— О Сэм, тебе вовсе не следовало покупать мне подарок, — сказала она, принимая у него пакет. Он стоял, засунув руки в карманы своего дырявого свитера, едва справляясь с холодом, пробиравшим его до костей. Она развернула упаковочную бумагу и обнаружила под ней шикарную профессиональную камеру «Пентакс». — Мой Бог! — воскликнула она. — Вот это камера!
— У нее есть даже устройство трансфокации[10], — сообщил он, улыбаясь, чтобы скрыть охватившее его в последние дни отчаяние.
— Спасибо, Сэм, ты так добр ко мне, — ответила она, целуя его в щеку. Он вдохнул ее запах, борясь с желанием прижать к себе и поцеловать по-настоящему, как сделал это когда-то в памятном амбаре.
— Не забывай своих друзей, — произнес он, подавляя свои эмоции.
Она посмотрела на него с благодарностью.
— Ты был для меня таким хорошим другом, Сэм. Я так обязана тебе. Если бы не ты, я не знаю, как пережила бы последние несколько недель.
— Ну, не забывай, что ты сделала все своими руками, — заметил он. — Тебе больше никто не нужен, у тебя теперь есть уверенность в своих силах.
Федерика нахмурилась, размышляя над тем, что же скажет ей отец.
Мариана только вернулась с прогулки по побережью, когда вдруг зазвонил телефон. Она взяла трубку и услышала отдаленный гудок и затем высокий голос молодой женщины.
— Хола, куэн эс? — спросила она, прижав ладонь другой руки к уху, чтобы приглушить голос Рамонсито, комментировавшего свою азартную партию в шахматы с дедом.
— Это Федерика.
Мариана затаила дыхание.
— Феде? Это ты? — ахнула она уже на английском языке.
— Абуэлита, это действительно я! — воскликнула та, ошеломленная ураганом ностальгических ощущений.
— Прошло столько лет! Как ты поживаешь?
— Завтра я прилетаю в Чили вместе с Хэлом. Мы можем у вас остановиться?
— О Боже, конечно можете, — возбужденно ответила Мариана. — Я не могу поверить. Мне казалось, что вы о нас совсем забыли.
— Я никогда не забывала тебя, Абуэлита. Мне так много нужно тебе рассказать, так много… — говорила Федерика. — Папа живет с вами? — охрипшим от волнения голосом спросила она.
— У него дом на побережье между нашим поселком и Запалларом.
— Но он сейчас там?
— Да, — радостно ответила Мариана. — Он будет так счастлив увидеть вас обоих! Я пришлю за вами машину. — Затем она с надеждой добавила: — Сколько вы намерены гостить?
Федерика не могла сдержаться и рассмеялась, поскольку бабушка совсем не изменилась.
— Не знаю, — ответила она, подумав, что, быть может, вообще никогда отсюда не уедет.
Когда Мариана появилась на террасе, ее старые глаза излучали счастье. Игнасио оторвал взгляд от шахмат.
— Что случилось? — спросил он, гадая, какое чудо могло заставить ее лицо так засиять.
Не в силах сдержать свою радость, Мариана удовлетворенно потирала руки.
— Рамонсито! — воскликнула она. — Тебе предстоит встретиться со своими сводными братом и сестрой. Они будут здесь через два дня и остановятся у нас.
Рамонсито посмотрел на деда, морщинистое лицо которого выражало крайнюю степень удовольствия.
— Женщина, ты точно знаешь, как можно отвлечь наше внимание, — усмехнулся он ей. — А я уже совсем было уверился, что они нас забыли, — добавил он, снимая очки и вытирая увлажнившиеся глаза.
— Вовсе нет, и даже не думали, — засмеялась она.
— Может, они возвращаются к себе домой, — заметил он, нежно глядя на жену.
— Может быть. — Она бросилась в прохладную глубину дома, чтобы приготовить им комнаты. Она намеревалась сделать это лично, поскольку в таком важном деле нельзя было довериться Гертруде. Гертруде вообще нельзя было давать серьезные поручения, но, по некоторым причинам, Игнасио она нравилась, и он не спешил ее увольнять.
— Абуэлито? — спросил Рамонсито, передвигая по доске свою фигуру. Дед снова водрузил очки на нос и посмотрел на внука поверх стекол. — Как ты думаешь, мне понравятся Хэл и Федерика?
— Конечно да, ты их обязательно полюбишь. Но ты должен помнить, что их оторвали от отца, когда они были еще очень маленькими. Они привезут с собой большой багаж эмоций. Будь терпелив и дай им время, чтобы разобраться с ними. Твой отец любит тебя, Рамонсито, и он любил твою маму больше всех на свете. Никогда об этом не забывай.
Мальчик кивнул и увидел, что дед снова погрузился в игру.
Рамон напечатал последнюю строку своей книги с огромным удовлетворением. Это будет подлинным катарсисом[11]. Эстелла показала ему, что можно любить, не будучи собственником, любить так, чтобы подарить своему любимому его свободу. Ее жизнь в буквальном смысле изменила его. Он полагал, что она принесла себя в жертву, чтобы он стал другим. Она послужила ему примером, которому он последовал с благодарностью. Единственное, о чем Рамон сейчас мог только сожалеть, — это о том, что должен был выучить этот урок еще при ее жизни. Он очистил свои чувства от ощущения вины и совершенной ошибки, которые мучили его совесть с тех пор, как он по своей воле покинул детей, используя аллегорические образы трех птиц: павлина, требовавшего полного подчинения любви своим прихотям, ласточки, улетавшей от любви прочь, и феникса, который дарил свою безоглядную любовь, не требуя ничего взамен. Когда феникс исчез в языках пламени, павлин и ласточка, наконец, получили урок любви без стремления безраздельно владеть предметом своего поклонения. Рамон был удовлетворен своим творением. Он назвал его «Любить — вот все, что нужно» и посвятил «Тем, кого я любил».
