ю подготовку. Наверное, даже сложнее, чем со своими психическими проблемами. Я так старался, так хотел быть лучшим, думаю, из-за этого было еще тяжелее, когда меня уволили. Если вкладываешься во что-то целиком, чертовски больно, когда все летит в тартарары. От меня избавились, как от обузы, посадили в караульную и велели ждать мамочку. Мне кажется, какая-то часть меня не могла пережить это предательство, то, что меня снова отвергли. Так что вместо этого мозг сконструировал другую реальность, в которой я все еще был важен для них».
Джеймсу нелегко было подняться с маминого дивана и начать строить жизнь заново, и первые несколько попыток не привели ни к чему хорошему.
Больше страданий. Больше госпитализаций.
Джеймсу сказали, что не стоит рассчитывать на то, что он сможет когда-то устроиться на работу, вступить в отношения или жить отдельно. Он воспринял эти слова как вызов. Он считает, что в конечном итоге ему нужно благодарить за это армию. Что если он добился хоть чего-то в жизни, то во многом это случилось потому, что в армии его научили самодисциплине и привили веру в собственные силы.
Джеймсу было 25 лет, когда он попытался устроиться на работу в пожарно-спасательную службу. Физическую подготовку он сдал с первого раза, но, поскольку он не стал скрывать историю своей болезни, врач из департамента охраны здоровья предложил ему подождать месяц, посмотреть, как пойдут дела, и затем прийти еще раз. Джеймс не удивился, но и сдаваться он не думал. Еще четырежды его просили «прийти через какое-то время». Он приходил. Птичка напела, что разрешение на работу ему стоит просить в министерстве внутренних дел, – так Джеймс стал первым в Британии пожарным с диагнозом «шизофрения».
Джеймс так и не заполучил Меч чести, но за восемь лет, что он провел с пожарной бригадой, он заслужил благодарность начальника за участие в сложных спасательных операциях.
Мотивационные речи Джеймса теперь пользуются популярностью. Он рассказывает о своем опыте, чтобы бороться с дискриминацией и улучшать качество услуг, оказываемых психиатрическими службами. Мне легко это представить, Джеймс – прирожденный рассказчик. Он также помогает консультациями и тренингами в сфере восстановления после обострений психических расстройств. Джеймс признается, что он поведал мне только половину истории: когда он получал награду от пожарной службы, из толпы на него смотрела Лесли, жена.
Они встретились вскоре после первой госпитализации Джеймса. С тех пор прошло 28 лет, но Лесли так же неизменно поддерживает мужа. Несколько лет назад, вспоминает Джеймс, они были вместе в Дублине – Джеймс должен был читать лекцию по случаю Всемирного дня психического здоровья. Он говорил о важности заботы и семьи. После окончания лекции множество людей захотели поговорить с женой Джеймса. Ее пригласили было на сцену, чтобы она сама сказала несколько слов, но я не удивился, когда услышал, что Лесли отказалась. Пока я находился в их доме, Лесли тоже в основном давала говорить Джеймсу. Для него же самое важное – знать, что она рядом. «Люди говорят о независимости, – поясняет Джеймс, – неудивительно, что ребята в больнице так боятся выписки, если им только и говорят, что о независимости. Я не думаю, что нужно учить людей полной самостоятельности. Взаимная зависимость, сосуществование – вот что важно».
Во время нашего разговора собака Джеймса – новошотландский ретривер по имени Элла – лежит, свернувшись, на диване рядом с ним. Он чешет ей живот: «Я тебя люблю, Элла. Ты зависишь от нас, а мы зависим от тебя».
Рецидивы болезни для Джеймса – часть жизни. Каждый раз, когда случается обострение, он снова особенный, важный, незаменимый. Он король, солдат, мессия. Падать с этого высокого пьедестала больно, но неизменная поддержка Лесли, нескольких близких друзей и любимой собаки смягчают падение.
Диагноз
Я много думал о том, что сказал мне Джеймс. О том, как, получив целый букет разных психиатрических диагнозов, включая несколько подвидов шизофрении и (недавно) биполярное расстройство, Джеймс больше не особенно обращает на них внимание. Хватит с него.
«У меня синдром Джеймса», – заключает он.
Его опыт приобретения многочисленных психиатрических ярлыков не удивит никого, кто провел хоть какое-то время в контакте со службами психиатрической помощи. Большинство людей, с которыми вы познакомитесь в этой книге, получали два-три разных диагноза, некоторые – намного больше. Один из моих друзей, «получатель психиатрических услуг», шутит, что собирает диагнозы, как покемонов.
