«Если у вас есть возможность каким-то образом уменьшить неопределенность – это часто помогает, – рассказывает Корлет. – Пациенты, слышащие голоса, часто говорят, что им помогает музыка. Суть не только в том, что ты отвлекаешься на другой аудиальный стимул, а в том, что музыка предоставляет упорядоченную структуру – в ней остается меньше места неопределенности, которая могла бы повлиять на восприятие реальности. Спокойная, предсказуемая обстановка, которая убирает неясность – и так снижает потребность полагаться на убеждения, – вероятно, может помочь людям реже слышать голоса. То же можно сказать и про бредовые идеи»[116].
Уже смеркается, когда мы с Джаспером подходим к больнице и глядим на высокий забор по периметру. Я отмечаю то же сдавливающие чувство где-то в груди, что посещало меня два десятилетия назад, когда я впервые входил в психиатрическую палату.
Но когда мы оказываемся внутри, в светлом и просторном фойе, я с облегчением понимаю, что это все же больница, а не тюрьма. Просто больница с заметно усиленной охраной.
Джаспер ведет меня по коридорам, в стенах отражается эхо наших шагов. Мы преодолеваем череду запертых дверей. Я очень остро ощущаю, что у него есть ключи, а у меня, посетителя, – нет. Мне не то чтобы страшно, нет. Но мое внимание и инстинкты, без сомнения, приходят в боевую готовность. В голове мелькает мысль о том, что пациенты наверняка чувствуют то же самое.
Собрание людей, слышащих голоса, проходит в большой, хорошо освещенной комнате. Мы ждем, пока всех пациентов приведут из их палат, каждого представляют мне. Конечно же, они знали, что я здесь буду. На самом деле многие из них читали мой роман для больничного книжного клуба задолго до того, как я познакомился с Джаспером. Так что за мной закреплен почетный статус приглашенного автора. К счастью, расшаркивания длятся недолго. Я чувствую облегчение, когда один из мужчин разряжает обстановку анекдотом про пациента, психиатра, пищевую пленку и тестикулы. Пожалуй, не стоит приводить его здесь. Но это отличный анекдот.
Как только мы рассаживаемся за столом – Джаспер, я, еще один медбрат и примерно восемь пациентов – собрание начинается. Мы идем по кругу: люди представляются и рассказывают вкратце о голосах, которые влияли на их жизнь с момента предыдущей встречи. Очередь доходит до Джаспера, и он делает то же самое. Дело в том, что Джаспер по сей день слышит голоса.
Когда Джаспер впервые открылся группе насчет собственного опыта слуховых галлюцинаций, это было большое событие. Они встречались каждые пару месяцев уже около двух лет, когда Джаспер наконец признался. Он долго и мучительно размышлял, стоит ли так поступать.
В профессиональном сообществе часто возникают споры о том, какую персональную информацию можно или нельзя раскрывать перед пациентом. Я подозреваю, что в сфере судебно-психиатрической медицины эти споры ожесточенны как нигде. «Предполагается, что мы должны поддерживать их, а не наоборот, – сказал мне Джаспер, когда мы впервые затронули эту тему. – Это не их забота – помогать мне».
В то же время все те первые два года Джаспер не мог избавиться от ощущения, что ему стоит поделиться своей историей, что это будет полезно другим участникам. После месяцев раздумий и после получения надлежащих разрешений он все же принял решение открыться пациентам.
«Мы говорили по кругу, рассказывали новости, – вспоминает он, – очередь дошла до меня. И я сказал: чувствую себя немного обманщиком, парни. И рассказал всю свою историю. А потом я дал пару примеров голосов, что я слышал в последние недели, прямо как они. Я выложил все, и все молчали, и я подумал: боже мой, теперь уже назад не повернешь».
Как бы уязвимо и испугано не чувствовал себя Джаспер в эти секунды, его решение оказалось абсолютно правильным.
«В тот момент исчезло разделение на мы и они. Больше не было людей с ключами и людей без них. Просто люди со слуховыми галлюцинациями, которые говорят о своем опыте, говорят о том, что помогает, а что усугубляет ситуацию…»
В конце того памятного собрания начался обычный ритуал прощания перед возвращением в свои закрытые палаты. Рукопожатия и короткие мужские объятия. Нет необходимости говорить, что в обстановке судебно-медицинского учреждения медбратья не участвуют в таком.
Но в тот день один из ребят положил большую руку на плечо Джаспера и обнял его тоже. И потом все последовали его примеру. Когда Джаспер рассказывает об этом, видно, что он до сих пор глубоко тронут. «Смешно, – упоминает он, – что они все старались не трогать мой пояс с ключами, чтобы не нарушать протоколы безопасности. Они знают, что когда кончается смена, я иду домой. Что я могу видеться с семьей в любое время. Ходить в магазин. Мой день не расписан по минутам. У меня есть все свободы. Так вышло, что в мире есть беспокойные, уязвимые, жестокие люди, которые искренне верят, что им угрожает опасность, и они будут защищаться. И есть люди, которые разбираются с ужасными, чудовищными вещами в своей голове. И, конечно, часть моего мозга всегда настороже, потому что таков контекст, в котором я работаю. Я волнуюсь за членов группы, если, скажем, состояние одного из них ухудшается. Я волнуюсь о том, куда это может его привести. И я могу оказаться одним из тех сотрудников, которым придется его связывать. Я ограничиваю и охраняю, я – держатель ключей, медицинский брат. Они все знают об этом. Но на самом деле, когда мы проводим собрание, я просто участник».
Когда проходило согласование моего присутствия на групповой встрече, я гарантировал некоторые вещи. Я пообещал не называть больницу и не выдавать специфических деталей из рассказов участников. Я не должен был брать с собой ручку и пересказывать целые истории.
Так что мы снова остаемся с чувствами. Вот как я могу описать те ощущения, что мне удалось уловить в той комнате.
Представьте (да, снова), что вы идете по той темной аллее. Внезапно вы слышите звук. Это шаги. Только в этот раз звук не оказывается шорохом в листьях, когда вы прислушиваетесь внимательно. Это все еще шаги. Это всегда шаги. Кто-то всегда преследует вас. Ждет, чтобы нанести удар. И этот кто-то (кем бы он ни являлся) уже ловил вас раньше, и, когда это случалось, вы были слишком напуганы, чтобы всматриваться в его лицо. А теперь представьте, что вы поворачиваете голову налево и видите друга, который идет рядом с вами. Ваш друг тоже слышит шаги позади. А по правую руку от вас идет еще один друг, и еще, и еще, и еще.
Вы не одни. Вас целая армия. Вы все идете вместе по темной аллее. Она длиннее, чем вы думали. Она темнее, чем вы боялись. Но вы идете, и если подумать, то когда вы шагаете вот так вместе – ваши шаги звучат громче.
Вот какое ощущение было в комнате.
И его я унес с собой.
Прощание
Здесь наши пути расходятся.
Ничего себе путешествие, правда? Я точно его запомню надолго. В начале этой книги я упоминал, что писать роман было очень тяжело. Теперь я знаю, что и в написании научно-популярной литературы есть свои сложности.
Люди, с которыми мы встречались и говорили, так же реальны, как вы или я. Они пригласили меня в свою жизнь, поделились своими историями. Это большая ответственность. Мои глаза открылись на такие вещи, о которых я не задумывался, даже будучи медбратом. Когда я работал по профессии, я был частью системы психиатрии, взгляд на которую вынужден был поменять, когда узнал, каково это: пройти через психиатрическое оценивание, быть диагностированным и лечиться от собственных мыслей, чувств и поступков.
Мы убедились, что самые мучительные переживания – которые часто ведут к постановке психиатрического диагноза – формируются с равной вероятностью нашими отношениями с людьми, другими внешними факторами и биологическими аномалиями. Иногда в «исправлении» нуждается не сам индивид, а его среда обитания. Мы видели, что этот факт часто упускается из виду желающими лучшего участниками кампаний против стигмы, а также поняли, почему это может быть выгодно правительству и другим крупным институциям.
Рассмотрев процесс постановки врачом психиатрического диагноза, мы осознали, что, с точки зрения науки, в нем изначально заложен огромный изъян.
Мы узнали, как гены могут повышать суперчувствительность к определенным видам страдания. Но мы приняли во внимание и то, что подобные генетические вариации не всегда безусловно вредны.
Мы разобрали, как пренатальные изменения и события ранней жизни могут изменить структуру мозга и что эти изменения имеют долгосрочные последствия для ментального здоровья. Мы в то же время признали, что большинство «психических расстройств» нельзя диагностировать, исследовав мозговые ткани.
Нам рассказали, что необычные переживания вроде галлюцинаций и бредовых идей могут быть не чем иным, как продолжением совершенно здоровых когнитивных стратегий, призванных реализовать самосохранение. Нам также объяснили, как радикально может повысить качество жизни изменение отношения к переживаниям такого рода.
Внимательно изучив психиатрические лекарства, мы узнали, что никто в полной мере не понимает, как они работают. Мы видели пользу и вред антипсихотических препаратов, мы пролили свет на недостатки доказательной базы сегодняшней медицинской практики.
Мы стали свидетелями того, как службы охраны ментального здоровья помогали людям и подводили их.
Важнее всего, мы усвоили, что в мире психического здоровья нет ничего непротиворечивого. Почти обо всем ведутся дискуссии, и редко когда они жарче, чем при разговоре о «шизофрении». И все же, проведя время с Амитом, Эрикой, Джеймсом, Клэр и Джо, Кейт и Бриджит, Джаспером, мне кажется, что я установил одну четкую и бесспорную истину. Когда мы говорим о шизофрении – мы говорим о людях.
Наш путь завершен, но это не значит, что мы видели все. Я хорошо представляю, насколько малую часть территории мы охватили. Таковы размеры этих владений.