— Если вы не против.
— Думаю, что мне просто необходимо слегка расслабиться.
— Отлично.
— Давайте отправимся в мой «невероятно очаровательный» отель, — предложила она и рассмеялась.
— Хорошая мысль. Я еще не думал, где остановлюсь.
— Чтобы посмотреть на приливы и отливы?
— Точно.
— Ладно, дорогой, считай, что тебя прибило к моему берегу, — сказала она, переходя на «ты», и положила свою ладонь на его руку. — Доверься мне.
Занятия любовью с Анджелой напомнили Рамону о его жене и об Эстелле. Ее британский акцент вызвал у него ностальгические воспоминания о последних нескольких днях, проведенных с Элен и детьми, а запах ее тела и вкус кожи только усилил ощущение утраты Эстеллы в связи с тем обстоятельством, что Эстелла была бесконечно слаще. В результате он был разочарован. С таким же успехом он мог провести время с лошадью, поскольку она скакала на нем с азартом и выносливостью профессионального жокея. Получив удовольствие, она сползла с него и заснула в манере, присущей в большей степени мужчинам. Он посмотрел на ее белую рябоватую кожу, спутанные волосы и осознал, что не желает больше ни минуты оставаться в ее постели. Он встал, оделся и ушел, не оставив на прощание даже записки.
Рамон вышел на улицу, окунувшись в душный ночной воздух. Рассвет уже начал потихоньку окрашивать небо золотом, а по крышам, гоняясь друг за другом, носились неугомонные обезьяны. Им овладела меланхолия. Неудачный любовный опыт всегда ухудшал его настроение, и сейчас он остро ощутил тоску по поэтической любви Эстеллы. Сидя под безбрежным пустынным небом, он вытащил из рюкзака ручку и бумагу, позаимствованные в гостиничной комнате Анджелы, и начал письмо к Федерике, но с таким расчетом, чтобы его прочитала Элен. Ему не хватало ее, что было странно, поскольку это чувство было покрыто многолетней пылью в силу своей невостребованности. Раньше он никогда по ней не скучал. Но теперь он тосковал по ее мысленному образу, хотя сама она уже ему не принадлежала. Он чувствовал, что не может просто «пережить» это, как делал раньше. Рамон невероятно скучал по прелестному личику Федерики. Он даже тосковал по Хэлу, к которому никогда по-настоящему не был привязан. Его базовый лагерь прекратил свое существование. Теперь у него уже не было дома, куда можно было возвращаться — хотя бы в мечтах.
Он написал рассказ для Федерики о таинственной девочке, которая следовала за ним в его путешествиях. «Должно быть, она ангел, — пояснял он, — поскольку у нее длинные развевающиеся волосы цвета облаков на рассвете. Она прекрасна не только внешне, но и внутренне, что является очень важным и очень редким качеством. Впервые я увидел ее во сне. Мое стремление к ней было так велико, что, когда я проснулся, она сидела на краю моей постели, глядя на меня светлыми блестящими глазами, полными любви. Она сопровождала меня повсюду: и в Гималаях, где по склонам гор бродят лохматые яки, и на огромном озере Кашмира, где большие птицы охотятся на летающих рыб, хватая их в воздухе и унося в небесную высь. Она наслаждалась всеми чудесами мира вместе со мной и сделала меня очень счастливым. Сейчас, после многих дней и ночей путешествия в ее компании, я понял, что она не существует в действительности, а является плодом моего воображения. Но осознал я это лишь после того, как попытался прикоснуться к ней и мои руки прошли сквозь нее, как сквозь призрак. Однако она не призрак, поскольку я знаю, что она действительно живет в Польперро со своей мамой и братом Хэлом. Я больше не пытался прикоснуться к ней, а только наблюдал за ней и улыбался. А она улыбалась мне в ответ, и это показалось мне самым загадочным в этой истории».
Глава 13
— Как сейчас обстоят дела у Федерики в школе? Лучше? — спросила Ингрид, склонившись над мольбертом и рисуя портрет Сэма, читавшего на лужайке. — Проклятье! — с жаром воскликнула она. — Птички у меня получаются гораздо лучше.
— Нормально, — отсутствующим тоном ответила Молли, сосредоточившись на гирлянде из травы, которую она мастерила.
— О, я рада за нее. Не так просто переехать в другую страну и обзаводиться новыми друзьями.
— Вначале она была очень молчаливой, но Эстер сказала, что теперь она повеселела. Она больше дружит с Эстер, — пояснила Молли, которая была на два года старше, и ей уже надоели их детские игры.
— В любом случае летом веселее, — сказала Ингрид, откидываясь на стуле и меняя кисть на сигарету, дымившуюся в элегантном мундштуке на столе возле нее. — Сэм, дорогой, не шевелись, — скомандовала она, взяв в руку монокль и внимательно изучая свое творение.
— Мама, я уже целый час не двигаюсь, зачем же мне сейчас это делать? — произнес Сэм, читавший лежа на животе «Милый друг» Мопассана и вовсе не удивленный тем, что его беспокоят. Ингрид улыбнулась ему из-под своей широкополой шляпы.
— Это всего лишь мера предосторожности, дорогой. Я вовсе не хочу, чтобы ты испортил мою картину.
— А она получилась?
— Безусловно. Но была бы еще лучше, если бы ты оказался чайкой или ястребом.
— Извини, — ответил он, и в уголках его губ появился намек на улыбку.
