Привычно прошла по «кошачьему», как она любила пошутить, коридору, позвонила в нужную квартиру, чуть не перепутав кнопки с россыпью других на стене. Колька, должно быть, уже встал и собирался на завод. И снова все повторилось, как когда-то: его заспанное помятое лицо, запах утренней яичницы и возня соседки с веником, вот только сам Колька, вместо того чтобы приголубить, пожалеть Ольгу, вдруг нахмурился, когда она заявила, что пришла за шкатулкой, и бодрым шагом пересекла коридор до дверей его комнаты.
– Это доказательство. Я принесу его в наркомат, на суд, да куда угодно! Или Рубцову вышлю бандеролью, чтоб отозвал свой донос.
– Доносы не отзывают, чудная моя. Тем более отец твой не пролетарского происхождения, это ж все осложняет. Пойми, родная, смирись. Ничего уж не поделаешь, – вздохнул Колька в ответ. – Да и зачем тебе этот камень, сама спрятать просила.
– И ты же спрятал?
– Конечно! – кивнул тот и, дождавшись, пока в коридоре стихнут шаги баб Паши, любившей подслушивать, что делает молодежь за стенкой, шепотом указал в угол возле печки: – Тут, в подполье.
Он отодвинул конторку и снял деревянную крышку с пола, открыв прямоугольный лаз. Присел, потянулся рукой куда-то под доски и выудил резную шкатулку, протянул. Ольга осторожно взяла ее с опаской, заглянула внутрь: камень лежал на своем месте. Дружелюбно блестел и переливался по бокам, но девушке все равно стало не по себе.
– И не трогал ведь? – с недоверием уточнила она.
Колька потупился.
– Коля!
– Ну что Коля! Что Коля! Интересно ж было. Я открыл. А он такой загадочный, ты посмотри. Так и манит.
Ольга всполошилась, шагнула к двери, дернув ручку, но та не поддалась.
– Открой, я пойду.
– Оставь, Оля, Рубцову до этого разве дело есть. Он карьерист, говорю тебе. Подвинул твоего отца, чтобы самому на первом месте везде значиться. Ну куда ты пойдешь?
Ольга смерила его строгим взглядом. Неужто он не понимал!
– До набережной прогуляюсь.
Колька замер, не шевелясь, будто вкопанный, побледнел. На лице у него промелькнуло сомнение и еще что-то – неприятное, будто Ольга его разозлила. Даже показалось, что на миг вдруг сделался чужим ей. Но она никогда не капризничала, только позволяла себе иногда кокетничать, во всем слушала и поддерживала жениха, хотя иногда ей думалось, что можно было бы и поменьше уступать, но не сейчас. Именно сейчас она твердо настаивала, чтобы он позволил ей камень унести.
– У Рубцова написано, что это обереги шаманов. Что их кормить надо, представляешь? Как… Как будто они какие-то живые. Глупость какая, но я читаю, а у меня мурашки бегут. Вот, даже сейчас, потрогай руку.
Она протянула ему ладонь и, не дожидаясь, сама коснулась его. Колька был бледный и холодный. Как его вдруг сделавшиеся пустыми глаза. И его руки на ее шее – тоже.
Бесы
Хром чувствовал, что каждый из них, помимо увиденного на этом сеансе, теперь будто заново вернулся в свою личную микротравму. И если до других не сразу дошло, зачем Бабай взял контакты гипножабы, то для Хрома было более чем очевидно: из всей присутствующей сейчас компании один Бабай точно видел, как тогда, в логове, оборвалась еще парочка жизней. И, не самый взрослый, не самый психически здоровый и до этого человек, как и все кони, он мог повредиться башкой еще больше, если бы так и продолжил носить этот багаж. Судя по тому, что они с Тамарой Степанной договорились встретиться чуть позже, когда она отдохнет и будет готова снова копаться в чужих мозгах, Бабай с этим багажом собирался прощаться. В его случае это самый удачный выход – забыть, хоть и с чужой помощью, и идти дальше. Хром, если бы мог, наверное, тоже с облегчением забыл бы все, что видел сегодня. Но – нельзя. Эта информация отпечаталась в черепушке четко, и из-за нее же очень быстро рубанула на полную мигрень.
Они сидели вчетвером в местной забегаловке, типа пельменной на рынках, очень сомнительной и прокуренной, с неприятными рожами за столиками и с рассыпанным в проходе сахаром. Никто из них в другое время и близко бы не подошел к такому месту, но сейчас было пофиг, лишь бы в тепло и хоть куда-то, чтобы очухаться после сеанса у гипножабы. Бабай тянул холодное пиво из стакана, Винни, как замороженная, жевала кальмара из открытой пачки и глотала свое, баночное, безалкогольное. Хром ограничился очень сладким чаем с пирожками и то же самое взял Шизе.
– С печенкой, вкусные, – сказал он, толкая Шизу локтем. – Жри давай.
– Т-так жрать или д-давать? – зло зыркнул в ответ тот, но пирожок взял и откусил сразу больше половины.
Шедевров местной кулинарии не стало за минуту, а потом Шиза хлюпал горячим чаем сердито, словно назло всем, но все молчали. Когда он откинулся на стуле, обвел взглядом зал и исподлобья зыркнул уже на компанию таксистов, поглядывающих на Винни, Хрома попустило – значит, точно все в порядке. Хотя каких-то пару кварталов назад дылда стоял, согнувшись, и прикладывал к носу снег, а из носа у него все капало и капало, как будто кровищи в нем литров десять. Прямо горе чахоточное, как сказала бы Хромова бабка: то в обмороки валится, то блюет, то с носа льется. Хрому было не легче после того, как он влез через гипножабу в воспоминания Шизы и прошел с ним через весь подвал. Тем более накануне он пил и выдал свой почти потолок способностей – если бы в момент, когда он предсказывал суженого проводнице, к нему поднесли бы счетчик Гейгера, тот бы точно затрещал и вообще наебнулся бы. Хром, бухой, настолько сильно чувствовал в тот раз свою же энергию, что она ощущалась как радиация, игнорирующая бетон и слои металла. Насколько мощна она была в процессе – настолько плохо ему становилось после. И все равно он еще не испытывал такой опустошенности, как в первую минуту соприкосновения с тьмой из шкатулки – ничего подобного он прежде не встречал. Нечто, на фоне чего он сам себе казался муравьем на берегу океана, к которому идет цунами. Думать о том, что сделает огромная волна с крошечным насекомым, не очень-то хотелось.
– Вы там все были как узники концлагерей? – поинтересовался Хром, и Винни отмерла первой:
– В смысле?.. А то, что худые все и бритые? Ну да, там даже девчонок налысо брили, когда привозили. Вши же.
– Не всегда помогало, – поежился Бабай и поскреб пальцами под ухом. – Вот так просыпаешься с утра, а вся шея покусанная, чешется хуже, чем от комаров… Да у меня жопа так не зудела, когда на ней волосы росли! – На этих словах Винни пихнула его в плечо и хрюкнула, а Хром заметил, что Шиза уже не такой бледный. Бабай тоже явно старался выглядеть бодрее, чем был, но и главную тему, которая парила всех, не замял. – Так, а ты, оказывается, до подвала не заикался даже!
Шиза дернул уголком рта:
– Я из этог-го секрет и не д-делал.
– А что случилось, когда ты открыл шкатулку? – подключилась Винни. – Мы же все слышали, пока вдруг ты трястись не начал, как эпилептик, – задавая вопрос Шизе, она почему-то смотрела на Хрома, поэтому ответил именно он.
– В шкатулке такое… зло, какого и существовать не должно. Его привез отец Ольги из экспедиции. Оно в камне, и этот камень какой-то неправильный. От него прет голодом, что ли, и хтонь еще знает чем. И оно убило бы Макса, если бы его не защитила Ольга.
– Она спасла его, выходит, – проговорил Бабай изумленно. – Это же она там лежала, да?
Видимо, до момента, пока гипножабу не отодвинуло барьером, эти двое попали в тот же коллективный глюк, как в кинотеатр сходили. Хром задумчиво поболтал в чае ложкой:
– Ага… Но теперь-то что, камень у Сократовича. И раз он ищет Ольгу, значит, булыжник, так скажем, с обременением. Я там услышал имя – Павел. И букву А. В санаторий наш вернемся, надо будет пробить, чё еще за Павел.
– Эт-то Дип. Пашка он по п-паспорту.
– Да! Он же тоже там был с тобой и Бесом, точно! – осенило Винни. – Вот, почему он сразу все понял.
– Вунд-дер-в-вафля хренова.
Хром тоже помнил смешного очкастого пацана, чуть менее прилизанного и послушного, чем до детдома, когда его лупили линейкой по рукам, и чуть более отчаянного, когда понял, что место под солнцем так и придется выгрызать, а ты еще кусаться не научился. Но нужный челик не Пашка, а именно Павел был. И – Хром знал стопудово – он видел этого самого Павла на фотографии из экспедиции рядом с отцом Ольги.
– Этот Павел тоже умник, конечно. Но если он сейчас жив, ему лет сто двадцать, а то и больше.
– Одни жмуры, н-на хрен. Отдыхаем, к-короче. А п-потом будем сооб-б-бражать, че-каво, – раздраженно сказал Шиза, и Хрому даже пришло в голову похвалить его за эти мысли – ни о чем думать сейчас не хотелось.
Однако уже в гостинице Хром все равно перелопатил те немногие сведения, что имелись по Верховенскому в интернете и в бумагах Ольги, просмотрел все фотки, почитал подписи на обороте и понял, что этого не то что недостаточно, – все не то. Выходило, чтобы узнать про того чувака, кореша Верховенского, надо потратить кучу времени на поиски глазками, прошерстить статейки какие-нибудь, если они вообще еще есть, или спросить у Ольги. Но та пока, так сказать, пребывала в офлайне. Бабай, лежа на животе на своей кровати, тоже – храпел заливисто и заразительно, – поэтому, плюнув пока на все, Хром закрыл вкладки на ноуте Винни, отложил бумажки и зевнул.
– Много п-полезного насмот-трел? – поинтересовался со своей кровати дылда, который лежал и делал вид, что зырит видосы. На самом деле они были только для фона пустоты в его голове.
– А ты?
– Что за к-козлиная п-привычка в-а-апросом на вопрос отвечать?
– Как ты всегда?
Шиза снова хмыкнул, положил телефон на тумбу и сказал:
– Вы-ырубай с-свет.
Утром он был гораздо живее, чем вечером, и даже согласился не тащить еду в номер, а наведаться в закусочную неподалеку. Тем более что завтраки в гостишке были беспонтовые, словно на них пытались экономить, как на котлетах в детдомовской столовке, а вот соседняя харчевня оказалась очень даже приличной, почти домашней, если не считать цен, но драники тут жарили божественные – пахло на всю улицу, успевай только слюну сглатывать. Хром даже сходил за второй порцией.