Так. Робик. У верблюда два горба, потому что жисть — борьба! Ну, ты меня понял, все бабы — дуры, счастье в труде! Такова наша с тобой тяжёлая доля. Крепись.
Шмындрик, гей ли ты еси, добрый молодец? Помни, друг познаётся в бидэ. Предохраняйся.
Нюся! Не прикидывайся дохлой бабочкой! Как сказал бы Немирович, он же Данченко, не верю!!!
Талдыбай, родной! Где ты? Неужто забыл о нас навсегда? Эх, каким ты был, таким ты и остался, орёл степной, казах-х лихой! Товарищ Талдыбаев, желаю всего-всего: мыла душистого и полотенца пушистого, и зубной порошок, и густой гребешок. «Тайда» тебе с отбеливателем и кондиционером.
Наконец, Цесарский обратился не к воображаемым, а к реальным собутыльникам:
— Зденка, оставайся всегда такой же трогательной, что так и хочется всегда потрогать, потрогать, потрогать, потрогать… Не верьте, что я говорю по пластинке… щщик, по пластинке… щщик, по пластинке… щщик…
— Слышь, Цес, кончай. Мы замёрзли!
— О братане Гапоне хотелось бы сказать наукообразно, — как назло, всё с большим энтузиазмом продолжал словоохотливый Цесарский, — вспомнить золотые аксиомы философии: фигня война, главное — манёвры, бери больше, кидай дальше и тэ дэ. Надеемся, что очень скоро, буквально лет через шестьдесят — семьдесят, братан наваяет столько трактатов, что мало не покажется, а пока ещё более надеемся, что он не напускал слюней в общую бутылку.
— Не томи, Цесарик, выпить хочется.
— Эх, Маманя, — с теплотой в голосе обратился Цесарский к Большой Матери, — нам ли жить в печали! Могу пожелать только одного: к грудям не подпущай!!!
Янка в тревоге ждала, что выдаст непредсказуемый тамада о её персоне, которую он, видимо, решил оставить на закуску, наконец, очередь дошла и до неё:
— Янчик, запомни, чистая совесть — это лишь результат плохой памяти. Так что не мучайся, ни у кого её нет кристально чистенькой, разве что у Талдыбая после стеклоочистителя и у Деда по причине склероза. Вот те крест во всё пузо!
Внутри у Янки всё похолодело: «Как он, этот клоун и непревзойдённое трепло, мог догадаться о том, что скрываю от всех, даже от себя гоню, об этом мучительном, необъяснимом чувстве вины?!» Ужасное подозрение о том, что она, Янка — причина череды смертей, многократно усилилось после злосчастного летнего отдыха в Ярцево. Её периодически мучил кошмарный сон, в котором она в белой «Волге» в обнимку с Вадей летит с обрыва в Солёное озеро. «Цесарскому легко трещать — из-за него никто не умирал! Рисует жизнь, как комикс или карикатуру…»
— Цесарский, много текста!
— Короче, хочу пожелать вам до фига счастья светлого, как ящик пива! — как ни в чём не бывало беззаботно вещал тамада. — За сбычу мечт! Дауайте уыпьем! Вот такой будет мой очень короткий английский тост.
После того как шампанское дважды прошло по кругу, Цесарский, обнаруживший в себе талант профессионального затейника, с энтузиазмом провозгласил:
— А сейчас дискотека! Внимание, врубаю трындычиху.
Он включил музыку на своём мобильном телефоне.
Канкан танцевали несколько раз, не вставая с ящиков, просто одновременно задирали ноги, разрушая промороженную застылость. Но когда мобильник Цесарского грянул зажигательное аргентинское танго, никто, даже чопорный Гапон, не мог усидеть на месте. Танго можно было бы вполне назвать классическим, если бы оно не исполнялось танцорами не вставая с колен. Впоследствии танец вошёл в училищный фольклор как «Танго на карачках».
Неожиданно Цесарский рухнул на ледяной пол, закрыв собой мерцающий голубой огонёк телефона, и мёртвой хваткой прижав к себе Зденку:
— Тихо!
За огромным, как магазинная витрина, окном стояла та, кого в этот момент хотелось видеть меньше всего на свете, — Коменда. Вытянув шею, как гадюка перед прыжком, она подозрительно всматривалась в пространство «скульптурки». Гапон пальцами затушил маленькое свечное пламя. Медленно текли страшные минуты. Диверсанты старались дышать в пол, чтобы не было видно белого пара. От выпитого или от страха щёки пылали. Коменда, как тигрица на охоте, дважды медленно обошла здание, вынюхивая добычу.
— Гапоша, ты дверь запер? — прошелестела Большая Мать.
— Вроде…
Несколько раз дёрнулась входная дверь. Глухо стучащие в унисон сердца разом ухнули вниз.
Наконец Коменда нехотя удалилась в темноту. Глаза, возникшие в ту же секунду над крышкой стола, следили за траекторией её движения с нескрываемым удовольствием.
— Так, быстро убирайте всё!
— Бутылки не забудьте!
Большая Мать, схватив открытку и свечной огарок, тщательно отскребала от табурета воск. Янка собирала фантики. Парни расставляли по местам ящики. Намереваясь быстрее перебазироваться в тёплые и светлые общаговские кельи, отряд моментально привёл мастерскую в первоначальный вид.
