— Печальное обстоятельство, — удрученно чесал в затылке Федя. — Но поправимое. Приедем, я эпоксидку достану, заделаем в два момента. Подкрасим. Все будет путем.
— Как доедем-то, если не заводится? — взвыл Игорь Антонович.
— Я ей сейчас вделаю один прием, — сообщил Федя. — Меня в армии друг научил. Вот увидите. — Он снова полез под капот.
Антонина сидела на каменном бордюре и вздрагивала, когда в машине начинало шуметь.
— Ну ладно, — сказала она. — Вы тут заводитесь, а я на электричку пойду. Сил моих больше нет. Я над огурцами два месяца колдовала не для того, чтобы они повысохли.
— Видишь, роднуля, я тут не виноват, — разводил руками Игорь Антонович. — Однако ты мне деньжат оставь… на всякий случай.
Антонина сердито вынула из кошелька пятерку и сунула мужу:
— Без дела не расходуй!
— Сумочку оставь, — предложил муж. — Я привезу.
— Здесь харчи, — отсекла Антонина порыв.
— Брюкву не пропалывай, я сам, — уже вслед ей кричал Игорь Антонович.
Жена не обернулась. Села в автобус и уехала.
Тут «Москвич» завелся, заурчал, недовольный, что его вынудили-таки заработать.
— Баба с возу! — весело хихикнул Игорь Антонович. — Надо же!
Они поехали догонять автобус.
— Вот он! — указал Игорь Антонович вперед.
Автобус повернул направо. Федя тоже вырулил направо. Раздался переливчатый свисток.
— Неужели нарушили? — Федя машинально сбавил скорость и прижался к обочине. Остановив машину, он тяжело выдохнул.
Игорь Антонович зашарил по карманам в поисках документов. Таковых нигде не было. И он вспомнил, что распорядительная жена сложила его права и техпаспорт в целлофановом пакете на дно хозяйственной сумки, чтоб не потерялись. Игорю Антоновичу стало страшно:
— Все, Федя, сейчас нас заштопают. Дебет с кредитом не сошлись.
Оба приготовились стойко выдержать нарекания автоинспектора.
Свисток повторился. Мужчины увидели из окна мальчугана возле табачного киоска с красной пластмассовой свистулькой во рту. Тот ехидно улыбался.
— Ах, чертенок, напугал! — рассердился Игорь Антонович. — Уши надрать паршивцу. Ишь, забавляется! — Он собрался выйти.
— Да бог с ним! — остановил его Федя. — Поехали, а то автобус упустим.
— Мы его уже упустили, — ответил Игорь Антонович. — Не судьба. И знаешь что, поехали до дому.
— А Антонина Петровна?
— Доберется без нас. Огород польет, будь он неладен!
— Как желаете, — согласился Федя, выруливая на дорогу.
На кухонном столе белела Люсина записка: «Мы гуляем». Поскольку она была без обычного ласкового обращения, Федя понял, что на него осерчали. Но в эмалированной кастрюльке были еще теплые зеленые пахучие щи, и он решил поесть.
В дверь позвонили.
На пороге стоял Игорь Антонович и застенчиво прижимал к груди белоголовую.
— Понимаешь, какая штука, — сказал он. — Антонина забыла на сиденье. Я и думаю, все равно жизнь пропащая. Ты один?
Мужчины сидели за узким обеденным столиком на кухне и оживленно беседовали.
— Да много ли надо нам двоим-то? — говорил Игорь Антонович. — Ну морковки, ну там редиски, лука грядку, еще чего — и все! Куда ж такую прорву насаживать? Земля ведь ухода требует, труда. А где время взять, силы? Дурная баба. Давай-давай! Сажай! Поливай! Ты, Федя, счастливый человек. Нет у тебя этой собственности. Гуляй себе в парке. Никаких забот.
Федя смутился:
— Да мы вообще-то подали заявление на участок. Но говорят, вы у нас не долго работаете, есть другие — заслуженные.
— Правильно сделали, что подали, — одобрил Игорь Антонович. — На природе хорошо. Воздух. Птицы. Ребенку благодать. Это хорошо.
— Ждать, говорят, долго. Желающих много.
— Забурел народ. Красивой жизни все хотят. Чтобы и садик свой, и машина. А ведь лет… сколько-нибудь назад скажи мне: Игорь Антонович, будешь ты частником, я бы не поверил. Ведь как жили? Во что одевались? Как питались? Нужда была во всем. Ничего лишнего. А теперь? У меня одних сорочек двенадцать штук в шифоньере лежит. Разве я их все ношу? Нет, конечно. Нейлоновые не в моде. Врачи теперь говорят, нейлон вредный. Выкинуть жалко. За все уплочено.
— У меня Люся из старых рубах наволочки шьет. В японском журнале вычитала полезный совет.
— Японцы народ практичный. Из всего выгоду сделают. Вон как в технике выскочили.
— Транзисторы у них хорошие.
— А машины! Едет такая «Тоета» — фу-ты, ну-ты! — Игорь Антонович вспомнил своего «Москвича» и вздохнул.
— Мы похлеще умеем делать. Только у нас трудности.
— Ты-то послевоенный. А я помню и голодуху, и разруху. И как хозяйство восстанавливали. Молодые этого не знают. Они на готовом выросли.
— Матушка на праздник картофельные блины пекла. Тогда казалось, ничего вкуснее нет.
— На прошлой неделе у нас в гастрономе омаров продавали. Во льду. Изысканная вещь! Дороговато, конечно. Не вобла какая-нибудь. Буржуазный деликатес. Кое-кто по три кило брал, представляешь?
— В этом омаре одна оболочка, а мяса — грамм. Я знаю, меня товарищ угощал. Наши крабы не хуже.
— Лучше!
Мужчины мечтательно затихли.
— О! — вспомнил Федя. — У меня ж квас в холодильнике имеется. Желаете?
— Из холодильника боюсь. Заболею в два счета. Потом таскайся по врачам. Хотя… давай по глотку.
Трехлитровая банка темного квасу отпотевала посреди стола. Недоеденные щи в двух тарелках подернулись жировой пленкой. Мужчины рассуждали.
— А вот один писатель, — вспомнил Игорь Антонович, — рассказывал у нас на вечере. Значит, пригласил его какой-то канадец к себе на виллу. Показывает нашему свой дом, хозяйство. Вот, говорит, гараж. В нем три машины: моя, жены и сына. У каждого, значит, по автомобилю. Еще, говорит, у меня маленький фургон есть для хозяйственных целей.
— Во живут! — заметил Федя.
— Буржуазия. У них так.
— Ну и дальше чего?
— Потом этот капиталист показывает: вот у нас столовая, вот спальня, вот зала для гостей, вот мой кабинет. Комнат десять показал. А нашему писателю обидно стало, и он говорит: у меня тоже и кабинет, и спальня и все другое есть. Только между ними перегородок не поставили.
— Я этот анекдот сто лет знаю.
— Вовсе не анекдот, — запротестовал Игорь Антонович. Смешно, конечно. Но я же своими ушами слышал.
— Писатель — он же сочинитель. То есть выдумщик. Выдумает, запишет. А мы читаем и верим.
— Не скажи! Вон Лев Толстой как писал. Все правда! Мне на пятидесятилетие подарили его книгу. Мы с Тоней вслух читали. Очень проникновенно.
— То Лев Толстой. А то — какой-нибудь Фитюлькин.
— Фитюлькина не читай.
— Как же не читать, если он в продаже всегда, а Толстой никогда? Дефицит.
— Что верно, то верно. Дефициту нема. Забурел народ. Подай ему это, подай то. Да все чтобы высшего сорта.
— За что боролись, — заметил Федя.
— За что боролись, то имеем. Но ведь человеку все мало. Норовит побольше захапать. Для-ради чего?
— Лично мне много не надо. Квартира есть. Зарабатываю нехудо. Конечно, хочется иной раз жене что-нибудь купить на радость. Да за модой не угонишься. Я ей духи куплю французские на день рождения. Пускай душится!
— Не вижу разницы, что французские, что наши. Только что фасон и дороже.
— Франция — законодатель моды.
— Видел я эту Францию. Приезжала к нам в управление торговли представительница фирмы из Руана. Француженка. Я разглядел ее — женщина как женщина. Не намазанная. Костюм кримпленовый. У моей Тони получше есть.
— Заграничная жизнь нашему человеку непонятна.
— А им наша жизнь понятна? Ничего подобного. По радио один выступал — немец, что ли, или испанец. Говорит: загадка русской души. Хочу постичь. Чепуха! У русского человека душа вот тут находится, — Игорь Антонович похлопал себя по загривку. — Как сказано у Пушкина: вынесет все, и широкую ясную… — Игорь Антонович запнулся. — Дальше не помню.
— Это Некрасов написал.
— Именно! Сколько на нас перло, сколько кромсало. Вынесли все.
— Выдюжим и в очередной раз, если понадобится.
— Была бы моя воля, сказал бы я этим американцам; кончайте играть с огнем. Неужели вам жить неохота?
— Еще как охота при ихнем-то изобилии.
— Изобилее у богатых. Они с жиру бесятся. А трудяги бастуют, сопротивляются.
— А хорошо бы побеситься маленько. С жиру. Ради интереса.
— Так не шутят, Федя. Узнал бы ты ихнюю жизнь, призадумался бы. У них преступность, мафия разная, проституция — не приведи господи! Мы живем хорошо. Вот клубнику Тоня соберет, повезу товарищам корзину, угощу. Им приятно, мне радость. А что, много мне надо? Машину налажу и буду ездить за милую душу. До пенсии всего ничего осталось. Живи — радуйся.
— Мне бы сейчас пару тысчонок на хозяйство не помешало, — вздохнул Федя. — Да где взять?
— Ты молодой. Будут у тебя тысчонки, заработаешь. Еще и машину купишь.
— Да уж… — недоверчиво протянул Федя.
— А вот увидишь. Жизнь вперед движется. Войны не будет — все будет.
— В Сингапуре какого-то турка убили. Дипломата.
— Аллах с ним! Плесни кваску маленько.
Люся с дочкой, гуляя, завернули к матери и застряли в шумном родительском доме. «Пусть поволнуется! — думала она о муже. — Бросил нас на весь выходной».
Антонина Петровна полила огород. Собрала миску первой созревшей клубники, присела отдохнуть на покосившуюся у плетня скамеечку и задумалась. «Мужик один без жены на машине. А ну как завихрится старый козел за какой-нибудь юбкой?» Она слегка забеспокоилась, потом вспомнила, что брюква еще не прополота, и кряхтя поплелась вдоль грядки.
Маленькая птичка бесстрашно кружила рядом, садилась на взрытую землю и склевывала червячков.
«Отважная!» — думала Антонина Петровна и старалась не делать резких движений, чтобы не спугнуть гостью.
Выходной день клонился к вечеру.
Среда
Тихон Иванович Козлов, мужчина предпенсионного возраста, прозванный в округе Козлом, стоял на крыльце рубленого садового дома и прислушивался: у соседей опять гости. Слышались веселые голоса, смех. Тихон Иванович подтянул вздувшиеся на коленях тренировочные штаны, сплюнул в сторону соседских кустов и пошел в дом.