Он подумал о Федерике и Хэле. Было слишком поздно пытаться как-то компенсировать его пренебрежение ими в прошлом, и это очень печалило его. Но у него был Рамонсито, которому он отдал всю любовь, предназначенную для троих. Рамон откинулся в легком кресле в полумраке своего кабинета и перечитывал рукопись с начала и до конца. Ставни были закрыты, чтобы блокировать полуденную жару, но тихий шум прибоя все же был слышен и, вместе с ароматом жимолости и жасмина, ласкал его душу, все еще скорбящую после утраты Эстеллы.
Рамонсито обнаружил отца с закрытыми глазами, погруженным в воспоминания, но не мог ждать, чтобы выложить ему новости, — он знал, как обрадуется отец.
— Просыпайся, папа! — произнес он. — У меня для тебя хорошие новости.
Рамон открыл глаза, выныривая из своих теплых, пропитанных запахом роз мечтаний, и заморгал, выжидательно глядя на сына.
— Хэл и Федерика приезжают через два дня из Англии, — сообщил он, наблюдая, как отец изумленно моргает, пытаясь осознать услышанное. — Это правда. Федерика сегодня звонила Абуэлите. Наконец-то я встречусь со своими братом и сестрой, — сказал он и широко улыбнулся.
Рамон выпрямился и протер глаза.
— Повтори то, что ты сказал, — смущенно попросил он. — Федерика и Хэл приезжают сюда, к нам? Ты уверен?
— Да, — радостно подтвердил Рамонсито.
— И Элен?
— Нет, только Федерика и Хэл.
— Они намерены остановиться у моих родителей, так?
— Да.
— О Боже, я этого не заслуживаю, — пробормотал он, вставая и испытывая головокружение.
— Нет, заслуживаешь, — возразил Рамонсито. — Мама всегда говорила тебе, что нужно поехать и навестить их.
— Но я никогда ее не слушал.
— Она была бы сейчас счастлива.
— Я знаю.
— Ты уже закончил?
— Книгу?
— Да.
— Да, закончил.
— Отлично, давай откроем бутылку вина. Теперь у нас есть две причины для праздника, — с удовольствием констатировал Рамонсито.
Но Рамона не покидала тревога, ведь Федерика и Хэл ничего не знали о Рамонсито.
Брат и сестра сели на самолет, отправившийся в долгое путешествие до Чили. Они не знали, чего ожидать, но надеялись, что призраки прошлого будут повержены и изгнаны. Хэл был бледен и явно ощущал дискомфорт, поскольку тело страдало без отравы, которая так долго его разрушала. Федерика постоянно заставляла его пить воду, чтобы поскорее очистить организм, и хлопотала вокруг него, как заботливая нянька. Как только они зашли в салон самолета, он рухнул в кресло, закрыл воспаленные глаза и погрузился в сон.
Федерика пыталась читать, но была не в силах сосредоточиться. Мысли одолевали события прошедшего месяца, не давая ей покоя. Она снова вспомнила Торквилла. Она оказалась несчастлива с самого начала своего замужества, но поверила, что любит его, и старалась сделать все, что он только ни попросит, чтобы порадовать его. Как легко оказалось для него манипулировать Федерикой, превратив ее в безропотную пешку в своей игре. Она сносила все унижения и ограничения, пока настолько не привыкла к его властному характеру, что уже ничего не замечала и не осознавала, что в силах противостоять его собственнической хватке. Она остро нуждалась в личности, напоминавшей отца и защищавшей ее от всего окружающего мира. Это был мираж, который она сама взрастила в удушающей атмосфере их брака, где его всевластная личность подавляла все ее попытки проявить самостоятельность. Однако ей все же удалось справиться с собой и осознать, что она больше не желает, чтобы кто-то жил вместо нее, а хочет сама пройти той дорогой, которую для себя выберет. В ретроспективе все выглядело достаточно просто. Ей следовало все понять и уйти гораздо раньше. Ее подвела собственная бесхарактерность, и теперь она молча давала себе клятву, что больше никому и никогда не позволит с собой так обращаться. Она вспомнила об отце и поэтических строках, которые он ей прислал. Именно благодаря его помощи смогла она оглянуться и непредвзято посмотреть на свое замужество. Последующая дружеская поддержка Сэма помогла ей не упасть духом и оставаться на плаву.
Подумав о Сэме, она внутренне заулыбалась, пока эта улыбка не дошла до контура ее губ, заставив их края приподняться. Она мысленно нарисовала перед собой его взъерошенную фигуру, поношенные свитера, которые он всегда носил, пыльные туфли, никогда не знавшие щетки и крема, его высокомерный вид и интеллигентный взгляд. С тоской вспоминала она, каким прекрасным юношей он был, припомнила и их первую встречу на озере. Тогда на его глаза падала густая светлая челка, на бледно-розовых губах блуждала сардоническая улыбка, а гладкая кожа излучала уверенность и харизму молодого человека, знавшего, что он гораздо умнее всех других.