для убедительности «надел костюм гадалки», роль которого сыграли шуба и черный карандаш, забытый Винни на столе. По иронии судьбы Хром в состоянии опьянения, судя по всему, попадал в ту первую категорию людей, которым ровно на жопе не сидится.
– Мне пить нельзя, – сказал он. Винни протянула ему салфетки, и теперь он пытался оттереть всю эту «красоту», но пока только размазывал. – Я херню творю по синьке.
– Т-так не т-ты один.
– Не, ты не понял, Макс. Я от спиртяги как Профессор Икс в Церебро.
Шиза похлопал Хрома ладонью по плечу:
– Я знаю. Это н-называется «у-у-угар», брат.
– Я думала, это называется «поминки», – вклинилась Винни. – Но, собственно, какие пацаны были, такие и поминки. Нечего сидеть с кислыми мордами. Это я вам все испортила.
– Да н-ниче ты не испортила! Слегка в д-душу нагадила. Но там и д-до тебя не чище б-было.
Винни фыркнула, прикусила язык и издала ртом такой звук, какой Хром от девушек ни разу не слышал, но на удивление атмосфера в купе стала полегче. Только тело у него болело, как будто его поездом переехало. Такое чувство появлялось, если Хром слишком сильно напрягался, и его эта внутренняя хтонь жрала больше топлива, чем рассчитано. Он вдруг вспомнил, как в полшестого утра они с Шизой в одних олимпийках вывалились в глуши на станцию, где состав стоял минут пять, не больше. Там они просто курили, но Хрому дико хотелось дошагать до редких мелких сосенок в посадках, упасть в снег и лежать, пока душа не перестанет чувствовать тело, как с ним было в детстве. Он всегда прокручивал в голове этот момент, а по синьке ощущения только усиливались, словно обратная сторона становилась намного-намного ближе.
– Зато б-было весело, – сказал Шиза то ли Хрому, то ли оттаявшей девчонке и, перекинув крошечное полотенце через плечо, вышел из купе.
Город Сызрань сразу создал такое же двоякое впечатление, какое у Хрома уже имелось от дылды: поезд ехал через реку, по высокому мосту, и Бабай восхищенно матерился, не столько от видов, сколько от эмоций и болевшей поясницы, но за красивым в целом резным фасадом скрывалась местами даже мрачная провинция. Раздолбанные под снегом тротуары, ветхие деревянные домики, обложенные кирпичом, и непередаваемый привкус тлена на языке. Хотя это скорее было похмелье.
До остановки, пока Винни накладывала Бабаю свежую повязку на плечо, Шиза нетерпеливо ходил вдоль окон в проходе, спотыкаясь о вечно собиравшийся гармошкой ковер. Обычный ковер, конечно, – Хром посматривал на него и подсознательно искал какие-нибудь знаки, но пока все было тихо. Беспокоила только излишне дружелюбная проводница.