Вопреки нелестным предположениям, Талдыбаев был не только трезв, но и накрыл удивительно красивый стол. Новогодний букет из душистых еловых веток, салаты и красные яблоки на белой скатерти после «банкета» в холодной и грязной «скульптурке» роднили ужин с королевской трапезой. Когда ребята с радостными воплями ввалились в комнату, Талдыбаев в ужасе всплеснул руками. Все вошедшие были покрыты слоем глиняной пыли. Особенно чистоплотного хозяина возмутили ноги гостей:
— Этюд ту ю мать! Вы кувыркались, что ли, на полу?
— Талдыбай, ты даже не представляешь, как ты прав!
— На улицу все! Быстро! И отряхивайтесь как следует. Руки не забудьте помыть!
— Яволь, Мальвина Талдыбаевна!
Компания едва поспела к поздравлению президента, выглядывающего из крохотного, похожего на шкатулку переносного телевизора. Под бой курантов Янка не загадала себе ни быстрого похудения, ни шубы, как у Большой Матери, ни пятёрки на экзамене по живописи, ни поездки в Питер. Взбудораженная странным, проницательным тостом Цесарского, она вдруг в отчаянии взмолилась: «Господи, скажи, есть ли моя вина в том, что умирают люди, которым я в порыве гнева желала смерти? Почему всегда помню об этом? Почему совесть моя болит? Дай знак! И ещё любви! Дай любви, хоть какой-нибудь!»
К часу ночи объявились Шмындрик с закутанной в одеяло кастрюлькой, Перепёлкин и Армен с джентльменскими наборами: по коньяку и коробке конфет. Словно почувствовав, что Воплощённая Мечта его — Зденка ждёт в родимой каморке, с бенгальскими огнями и хлопушками ворвался неистовый аполлоноподобный Хромцов.
— Как это вы вспомнили о нас, грешных, господин живописец с большой буквы «Ж»?
— И как вам только удалось вырваться из лап поклонниц со старших курсов? — посыпались подколки завистливых однокашников.
— Да там Фантомас разбушевался. Всем миром никак не могут успокоить.
— Опять этот придурок с третьего этажа?
— Это кто у вас такой?
— Есть тут один бешеный, Федя-Терминатор. Как напьётся, так по общаге двери вышибает.
— А потом что?
— Потом плачет, целоваться лезет. Достал!
— Ну что уж вы так! Он же контуженный, не привык ещё к мирной жизни. А проспится — опять человек.
— Да-а, с кем поведёшься, с тем и наберёшься…
Шмындрик придумал новогоднюю забаву, предлагая всем вынуть из красного мешочка по стеклянному камушку любому, который понравится на ощупь:
— Это слёзы Деда Мороза, но не от горя, а от радости. Он услышал про себя анекдот и смеялся до слёз. Каждая слезинка со значением. Удачу принесёт!
Зденке досталось розовое сердечко, сулившее успех в любви, что и так всем было хорошо известно. Талдыбаев вынул из мешка совершенно прозрачный кристалл, означающий чистоту помыслов, а может быть, просто чистоту. Хромцов был вознаграждён ярко-красной звездой триумфатора. Перепёлкин вынул из мешка чёрный полумесяц скандала и дурной молвы. Но местного рок-идола это нисколько не напугало, а, похоже, наоборот, обрадовало. Большая Мать удивила всех камнем высокой духовности, напоминающим малиновый леденец. Янкин жребий пал на бирюзовый округлый камушек самопознания, точь-в-точь как самоцвет из её заветного перстня. Лора вытянула изумрудный кругляш — «богатство».
— Лорик, это тебе таблетка от жадности, — пояснил Цесарский.
Строгий блюститель санитарных норм Талдыбаев не позволял курить даже на лестнице и выгонял всех на улицу:
— И смотрите там, хвоста за собой не приведите. Терминатор не дремлет! Припрётся — до утра будем нянчиться.
Заядлый курильщик Цесарский, из желания хоть чем-то досадить коварной Зденке, нежно воркующей с Хромцовым, стал демонстративно оказывать Большой Матери повышенное внимание и, выходя подымить, надевал её роскошную норковую шубу. После очередного перекура, снимая манто, Цесарский вместе с зажигалкой извлёк из кармана спрятанные и забытые там улики: свечной огарок с яркой открыткой. Пробежал глазами текст и взорвался напыщенным, цирковым конферансом:
— Внимание! Внимание! Достопочтимая публика! Приглашаем вас на новогоднее шоу «Тайны магии»! В программе: фокусники-чародеи, клоуны-ясновидцы, маги-иллюзионисты. И специально приглашённый гость, лауреат всевозможных премий, ЗНАМЕНИТЫЙ ГИПНОТИЗЁР — ИГОРЬ АГАФОНОВ! Аплодисменты!
— Как?!
— Это ж наш Гапон!!!
Оглушённая сюрпризом, публика переводила взгляды то на пёструю контрамарку, поднятую Цесарским над головой, то на Гапона, оказавшегося специально приглашённым лауреатом.
Гвоздь программы, не меняя угрюмо-сутулой позы, меланхолично усмехнулся:
— Цес, к чему этот фарс? Успокойся. Приглашаю всех в Дэ Ка «Сибэнергомаш».
Но возбуждённая компания не слушала объяснений, а с жаром продолжала третировать несчастного Гапона:
— Ах, вот кто есть ху!
— О-о, экстрасекс! Электросекс!
— Гапоша, загипнотизируй экзаменационную комиссию. Пусть нам всем пятёрки поставят!
— Ага, догонят и ещё раз поставят.
— А ты меня можешь прям сейчас заэтосамывать? — настаивала Лора.
— Покажи, братан! — голосили вокруг. — Ну, пожалуйста!
Замученный повышенным вниманием, Гапон долго и безуспешно отбивался от восторженных ценителей: