Константину нравился Союз старателей, кружащийся на орбите Титана, над его кроваво мерцающими тучами. Источник богатства Союза был надежен и всегда под рукой: небо Титана просто задыхалось от органики, настолько оно ею было насыщено. И эту органику при помощи термоядерных драг можно было черпать из атмосферы сотнями тонн. Метан, этан, ацетилен, цианоген — целая планета сырья для полимерных фабрик Союза.
Наконец те, кто прибыл, высадились — жалкая горстка по сравнению с толпой отбывающих, да и сам вид прибывших оставлял желать лучшего. Через таможню проплыла группа людей в мешковатых униформах. Ясно: бродяги, и даже не из шейперов — вон как блестит кожа от антисептических масел.
Четверо телохранителей Константина тихонько переговаривались по рации, оценивая прилетевших. Охранникам явно действовало на нервы, что хозяин не торопится улетать. Множество местных врагов Константина были близки к отчаянию: банки Голдрейх-Тримейна пребывали на грани краха. Охране приходилось быть постоянно на взводе.
Но Константин медлил. Он разгромил шейперов на их собственной территории и испытывал от этого невыразимое удовольствие. Да, вот ради таких моментов и стоит жить. Он, пожалуй, был единственным в этой двухтысячной толпе, у кого на душе царили мир и покой. Никогда еще не чувствовал он такой власти над людьми.
Враги, недооценив его, связали сами себя по рукам и ногам. Они прикинули его возможности — и полностью ошиблись. Константин и сам не знал пределов своих возможностей. Именно это и гнало его вперед.
Он стоял и вспоминал своих врагов, одного за другим. Милитанты избрали его для атаки на Полночную лигу, и успех его был полным и подавляющим. Первым пал регент Чарльз Феттерлинг, считавший себя неуязвимым. Вдохновленный Карлом Зенером, он поддержал милитантов, и власть Полночной лиги была подорвана изнутри. Она развалилась на враждующие лагери. Те, которые не хотели менять своих позиций, подвергались атакам радикалов.
Механист-перевертыш Зигмунд Фецко увял. Теперь всякий, вызывающий его резиденцию, получает лишь изысканные отговорки и просьбы повременить с визитом. И то — от системы, управляющей домом. Образ Фецко еще жив, но сам человек мертв. Хоть и слишком вежлив, чтобы признаться в этом публично.
Невилл Понпьянскул умер в Республике — убит по приказу Константина.
Канцлер-генерал Маргарет Джулиано просто исчезла. Кто-то из ее личных врагов постарался. По этому поводу Константин недоумевал до сих пор: в день ее исчезновения ему привезли большую посылку без обратного адреса. Ящик, со всеми предосторожностями вскрытый телохранителями, содержал в себе куб льда с элегантно вырезанной — прямо на льду — надписью: «Маргарет Джулиано». С того дня ее никто не видел.
Профессор-полковник Нора Мавридес несколько переиграла. Ее супруг, фальшивый Линдсей, пропал, и она обвинила Константина в его похищении. Когда же ее супруг вернулся с дикой сказкой о сверхспособных-ренегатах и теневых клиниках, ее репутация была безнадежно испорчена.
До сих пор Константин не слишком хорошо представлял себе, что там стряслось. Скорее всего, Нору Мавридес подставили ее же дружки, прогоревшие дипломаты. Увидели, к чему идет дело, и устроили своей покровительнице ловушку — в надежде, что новый режим Союза старателей скажет им за это «спасибо». И очень ошиблись.
Константин обвел взглядом станцию, настроив видео-очки на крупный план. В зале появлялось все больше и больше людей, резко выделявшихся на фоне дико, бессмысленно выряженных, беспомощно суетящихся шейперов. Ясненько, новоприбывшие бродяги. То здесь, то там убого одетые идеологические анахронизмы, широко улыбаясь, примеряли к себе расшитые кружевами одежды или хищно, внаглую зависали над облегчающими свой багаж эвакуантами.
— Крысы, — процедил Константин, подавленный зрелищем. — Нам пора, джентльмены.
Охрана провела его через огороженный барьерами коридор к отдельному пандусу. «Липучие» подошвы башмаков Константина захрустели и зашуршали о ткань обивки.
Проплыв посадочным рукавом к шлюзу «Френдшип Серен», он поднялся на борт, устроился в своем любимом противоперегрузочном кресле и подключился к видео, чтобы полюбоваться отлетом.
Корабли, стоявшие в очереди к посадочным рукавам, казались совсем крошечными рядом с изящной громадой звездолета Инвесторов. Константин вытянул шею, и камеры на обшивке «Френдшип Серен», рабски повинуясь его движению, повернулись под нужным углом.
— А, этот их корабль, значит, все еще здесь? — вслух, с улыбкой спросил Константин. — За дешевизной гоняются?
Он сдвинул видеоочки на лоб. В каюте его охранники, сгрудившись под подвесным резервуаром, вдыхали успокаивающий газ из дыхательных «намордников». Один из них поднял взгляд. Глаза красные…
— Мы уже можем отдыхать, сэр?
Константин раздраженно кивнул. С тех пор, как возобновилась война, охранники совсем перестали понимать шутки…
Торговый звездолет Инвесторов
22.09.53
Нора подняла взгляд на мужа, развалившегося в высоком кресле над ее головой. Лицо его скрывала темная борода и большие солнечные очки. Волосы его были коротко острижены, а одет он был в механистский десантный комбинезон. Старый, исцарапанный атташе-кейс покоился неподалеку на вытертом плюше палубы. Муж взял его с собой. Он уезжал.
От высокой гравитации в корабле Инвесторов тело наливалось свинцом.
— Нора, брось расхаживать, — сказал он. — Только вымотаешься.
— Отдохну позже, — отвечала она.
Мышцы ее шеи и плеч бугрились от напряжения.
— Лучше — сейчас. Сядь во второе кресло. Закроешь глазки, поспишь немного — и не заметишь, как время пройдет.
— Я не лечу с тобой.
Сняв свои темные очки, она потерла пальцами переносицу. Освещение в каюте было обычным для Инвесторов: бело-голубое сияние сумасшедшей яркости, сплошной ультрафиолет.
Она ненавидела этот свет. Вопреки всякой логике, она всегда недолюбливала Инвесторов, лишивших гибель ее Семьи всякого смысла. А те три месяца, проведенные ею однажды на подобном этому корабле, были самым жутким периодом ее жизни. Линдсей, закаленный бродяга, быстро приноравливался к любой обстановке и был готов иметь дело с пришельцами, как, впрочем, и с кем угодно другим. Тогда она этому удивлялась. Теперь они вернулись к тому же самому.
— Ты же пришла сюда, — сказал Линдсей. — Ты бы не сделала этого, если бы не хотела лететь со мной. Я же знаю тебя, Нора. Ты такая же, как и прежде, хотя я — изменился.
— Я пришла сюда потому, что хочу пробыть с тобой подольше, до самого конца.
Нора боролась со слезами, лицо ее закаменело. Сейчас она не чувствовала ничего, кроме черной тоски и тошноты. Слишком много невыплаканных слез, думала она. Когда-нибудь я в них утону.
Да, Константин использовал все слабые места в Голдрейх-Тримейне. А моим слабым местом был этот человек, думала она. Когда Абеляр вернулся из клиники омоложения, после того как пропадал три недели, вернулся настолько изменившимся, что даже роботы-домоправители отказались его впустить… Но даже это было не столь ужасно, как дни без него, в поисках его… Обнаружить, что пузырь, где должна была быть подпольная клиника, в которую он отправился, спущен и убран… Гадать, какая «звездная палата»[4] разбирает его по винтику…
— Это я во всем виновата, — сказала она. — Я обвинила Константина, не имея на руках доказательств, и он поставил меня в унизительное положение. Что ж, впредь мне наука.
— Константин тут совершенно ни при чем, — возразил он. — Я же помню, что видел в клинике. Они были из сверхспособных.
— Я не верю в этих катаклистов. Сверхспособных стерегут как не знаю что. У них нет возможности устраивать заговоры. То, что ты видел, — спектакль, разыгранный исключительно для меня. И я купилась…
— Ты, Нора, придаешь себе слишком много значения и поэтому не хочешь понять очевидного. Катаклисты похитили меня, а ты не желаешь даже признать, что они существуют. Ты не сможешь победить, потому что время нельзя повернуть вспять. Черт с ними со всеми! Летим вместе!
— После того, что Константин сделал с лигой…
— Ты в этом не виновата. Господи боже мой, ну чего, спрашивается, ради ты хочешь взвалить весь этот кошмар на свои плечи? Голдрейх-Тримейн — в прошлом! А жить нам нужно — сейчас! Сколько лет назад я предупреждал тебя, что дело этим не кончится, и вот предупреждения сбылись!
Он широко развел руками. Левая бессильно повисла под собственной тяжестью, другая — с легким жужжанием описала правильную дугу.
Тема эта поднималась далеко не однажды. Она ясно видела: нервы его истрепаны до предела. Процедура заставила его годами наработанное терпение исчезнуть в яркой вспышке фальшивой юности. Он кричал:
— Ты — вовсе не Господь Бог! И не сама История! И не Совет Колец! Перестань себе льстить! Теперь ты — ничто, мишень ходячая, козел отпущения! Бежим, Нора! Переквалифицируемся в бродяги!
— Я нужна клану Мавридесов, — отвечала она.
— Без тебя им будет гораздо легче! Теперь ты — позор для них. Так же как и я.
— А дети?
— Мне очень жаль их, — ответил он после короткой заминки. — Слов нет как жаль. Но они уже взрослые люди и могут сами о себе позаботиться. Проблема не в них, а в нас! Облегчив нашим врагам жизнь, ускользнув, испарившись, мы будем благополучно забыты. И возможность переждать у нас есть.
— И пусть эти фашисты творят, что хотят? Эти наемники, эти убийцы? Сколько времени пройдет, пока Пояс снова не наполнится агентами шейперов и в каждом углу не вспыхнут локальные войны?
— А кто сумеет этому помешать? Ты?
— А как же ты, Абеляр? Переоделся в какого-то вонючего механиста, ценную информацию шейперов в чемоданчик спрятал, и гори оно все огнем?! Ты о других-то хоть немного подумал, не о своей собственной жизни? Почему бы тебе не встать за беспомощных, которых ты сейчас предаешь? Думаешь, мне без тебя будет легче? Я не оставлю борьбы, но без тебя я потеряю смелость, решимость…