На бубне была нарисована черная птица с оленьими рогами, о которой в своем дневнике как раз и писал этнограф. Все, что привыкшему уже к хтони Хрому до этого казалось выдумкой, с каждой секундой становилось реальнее, но ощущение складывалось такое, словно это он сам падал в параллельную вселенную. В его реальности, с ковром, буфетом и гаданиями, с сосунами и мануалами, такой первобытности места все равно не находилось. А здесь, на краю земли, каждая деталь так натурально вплеталась в реальность, будто Хром ее уже знал такой, но забыл когда-то давно.
– Уа-уа, ялэ-танэ-уа-уа, – слышалось Хрому неразборчивое, среди чего он только иногда выцеплял имя шаманки – «Хуалэ». Камень бабка не трогала, его держала Ольга, а Хрому дали меха, чтоб следить за огнем костра. Правда, глаза у него слипались от монотонного пения и запахов, голова кружилась, и образ бабки двоился, снова разделившись на силуэт старухи и второго неизвестного персонажа, у которого теперь угадывались смутные очертания крыльев за спиной. «Как у ангела», – подумалось вдруг Хрому.
Шиза с Ольгой тоже раздвоились: вот сидит дылда, а совсем рядом сидела она, то сливаясь с ним в одно целое, то разделяясь на два образа, один из которых был слегка более резким, чем другой. Хром посмотрел себе за спину, и на мгновение ему почудилось, что там стоит он сам. Силуэт размытый, нечеткий, такой, каким он его помнил откуда-то совсем из глубокого детства. Каким его всегда хотелось рядом. И позади – еще две тени поменьше, не человеческие и не звериные, – их Хром тоже вспомнил – рисовал когда-то давно в альбоме гуашью. В детстве они казались большими и страшными, на одном шевелились узоры, в другой было страшно лезть за игрушками, и Вася старательно рисовал их яркими цветами на бумаге, чтобы подружиться. «Привет, ковер! Привет, буфет!» – подумал Хром, ощущая, как на него тоже смотрят оттуда.
В палатке вдруг стало очень много места – расстояние до этих теней вмиг увеличилось до взлетной полосы, в ушах загудело почти так же, как при резком скачке давления. Голова и тело стали легкими, воздушными, Хрома будто подбросило вверх, а потом резко ухнуло вниз, как во сне, когда под спиной резко обнаруживается кровать.
– Пойте! – скрипуче протрещала бабка. – Они только пение понимают, пойте им, птицам.
Шиз-Ольга напротив Хрома мерно раскачивалась с черным идолом в руках. Губы ее шептали слова, ладони сжимали черный камень, глаза закатились, и словно изнутри тела тихо запел чужой, как со старых пластинок, голос дылды:
– Утомленное солнце… нежно с морем прощалось…
Показалось, что в чуме резко погас свет, – теперь их наскоро собранный шалашик виделся Хрому маленькой точкой где-то внизу. Вокруг он чувствовал воду и, словно вынырнув из глубины, сделал глубокий вдох, потом зашатался, но не упал – неведомые силы поддержали за плечи и вернули к Шизе и Ольге, хором голосившим слова песен столетней давности.
– Хуалэ. Она пришла, – сказал голос Шизы монотонно и по-русски, а потом вдруг заверещал на непонятном языке. Не понятном мозгу, но Хром словно знал все, о чем просил этот голос, – о наставлениях, защите, помощи.
Хром потянулся туда, к диалогу душ, но ему будто что-то мешало, хотелось отрубить веревки-тормоза, привязавшие его за ноги к корням, и взмыть вверх из болота, крепко державшего на земле за щиколотки. Он схватился за водку, отхлебнул раз, другой и моргнул. Сознание сделало кульбит, чум закружился и перевернулся, приложив Хрома башкой о жесткую, как камень, землю. Петь он не умел, поэтому лежал и тихо повторял имя шаманки, силуэт которой с каждым словом проступал четче, набирая плоть, как густой туман, прямо из воздуха. Ее узкие глаза вдруг блеснули, и рука в ритуальной парке дернулась, указывая пальцем на вход. Рот открылся, но слов Хром так и не услышал, он их почувствовал. Что-то заставило его встать и дошагать туда, просунуть голову в реальный мир и встретиться с перепуганным таким же пьяным, как он, мужиком.
– Вертушка п-прилетела… – пробормотал тот, заикаясь. – Еле успел д-добежать…
– Свали, – буркнул Хром. – И бабку забери, живо!
Он хотел было вытащить ее и впихнуть мужику, но та словно приросла к полу и с места не двигалась. Била в бубен уже из последних сил и только упрямо зыркнула на него пустыми белками глаз, поджав ниточки губ. В чуме было очень много сущностей, и Хром чувствовал, что их вот-вот станет еще больше. Он нащупал за поясом пневмат – смешное, конечно, средство против духов – и одним махом оставил в бутылке меньше половины водки. «Я помогу тебе целиться», – шепнул за спиной знакомый, родной голос. Шатаясь, Хром шагнул в уходящую полярную ночь.
То ли он сам бежал, то ли несли его – как на санях, со свистом, что только крыши мелькали, земля, небо, непонятно, где кончается одно и начинается другое. Рядом тоже бежали, незримые и неслышимые для других, но он-то их видел и слышал. Удивился только, когда по земле начало бухать, как будто неслось на полной скорости нечто огромное, как слон. А потом почти сразу такое же забухало впереди, и он вылетел на медведя.
Таких в новостях про полярный круг не показывали – он был больше, чем Хром мог себе представить, весь черный, как черт из котла, от него несло падалью и вонючим дымом. Раскрыл пасть, в которой могла бы легко поместиться голова Хрома, и заревел. От этого звука стало больно ушам и в затылке ответно загудело, переползло в переносицу и потекло из носа кровью. Против такого резиновые пульки были – смех один, как сказала бы бабка Хрома, он бы и засмеялся, если бы момент был подходящий. Вместо этого поднял двумя руками пневмат и выстрелил – левый глаз медведя превратился в черную дырку, словно в него пальнули из двустволки. Хром прицелился во второй глаз туши, которая в одном прыжке собиралась разодрать его на части, но добежать не успела: из-за спины вылетело не менее огромное, бурое, и рев поднялся такой, что Хром выронил пневмат, упал на колени и сжал руками голову. В белой каше из снега, сквозь вой ветра, с трудом можно было разобрать что происходит, земля гудела под ногами, когда он отползал подальше от клубка, в которое сплелось черное, бурое, красное. Бубен заходился ударами, как будто натянута была не кожа, а шаманское сердце в агонии.
Первый удар прилетел Хрому по пояснице и мгновенно выдернул в реал: на снегу катался Сократович, извиваясь, словно на сковородке, а над самим, Хромом, навис мужик в черной балаклаве, пока его брат-близнец скакал вокруг своего босса, не зная, как подступиться. Хром посмотрел через плечо братка в небо, пересчитал звезды, похожие на снежинки, и ощутил, что словно плывет по озеру на спине, – покой, красота, вечность и боль в отбитых боках переплелись, не давая отделить реал от видения. «Сейчас», – подумал Хром, но глаза закрыть не решался, смотрел прямо в центр наставленного на себя дула. Пока державший его мужик не обмяк и не свалился почти аккурат на Хрома сверху.
– Живой! – выдохнула Маша. Глаза у нее горели страхом, а рука без перчатки, что секунду назад вырубила громилу, дрожала. Или это у Хрома перед глазами все плясало?
Он кивнул ей, медленно поднялся и зашагал на второго. Хотел было навалиться сверху и будь что будет, но Маша подскочила первой, запрыгнула на мощную спину в спецовке и накрыла ладонью глаза. Мужик взревел почти так же громко, как барахтавшийся на снегу Сократович, когда его мгновенно парализовало, словно Маша превратила его тело в бревно.
– Уходи, дура, – еле слышно пробормотал Хром, когда она снова подбежала к нему. – Опасно…
– Сама разберусь, – фыркнула она, подхватывая его под руку и помогая дотащиться обратно в чум.
Перешагнув за порог, Хром снова оказался не-здесь. Его закружило, подхватило и понесло в центр силы, откуда лился ритм бубна, похожий на удары сердца. Руки дылды, который сидел недвижно возле костра, были все в угольной пыли и саже. Оля продолжала петь его голосом песни чужого народа, как чревовещатель, держа камень так крепко, словно тот мог вырваться.
– Вася!
Хром заорал, когда она коснулась его руки.
– Нам сил не хватает, – всхлипнула Оля, и лицо дылды, белое и перекошенное, Хром сейчас видел яснее, чем все вокруг. – Помоги!
Ее голос одновременно звучал как три. Хром кивнул, шагнул ближе, схватился за камень. Перед глазами заплясали цветные пятна. Черное вдруг впилось в него, как голодный дикий зверь, но Хром жрать не дался – острые иглы-зубы, метившие в самую душу, будто отбила призрачная ладонь. Тело дылды затряслось – он был уж почти белее снега – и Хром вдавил пальцы в камень так, что через них будто вся его сущность потекла, перекрывая черной тьме внутри все пути наружу. Запечатали. Закрыли. Замуровали. Вместе с этим чувством облегчения пришло и другое, означавшее потери.
– Пора теперь, – выдохнула Оля.
– Куда пора? – неверяще пробормотал в ответ Хром и схватился теперь за плечи дылды, который чуть было не завалился на спину.
– Передай ему, что мы семья. Что я буду за ним присматривать оттуда, чтоб не делал глупости… Обещай, что передашь… Обещай, что тоже присмотришь.
– Обещаю! – Хром выкрикнул это, потому что его голос тонул в снегу, из которого пробивались темные ручейки. Бубен порвался и вывалился из рук старухи.
На морозе кровь пахла кислым. Метель схлынула, а может, и не было ее. Хром глянул на багровый след, уходящий в сугробы, разодранный пуховик, лежащий посреди месива из стылой земли и снега, вытер мокрый лоб под шапкой и снова упал. Кто-то из местных голосил на всю округу, сообщая, что мужика задрал медведь.
– Волки напали! Сам видел! – орал второй, а третий вообще ничего не видел, кроме как девку в меховой парке, пробежавшую мимо, босую и лохматую.
Хром подполз к Шизе, который лежал, как мертвый, глядя вверх стеклянными глазами.
– Прости, Макс, – сказал Хром.
Тот пошевелился, разомкнул губы. Изнутри на них запеклась тонкая корочка бордового. Костер потух и больше не грел чум, но Хрому казалось, что внутри вдруг стало в разы теплее. Шиза шмыгнул носом и посмотрел на него как-то обреченно, когда тот спросил: