Его радарное чутье фиксировало движения — быстрые, неестественные, с неправильными траекториями — на периферии восприятия. Что-то скребло стены изнутри, словно пытаясь вырваться наружу. Что-то тяжело волочилось по полу этажом выше, с влажным чавкающим звуком, как если бы тело без костей тащили по бетону. Он слышал шепот, бессвязный и пугающий, словно множество голосов вели беседу, не предназначенную для человеческих ушей — слова на языке, который никогда не существовал на Земле, произносимые гортанями, не предназначенными для человеческой речи.
Лестничный пролёт вился спиралью вверх, хотя Мэтт точно знал, что в обычном здании лестницы были прямыми. Ступени под его ногами мелко вибрировали, словно что-то огромное дышало под полом. Перила были тёплыми и гладкими, с неприятной маслянистостью — металл не должен ощущаться так, словно он покрыт тонким слоем жира.
Но его не трогали. Ничто не пыталось напасть. Словно он был невидим для существ, населявших это место. Или словно они знали, что он идет туда, куда ему и следует идти. Эта мысль пугала больше всего — что его появление здесь было ожидаемым, предсказанным. Что он всего лишь марионетка, послушно идущая по предначертанному пути.
Четвертый этаж. Коридор, пахнущий сыростью и ржавчиной, гнилыми яблоками и затхлым страхом. Панели на стенах были покрыты чем-то, что напоминало плесень, но двигалось слишком целенаправленно для грибка — микроскопическое шевеление, едва различимое даже для его чувств. Ковровое покрытие под ногами хрустело, словно посыпанное измельчёнными костями.
Дверь с номером 302. Обычная дверь, ничем не примечательная, за исключением того, что цифры, казалось, были выжжены на дереве изнутри, проступая сквозь краску. Мэтт замер перед ней, вслушиваясь. Внутри — тишина. Абсолютная, неестественная тишина, словно комната существовала в вакууме, отрезанная от всего мира. Не просто отсутствие звука — отсутствие возможности звука.
Воздух вокруг двери был неправильным — он ощущался на коже как статическое электричество, покалывал и вызывал ощущение, будто тысячи крошечных насекомых ползают прямо под эпидермисом.
Дверь поддалась легко, без сопротивления, словно потеряла всякий вес. Внутри его чувства захлестнул шквал информации — медный запах крови, такой сильный, что он почти чувствовал её вкус на языке; влажный звук капель, падающих на пол с неестественно правильными интервалами, как метроном, отсчитывающий время в искажённой реальности; ощущение вязкости в воздухе, словно молекулы сгустились, стали тяжелее.
Пол и стены были покрыты чем-то липким, что его трость определяла как подсохшую кровь — слои её, как геологические пласты, говорили о том, что это место видело смерть много раз. Под слоем крови он ощущал еще что-то — органический материал, который, казалось, был вплавлен в поверхности, словно кто-то решил декорировать комнату частями человеческих тел. Мебель — минимальная и старая — словно подверглась разложению, стала частью общего гниения. Стул в углу, с обивкой, пропитанной влагой и чем-то ещё, слишком густым для воды. Стол с выдвинутыми ящиками, в которых что-то слабо шевелилось. Кровать с матрасом, продавленным по центру, словно на нём лежало что-то невероятно тяжёлое — и простыни, некогда белые, теперь покрытые бурыми пятнами в узорах, слишком правильных, чтобы быть случайными.
А в центре комнаты, на маленьком столике красного дерева, стоял предмет, не вписывающийся в окружающий хаос своей геометрической правильностью, своей чуждостью.
Шкатулка. Небольшая, кубической формы, сделанная из какого-то темного дерева, которое он не мог идентифицировать — оно не пахло как дерево, скорее как что-то органическое, но не принадлежащее ни растениям, ни животным. Металлические вставки на гранях были холодными даже на расстоянии — их температура ощущалась как аномальная зона в тепловой карте комнаты. Искусная резьба покрывала каждую грань шкатулки — геометрические узоры, которые, казалось, движутся, перетекают друг в друга, когда Мэтт концентрировал на них внимание. Его радарное чутье не могло полностью охватить этот предмет — словно шкатулка существовала одновременно здесь и где-то еще, в месте, недоступном обычному восприятию, как объект, частично смещённый в другое измерение.
Мэтт осторожно подошел ближе. Теперь он чувствовал то, что исходило от шкатулки — энергия, вибрация, сила. Не электричество, не тепло, не радиация — что-то иное, для чего в человеческом языке просто не существовало определения. Эта сила не имела начала и конца, она была как бесконечный колодец, уходящий в измерения, которых не должно существовать.
Рациональная часть его сознания кричала, что нельзя прикасаться к этому предмету. Но руки уже сами тянулись к шкатулке, пальцы скользили по резным узорам, ощущая каждый изгиб, каждую грань. Поверхность была теплой, почти горячей, и, казалось, пульсировала в такт с его сердцебиением.
Что-то щелкнуло под его пальцами. Одна из секций шкатулки сдвинулась, обнажая сложный механизм внутри. Еще одно движение — и другая грань изменила положение. Шкатулка перестраивалась, перетекала, словно была живым существом.
Внезапно из ниоткуда донесся звук — отдаленный звон цепей, тяжелых и массивных, словно кто-то тащил их по металлическому полу. Воздух в комнате стал плотнее, тяжелее. Дышать становилось все труднее.
Шкатулка в руках Мэтта вспыхнула синим светом, который он мог ощутить каждой клеточкой своего тела. Пространство вокруг него начало искривляться, растягиваться, рваться по невидимым швам.
А цепи звенели все ближе и ближе.
Глава 2. Врата отчаяния.
Полуразрушенное здание полицейского департамента Готэма всегда пахло одинаково – затхлый пот, дешевый кофе и отчаяние. Но сегодня к этому примешивался ещё один запах – тонкий, едва уловимый аромат озона, как перед грозой. Сама атмосфера казалась наэлектризованной, будто перед катастрофой.
Тусклые лампы в допросной мигали с болезненной нерегулярностью, отбрасывая искаженные тени на грязно-серые стены. В этом зловещем полумраке бетонная коробка камеры казалась живым организмом, который медленно переваривал своих обитателей.
Бэтмен сидел напротив Загадочника, ощущая, как каждая секунда растягивается в вечность. Под маской его лицо оставалось неподвижным, но внутри кипела ярость. За последние две недели в городе нашли семнадцать тел. Семнадцать человек, умерших от... невозможного. Их тела были деформированы таким образом, который не мог объяснить ни один патологоанатом. Словно сама физика реальности отказалась работать в замкнутом пространстве вокруг жертв.
А Загадочник... он знал. Бэтмен видел это в его глазах.
Эдвард Нигма сидел, закинув ногу на ногу, в своем ярко-зеленом костюме, теперь помятом и заляпанном. Его губы растянулись в ухмылке, но глаза... глаза выдавали его. В них плескался настоящий, первобытный ужас, старательно скрываемый за маской высокомерия.
— Шкатулка, — низкий голос Бэтмена прозвучал как скрежет металла по камню. — Говори, что ты знаешь о ней.
В наручниках запястья Загадочника казались болезненно тонкими. Он попытался принять еще более вызывающую позу, откинувшись на спинку стула. Все его существо кричало о напускной браваде.
— Городские байки, Бэтс, — его голос дрогнул на долю секунды. — Типа той кассеты, знаешь, после просмотра которой тебе звонят и говорят, что ты умрешь через семь дней.
Загадочник улыбался, но улыбка не достигала глаз. В них плескалась тревога — нет, настоящий, глубинный страх. Бэтмен годами читал преступников как открытые книги, и сейчас он видел отчетливо: Нигма что-то знал, но боялся говорить. Он словно умолял Бэтмена: "Выбей из меня правду. Дай мне оправдание. Дай мне возможность сказать, что меня заставили, что у меня не было выбора. Может быть, тогда у меня останется шанс выжить."
За односторонним зеркалом маячила фигура комиссара Гордона. Бэтмен знал, что у них мало времени. Федералы уже были в пути — слишком много жертв, слишком высокопоставленные люди среди них. Готэм вот-вот перейдет под внешний контроль.
— Эдвард, — произнес Бэтмен, намеренно используя настоящее имя Загадочника, — я никогда не поверю, что ты не знаешь о подобной штуке. По городу много смертей. Слишком много. И все они связаны с этой странной шкатулкой. Помоги, и тебе ничего не грозит.
На долю секунды маска самодовольства на лице Загадочника треснула. Глаза расширились, дыхание сбилось. Но затем он снова натянул на себя привычный образ.
— Бэтс, когда ты начал верить в домовых? — он засмеялся, но смех прозвучал фальшиво, как заевшая пластинка.
Лампа над их головами замигала чаще, создавая эффект стробоскопа. Время истекало, а вместе с ним — терпение Бэтмена. Он медленно поднялся, и его фигура, казалось, заполнила всю комнату, поглотив остатки света.
В несколько молниеносных движений он подставил стул к двери, блокируя ручку. Сквозь толстое стекло он видел, как Гордон дернулся, поняв, что происходит, бросился к двери, колотя по ней кулаками. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег.
— Бэтмен! Прекрати немедленно! — голос комиссара едва пробивался сквозь толстые стены, искаженный, словно доносился из-под воды.
Загадочник отвлекся на секунду, взглянув в сторону шума. Когда он повернулся обратно, Бэтмена перед ним уже не было, словно темнота поглотила его. Улыбка медленно сползла с лица Нигмы, как восковая маска на огне, обнажая выражение первобытного, животного ужаса.
Лампа над ними заскрежетала и начала мигать с болезненной частотой, превращая реальность в прерывистый кошмар — вспышка, тьма, вспышка, тьма. В одной из вспышек Загадочник заметил движение в углу — там, где тень была гуще всего, где она казалась живым существом, дышащим и голодным. Что-то колыхнулось, изогнулось неестественным образом, словно плащ Бэтмена на мгновение стал жидким, как смола, растекающаяся по углам комнаты.
Лампа вспыхнула, и тень "выплюнула" Бэтмена — не человека, а демоническую фигуру с искаженными пропорциями, с глазами, горящими белым огнем сквозь прорези маски. Загадочник не успел даже вскрикнуть — кулак Бэтмена, словно поршень адской машины, врезался точно в солнечное сплетение, выбив весь воздух из легких. Второй удар обрушился на его правую руку — послышался влажный хруст ломающейся кости, как ветки, переломленной гигантом.