Именно в это время появилась гнусная концепция «шизофреногенной матери». Матери ничего не могли сделать правильно. Они либо сводили детей с ума пренебрежением, либо, наоборот, чересчур опекали своих чад. В обоих случаях, каким-то поразительным фрейдистским и очевидно женоненавистническим образом, – это все была их вина. Нейропсихолог и академик Саймон Маккарти-Джонс считает, что именно оправданно жесткая реакция на подобные необоснованные заявления отчасти ответственна за то, что затем идеологическая лодка качнулась далеко в другую сторону. Американские родители (и другие родственники) сформировали мощные лоббистские группы, которые (конечно же!) отрицали роль родителей в развитии психических расстройств и естественным образом тяготели скорее к биологическим объяснениям. Такие группы получали существенную финансовую поддержку от фармацевтических компаний, которые, естественно, были заинтересованы в продвижении биологической концепции. Мы уже обсуждали этот тектонический сдвиг в связи публикацией DSM-III. Таким образом, объясняет Маккарти-Джонс, родители и психиатрия объединились против обвиняющего матерей нарратива психоанализа – и так биомедицинская модель шизофрении приобрела «непререкаемый политический, нравственный и научный авторитет»[61].
Сейчас, пожалуй, маятник медленно – слишком медленно для многих – движется обратно к центру, особенно в Великобритании, где в последние годы отделения Национальной службы здравоохранения, сосредоточенные на психическом здоровье, склоняются к тому, что часто называют «травма-информированным подходом» (trauma-informed practice)[62].
Частью этого подхода является профессиональная переподготовка психиатрических медсестер, которая позволит им эффективнее узнавать о пережитом в детстве насилии и других травмах. «Погодите-ка! – можете подумать вы. – Конечно же, специалисты и так первым делом выясняют обстоятельства детства и отрочества пользователей их услуг». Разумное предположение, но дело обстоит совсем не так. Большинство людей, обращающихся за помощью в сфере психического здоровья, никогда не слышат вопроса о детских травмах. Реже всего об этом спрашивают мужчин с психиатрическими диагнозами (включая шизофрению)[63].
По собственному опыту работы в психиатрических клиниках и палатах «тяжелых» пациентов я могу сказать, что никогда не чувствовал себя особенно уверенно, когда хотел инициировать подобные беседы. В палатах обычно у всех появляется ощущение, что пациенты слишком растревожены, психопатизированы или испуганы, чтобы осмысленно говорить о травматичных воспоминаниях, что в краткосрочной перспективе это только увеличит уровень стресса.
Вполне может также быть, что постыдное похмелье после изобретения «шизофреногенной матери» заставило некоторых профессионалов думать, что определенные темы лучше не затрагивать вовсе. Как пишет Энн Харрингтон в журнале Lancet: «Страх оживления дискредитированных моделей обвинения семьи приводит к тому, что сегодня культурные и философские вопросы, касающиеся шизофрении, обсуждаются очень редко»[64].
Отличный повод обсудить их сейчас.
Немного из области культуры и философии
Самый ясный предвестник психоза и так называемой шизофрении согласно профессору клинической психологии Джону Риду – это бедность. Не потому, что бедность сама по себе является причиной, поясняет он, а потому, что она является причиной причин.
Жизнь в нищете повышает вероятность, что человек будет переживать высокий уровень стресса и множество потенциально травмирующих событий, и в то же время у бедного человека меньше ресурсов для того, чтобы справиться с этими проблемами.
На самом деле единственный фактор, который помогает предсказать психические проблемы лучше абсолютной бедности, утверждает Рид, – это относительная бедность. В богатых странах с большим разрывом в доходах среди населения больше всего людей с так называемыми психическими расстройствами. Разница между странами с наибольшим и наименьшим экономическим неравенством примерно в пять раз. Никого не удивит, что Британия и США – среди стран с самым большим разрывом в доходах и наибольшим количеством ментальных проблем среди людей.
Мы не до конца понимаем, как неравенство приводит к проблемам с психикой. Но похоже, что люди, будучи социальными животными, чрезвычайно озабочены своим статусом в группе и отношениями с другими ее членами, поэтому логично предположить, что психическое здоровье индивида страдает, когда бедность исключает его из общества, а его социальная ценность снижается[65].
Хотя те, кто находится в самом низу социальной лестницы, страдают от этого, несомненно, больше других, неравенство становится источником стресса и мучений для всех членов неравных сообществ, вне зависимости от личного положения[66]. Нет победителей, если мы даем кому-то стать проигравшими.
Беспокоит тот факт, что больше психиатрических диагнозов ставится представителям этнических меньшинств, в Великобритании это особенно актуально для второго поколения выходцев с Карибских островов.
Открытие этого факта привело многих людей к заключению о том, что психиатрия – расистский по своей природе институт. Психиатров стали обвинять в том, что они воспринимает свойственные другим культурам проявления тревоги как патологические, потому что одинаково применяют ко всем пациентам западную систему ценностей и норм.
Но важно все же разделять некоторые вещи: хотя институциональный расизм может вести к жесткой постановке диагноза и принудительному лечению (и я полагаю, что иногда так и происходит, мы вернемся к этому вопросу ниже), это само по себе не объясняет, почему молодые черные мужчины – особенно живущие в больших городах – вообще испытывают определенные симптомы, с которыми приходится обращаться к психиатрам и другим специалистам в сфере психического здоровья.
Гораздо логичнее объяснять это тем, утверждают доктор Люси Джонстон и ее коллеги, что эти молодые люди живут в точке, где пересекаются различные формы притеснения и дискриминации[67].
Используя выражение Сварана Сингха, профессора социальной психиатрии (social and community psychiatry), это не «черно-белая проблема». Профессор отмечает, что количество психических заболеваний диспропорционально большое не только среди карибской этнической группы в Британии, но и среди любых мигрантов во всем мире.
Одни из самых высоких процентов психотических расстройств выявлены у гренландцев, проживающих в Дании. Цифры также высоки среди финских мигрантов в Швеции и среди британских, немецких, польских и итальянских мигрантов в Австралии. Проблема, предполагает профессор Сингх, кроется в социальной дискриминации и связанных с ней невзгодах. Мигранты чаще встречаются с повторяющимися эпизодами маргинализации и изоляции, что приводит к тому, что называется «социальным поражением». Существуют даже доказательства того, что переезды или переводы в другую школу в детском и подростковом возрасте повышают риск развития психотического расстройства. Сингх объясняет: «Меняя школу, вы каждый раз покидаете группу сверстников и лишаетесь поддерживающей социальной ячейки, начинаете заново как аутсайдер. Именно хроническое ощущения собственной исключенности из социального процесса, как мы считаем, приводит к появлению психотического расстройства»[68].
Даже если мы никуда не переезжаем, место нашего жительства влияет на психическое здоровье. В целом проживание в городе, судя по всему, не слишком хорошо влияет на человеческий разум.
Например, мужчины, живущие в самых густонаселенных городах Швеции, подвергаются большему (на 68 %) риску, чем те, что живут в деревнях. Для женщин этот риск выше на 77 %. И те и другие так же с большей вероятностью подвержены депрессии[69].
Недавнее исследование количества случаев психоза в семнадцати городах и шести странах показало, что у кого-то, живущего на юге Лондона, в восемь раз больше шансов испытать симптомы психотического расстройства, чем у кого-то, проживающего в Сантьяго (Испания). Этот огромный разброс остается, даже если убрать из уравнения такие факторы как этнос и раса[70].
«Это не генетическое, – говорит профессор Робин Мюррей, один из авторов исследований. – Очень и очень маловероятно, что это связано с генетикой. Скорее это социальное деление и городская среда. И, скорее всего, каннабис. Так что мы должны суметь что-то с этим сделать».
Ах да. Каннабис.
Для либерально настроенной публики (к которой я себя отношу) почти обязательно высказываться о пользе марихуаны по сравнению с алкоголем. Для общества в целом каннабис, безусловно, приносит меньше вреда, но это не значит, что для отдельных людей он не может стать огромной проблемой – возможно, для большего числа людей, чем нам хотелось бы думать.
Между 2005 и 2011 годами пациентов психиатрической больницы Модсли, что на юге Лондона, опрашивали на предмет того, курили ли они марихуану, как часто они это делали и какие сорта употребляли. Исследования показали устойчивую корреляцию между развитием психоза и ежедневным употреблением каннабиса. Однако любопытно, что это оказалось актуально только для высоко психоактивных сортов каннабиса, известных как «сканк» (skunk). Те же люди, что курили более натуральные виды (например, гашиш), подвергались не большему риску развития психотического расстройства, чем вовсе не употребляющие