Пашка потер глаза костяшками, подавляя всхлип, как в детстве, когда другая женщина с таким же голосом и взглядом стояла за дверью и приказывала открыть. Иначе линейкой били, если он не слушался с первого раза, не только по рукам. Он включил воду, умыл лицо, ощупал повязку на глазу. Хорошо, что осколки от разбитых братками Шибанова очков не попали в роговицу. Но глаз все равно не думал заживать, а Маша заживляла только то, что портила сама. И все равно раны, нанесенные ей, хоть и не оставляли следов, были намного страшнее этого выбитого глаза. Пашка выдохнул, когда с той стороны двери послышалось очередное железное: «Паш». Отперев замок, он сделал шаг назад, и Маша вошла, осматривая ванну. Пахло от нее, как и всегда, дорогим бабским ароматом, но у Паши этот запах теперь плотно ассоциировался с болью – не той, которая успокаивает, когда знаешь, что ты ее контролируешь и она кончится в любой момент, а другой. Которая будет в самых уязвимых местах и так долго, как пожелает Маша.
– И что ты тут делаешь? Прячешь от меня что-то?
Конечно, она выдвинула ящик на себя. Только Пашка с не меньшим удивлением, чем она сама, уставился на пакет конфет и печенья внутри. Камня не было.
– На сладкое потянуло? – хмыкнула Маша. – Непредсказуемо, ничего не скажешь… Как ты попал в дом? Где все?
– Все там остались, – опуская глаза в пол, проговорил Пашка. Стоять перед ней в полный рост, не втягивая голову в плечи, он не мог. Она давила, как пресс. – Я убежал.
– А Вася?.. – снова спросила она, и давление почти прекратилось – будто огромная глыба больше не падала, а висела сверху.
– Его забрали. Мои.
Маша прислонилась бедром к тумбе, взяла конфету из кулька и развернула ее, доставая из шуршащей обертки шоколадный шарик:
– Так а ты чего вернулся?
– Да так, – ответил он уклончиво, надеясь, что голос не подведет. И действительно, как объяснить, зачем приперся в самый эпицентр ада, и это даже не органы опеки.
– Опять будешь рассказывать мне про свою больную маму, которой срочно надо дать знать, что с тобой все хорошо?
Пашка помотал головой. За тот прокол с него уже спросили по полной программе, и Маша, желая выслужиться перед боссом, в тот раз не стала его покрывать, а сдала как есть. С чего бы ей делать это сейчас. Тем временем она вдруг придвинулась ближе, протягивая ему конфетку, как ребенку.
– Забыл что-то?
Этот диалог вдруг стал похож на случайную встречу двух соседей, Пашка даже моргнул от удивления и молча кивнул. Маша вздохнула с тоской, отчего ему стало еще больше не по себе, чем если б она, например, разозлилась и сплела бы из его руки косичку толщиной со свою.
– Забрал?
– Забрал.
– Ну так иди. Пока можно.
С недоверием подняв голову, он посмотрел в ее лицо. Вместо змеиной маски оно было вполне обычное, человеческое.
– Давай со мной, – сказал он вдруг, сам от себя не ожидая, но Маша поджала накрашенные губы.
– Не могу. Меня искать будут сразу. А тебя не будут.
– Почему?
– Потому что тебя здесь и не было. – Она толкнула его в плечо бесцеремонно, видя, что он тормозит: – Иди, дурачок. А я схожу к Мансуру.
– У него же харам.
– Пф-ф! Харам, – Маша фыркнула. – Мне его член и не нужен. Он потрындеть любит за жизнь, и чтоб его слушали. Я что-нибудь придумаю. А ты – вали. – Потом протянула руку и пригладила замершему в оцепенении Пашке волосы на лбу с легкой улыбкой, провела по брови над больным глазом, словно пытаясь его успокоить. – Отклей ты уже эту повязку. И если увидишь Васю раньше меня – скажи, что бабы тоже люди.
Она пошла вперед, уверенная в себе, как и всегда, а Пашке захотелось сказать ей что-то, какие-то слова благодарности, но он понял, что они ей не нужны. Она делала это для себя, а не для него.
Душнила
Когда кончились пестрые шапки одиноких остановок, а серые крыши и унылые прямоугольники хрущевок уступили промзоне, Хром понял, что Винни гонит «уазик» подальше даже не из района, а из всего города. И это к лучшему – целее будут. Его усадили на заднее сиденье посередине, между Бабаем и Шизой. Ярик плюхнулся спереди, видимо, чтоб поближе к своей зазнобе, потому что в остальном он бы точно упал рядом с Хромом: и сам Яр, и Шиза явно клевали носами, это даже без чуйки было заметно. Бабай, тихо матерясь, ковырял браслеты куском проволоки, которую Шиза, не выдержав и десяти минут, выдернул из его рук и за два щелчка снял с Хрома один, а со вторым возился чуть дольше, но тоже расправился без особых помех. И дальше часть пути, пока все ловили отходняк от адреналина, Хром, как и все, кроме Винни, провел с закрытыми глазами и молча. Силы вроде бы медленно возвращались, но их хватило лишь на то, чтобы залезть пальцами в ботинок и нащупать там клочок бумаги. Хром развернул листок, поднял выше, на просвет, и тихо позвал:
– Ковер? Ты тут?
Узоры из сердечек застыли темно-серыми линиями на клетчатом фоне и признаков хтони не подавали. Все было так, словно школьник начертил в черновике стремное и жалкое подобие валентинки.
– А г-где ш-шуба?