Конечно, есть множество объективных причин, по которым психическое расстройство может в разное время быть диагностировано по-разному. Если я сегодня пойду к терапевту с вывихнутым плечом[19], а на следующей неделе – с першением в горле[20], то доктор вполне резонно придет к разным заключениям. Чтобы оправдать смену психиатрического диагноза, мы можем сказать, что проблемы и их проявления изменились. Но скажу вам по секрету: никто (даже самые ярые защитники психиатрической диагностики) не верит, что смена диагноза объясняется в большинстве случаев именно так. На самом деле совершенная неспособность последовательно ставить верные диагнозы уже долгое время подогревает что-то вроде экзистенциального кризиса психиатрии. Это ахиллесова пята, в которую критики не перестают метить. Вполне может оказаться, что диагноз «синдром Джеймса» куда более надежен, чем «шизофрения», и уж точно не менее научен. Мне думается, такое заявление может обескуражить читателя. Чтобы объясниться, мне нужно на какое-то время занять ваше внимание историей увесистого и противоречивого издания под названием «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам», которое часто сокращают до аббревиатуры DSM. Эта книга считается чем-то вроде Библии психиатрии[21].
Впервые опубликованное в 1952 году Американской психиатрической ассоциацией руководство DSM стало первой попыткой создания исчерпывающего диагностического инструмента. В этом издании были собраны все диагностируемые психические расстройства, к каждому прилагался список симптомов, которые, при выявлении их у пациента, позволяли психиатру поставить формальный диагноз. Вся суть в том, что так врач мог быть уверен, что другой специалист, руководствующийся тем же изданием, придет к такому же заключению. Это руководство призвано было наконец-то покончить со всем известной проблемой – психиатры слишком часто не могли согласиться в том, что же «не так» с пациентом.
Но получилось так, что первое издание DSM оказалось не слишком эффективным решением этой проблемы. Так же и сиквел, DSM-II, вышедший шестнадцать лет спустя, в 1968 году, не помог выйти из затруднительной ситуации. Оба издания содержали фатальный дефект: описания расстройств были слишком коротки и расплывчаты, чтобы на что-то серьезно повлиять.
Проведенные исследования показали, что два психиатра, осматривая одного и того же пациента (иногда с разницей буквально в минуту), ставят одинаковый диагноз только в 50 % случаев[38]. Это слишком походило на подбрасывание монетки. В лучшем случае речь шла об обоснованных догадках, в худшем – о гадании на кофейной гуще. Последовавшие затем исследования вскрыли еще одну проблему: критические расхождения в том, как психиатрические диагнозы ставятся в разных странах. В одном из экспериментов группе психиатров из Америки и Британии показывали видеозаписи пациентов из США и Великобритании. Британские специалисты заключили, что видят признаки маниакально-депрессивного расстройства, шизофрении и расстройства личности. В то же время американцы поставили диагноз «шизофрения» абсолютно всем[39].
Так что психиатрическая диагностика и так уже некрепко стояла на ногах (особенно в связи с подходом американских психиатров, которые ставили шизофрению направо и налево), когда получила новый сокрушительный удар.
В эксперименте, который оказался одним из самых важных событий в жизни современной психиатрии, психолог Дэвид Розенхан и несколько его коллег намеренно попали в различные психиатрические госпитали по всей Америке. Они провернули «вторжение», симулируя один-единственный психотический симптом. Каждый из них рассказал при поступлении, что слышит голоса, говорящие: «Пусто, серо, глухо». Как только участников эксперимента помещали в палату, они больше не упоминали о голосах и вели себя абсолютно нормально (что бы это ни значило). Вопрос экспериментаторов заключался в следующем: заметит ли кто-то, что они симулировали? Ответ: нет, этого не произошло[40]. Поразительным образом персонал оставил псевдопациентов в госпитале (в некоторых случаях – на много месяцев), каждому пришлось признать, что у него есть психическое расстройство и принимать лекарства.
Всем симулянтам, кроме одного, по выписке был поставлен диагноз «шизофрения в ремиссии».
Результаты эксперимента иногда приводят как свидетельство жестокости и некомпетентности медицинского персонала, возможно, потому, что примерно в то же время на большие экраны вышел фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Люди просто боялись – хоть в этом страхе и было некое вуайеристское удовольствие, – что если они попадут в сумасшедший дом, то никогда не выберутся, что они могут оказаться наедине с психами и сестрой Рэтчед. Сам Розенхан советовал воздерживаться от наиболее зловещих интерпретаций: «Было бы прискорбной ошибкой заключить, что произошедшее является свидетельством глупости или злого умысла медицинского персонала. Скорее наоборот, наше общее впечатление было таково, что этим людям не все равно, что они хотят помочь и что они весьма умны. Логичнее будет отнести их ошибки, иногда роковые, на счет среды, в которой они находятся постоянно, а не на счет бессердечия или непрофессионализма. Их восприятие и поведение определялись ситуацией, а не плохим отношением к пациентам. В более благоприятной среде (меньше привязанной к ярлыкам и диагнозами) прогнозы и заключения их, вероятно, также были бы благоприятнее»