Хром повернулся к Шизе, помятому и взъерошенному, подобно вылезшему из лужи мартовскому воробью.
– Ее больше нет.
– Т-твою ж… – тот поморщился, закрыл ладонями лицо, растирая ими щеки и выругиваясь. Потом сел ровнее, будто словил в задницу шило, и скомандовал Винни: – Разворачивайся! Рули об-братно в г-город, кому г-г-говорю!
Но девчонка продолжала ехать по прямой, не сбавляя скорости и даже не думая его слушаться. Хрому вдруг стало душно – в прямом смысле. То ли побочка после Машенькиных манипуляций с организмом, то ли отложенный стресс после стрелы, то ли все вместе, – но ему буквально перестал поступать в голову кислород. Хотя, конечно, о главной причине такого упадка Хрому думалось с особым трудом.
– Мне надо… надо выйти, надо… – пробубнил он еле слышно, отпуская бумажку в полет под ноги.
На этот раз по команде тачка затормозила, быстро съехав на обочину. Хром едва дождался, чтобы дылда вылез первым и выпустил его, кое-как выбрался из «Патриота» и пошагал прямо в кювет. За спиной с шумом пролетали другие тачки и еле слышно переговаривались четверо, в основном различались заикание дылды и нотки упертости в голосе Винни. Оба о чем-то спорили, но вслушиваться Хром не стал. Он долго смотрел на оставленный вдалеке город, а в мыслях – ни одной картинки, даже зацепиться не за что. Потом понял, что не в мыслях, а где-то пониже, под ребрами – пустота с Орловский карьер, только именно что пустая, ничем не заполненная яма с ненадежными краями. Хром развернулся обратно к товарищам, набрал в грудину побольше ледяного воздуха, чтобы там не щемило так, и бухнулся спиной в снег.
– Э! – тут же завопил Бабай, подбегая к нему по глубоким сугробам. – Э-э-э!
Шиза так же быстро нарисовался с другой стороны и, склонившись, на пару с мелким выглядел так, словно заглядывает сверху в гроб.
– Ты ч-чё? Чё с т-тобой?
– Ничего, – проговорил Хром. Он почти не чувствовал, что губы шевелились, но слова все-таки прозвучали, пусть и немного чужим голосом: – Отвали.
– Ты чё к-козлишь, В-Вася?
Шиза присел рядом с ним на корты, пихнул ему в губы сижку и подпалил спичкой, прикрывая ее своей граблей от ветрища. Прикурить удалось с десятой по счету, и девять предыдущих словили на себя все известные дылде ругательства. На душе у Хрома чуть полегчало. Он сделал длинную затяжку и сел кое-как. Шиза, конечно, на него орать бы вряд ли осмелился, но из-под идиотской челки, ставшей немного длиннее, глаза у него блестели бешено.
– Чё ж ты принципиальный такой, – вздохнул Хром. – Сказали ехать, надо было ехать.
– Д-да ты с-сам т-такой же. П-пошел ты з-знаешь, куда, Вася…
– Мизинцами еще потритесь, – крикнула недовольная и явно замерзшая Винни. – У нас же времени вагон! Через две минуты я двигаю, а вы – как хотите, валяйтесь дальше!
Хром с Шизой переглянулись, Бабай пошутил что-то нехорошее, за что словил по шапке, но через две минуты, когда они втроем почти доковыляли до «уазика», Винни за рулем не сидела, а рылась в багажнике, зачем-то перекладывая сумки. Наконец она вытащила из-под груды вещей завернутую в чьи-то треники звенящую шкатулку, открыла ее и словно остолбенела. Хром добежать бы к ней не успел, а потому закричал что есть сил, сам от себя не ожидая:
– Бросай! Яр! Отбери!
Куривший рядом Яр тут же выхватил звенящую уже не Бетховеном, а поломанным будильником деревянную коробку, но крышка открылась, и черный камень упал на белый снег. Хром, наконец подлетев к тачке, буквально прыгнул на камень сверху, закрыв его ото всех пузом. Остальные, конечно, уставились на него в полнейшем шоке, но позже, уже когда выехали, Хром спокойно пояснил, что камень нельзя брать в руки никому, кроме него и Шизы.
– И, возможно, тебя, – кивнул он Яру. – Но я не уверен. Проверять не будем, – и рассказал все, что успел узнать, а также обрадовал Шизу и порадовался сам – если камень здесь, значит, велика вероятность, что это заслуга Дипломата. Оставалось надеяться, что он не попался этим мудилам снова.
– То-то они смердели, – пробасил Яр. – Даже не пососать толком, гнилье какое-то. Пришлось прямо так, ручным трудом придушивать.
Бабай заржал, Винни цокнула, а удивленный Яр еще пару минут не вдуплял, что такого сморозил. Хрому тоже немного полегчало – хотя смутная тоска и тяжесть не покинут его еще долго. То, что отпечаталось в памяти, просто так не сотрешь, и Хром лишь надеялся, что время смягчит горечь.
Несмотря на шум радио, он быстро задремал и вскоре почти вырубился, но какое-то копошение в его кармане снова привело в чувства. Шиза хозяйничал у него под боком, делая вид, что спит, даже слюней Хрому на плечо напускал для вида, но его пальцы незаметно шерудили в куртке. Не своей, а той, что была в этот момент на Хроме. Поняв, что его заметили, дылда показал зажатую между пальцами бумажку.
– У-уронил.
– Угу, – замычал в ответ Хром, забирая памятную записку. – Только камушек на место положь.