— Федерике нравится Сэм, — доложила Молли, положив свою гирлянду и похлопывая Пушкина, который развалился рядом с ней, пыхтя от жары.
— У нее очень хороший вкус, — одобрила Ингрид, отрывая взгляд от мольберта и с гордостью улыбаясь сыну.
— Что ты думаешь об этом, Сэм?
— Я вообще не думаю, Молли, — раздраженно ответил Сэм.
— Но обо всем остальном ты думаешь, — не отставала она.
— Возможно, но я не думал о Федерике Кампионе.
— Дорогой, она очень милая девочка, — прервала его Ингрид.
— Вот именно — девочка, — подчеркнул Сэм. — Если я и буду о ком-то думать, то это будет женщина, а не ребенок.
В тот же момент на лужайке появилась Эстер с фыркающим ежом в руках и в сопровождении вьетнамской свиньи Пэблс.
— Мне кажется, что Приклсу уже лучше, — заявила она. — Он снова может ходить.
— Хвала небесам за это. Ты накормила его? — спросила Ингрид, моментально отвлекаясь от своего занятия.
— Да. Он выпил все молоко. Но у него еще полно блох. Нуньо сказал, что не стоило брать его в дом, поскольку он уже все исцарапал.
— Твой дедушка слишком впечатлительный. Если бы ты не рассказала ему о блохах, то о царапанье речи бы не было.
— Феде придет на чай, — сообщила Эстер.
— Хорошо.
— Ее мама разрешила ей ездить на велосипеде.
— Поздновато, пожалуй. Мне кажется, что она слишком осторожничает. Хотя, — задумчиво произнесла Ингрид, держа кисть на весу, — после того что перенесла бедная девочка, это едва ли удивительно.
— А что она перенесла? — невинно спросила Эстер.
— Ну, ей пришлось покинуть свой дом и начать все сначала на новом месте, — пояснила Ингрид.
— Она не видела отца с тех пор, как уехала из Чили, — добавила Молли, собирая на лужайке материал для новой гирлянды. — Я даже не думаю, что он присылает ей письма. Уверена, что он — настоящее чудовище.
— Ты не можешь говорить плохо о людях, которых не знаешь, Молли. Как бы то ни было, я не думаю, что он намеренно жестокий человек. Скорее просто эгоистичный и безответственный.
— Бедняжка Феде, — вздохнула Эстер. — Она постоянно говорит об отце.
— Бьюсь об заклад, что он даже не думает о ней и ее матери. А они развелись? — невозмутимо спросила Молли.
— Господи, нет! — ответила мать, вытирая кончик своей кисточки. — Они только живут раздельно. Я уверена, что, в конце концов, они снова будут вместе. Представляю, как тяжело там было Элен. Это вам не Англия.
— Элен, может быть, влюбится в кого-то еще, — высказала предположение Молли, получая удовольствие от самой мысли о скандале.
— Ты слишком начиталась романтических книг, дорогая, — засмеялась Ингрид, качая головой в сторону дочери с той снисходительностью, которая позволяла всем ее детям вести себя так, как они хотели.
— Эстер, — начала Молли, — правда или нет, что Феде нравится Сэм?
— Оставь это, Молли, — прервал ее Сэм, не отрываясь от книги. — Мама, если они не заткнутся, я пойду читать в сад.
Ингрид вздохнула.
— Девочки!
— Да, это правда. С того момента, как он спас ее из полыньи, — ответила Эстер, не в силах оставить вопрос старшей сестры без ответа.
— Девочки, вы мешаете Сэму читать. Я уверена, ему лестно, что Федерика так относится к нему, но, по правде сказать, ему уже пятнадцать лет, и у него есть более важные вещи для раздумий, чем влюбленность шестилетнего ребенка.
— Он должен быть благодарен всем, кому нравится, — возразила Молли, которая любила, чтобы последнее слово оставалось за ней. Сэм проигнорировал ее и перевернул очередную страницу.
— Как славно светит солнце! — воскликнул Нуньо, поспешно спускаясь на лужайку. — «Когда отступит ночь с медовых трав лугов, благословенный май листвой нам салютует», — продекламировал он, окидывая взглядом окружающий их безмятежный пейзаж.
— Роберт Бриджс, «Соловьи», — небрежно проронил Сэм.
— Совершенно верно, мой дорогой мальчик, — подтвердил Нуньо, слегка наклоняя голову в знак одобрения, будто действие происходило на сцене.
— Тебе следует вспомнить об Италии, Нуньо. В этой стране погода скверная, независимо от месяца, — гадким голосом произнесла Молли.
— Вот как! Вредная Молли подобно гранде нувола закрыла солнце. Я никак не могу повлиять на хныканье капризной девчонки. — Он засопел. Молли закатила глаза и ухмыльнулась Эстер. — Не думайте, что я не заметил молчаливых перемигиваний между тобой и твоей сообщницей, — добавил он, глядя на них с напускной свирепостью. — Вас обеих расстреляют на рассвете. А теперь, Ингрид, давай посмотрим твою опера дʼарте. — Он перегнулся через плечо дочери и уставился в холст с видом крупного знатока. — Недурно, недурно. Наши итальянские мастера, конечно, не бросились бы поздравлять тебя с бокалом Шато Лафита, но и не отшатнулись бы в ужасе, — медленно произнес он с подчеркнутым итальянским акцентом, который культивировал столько лет и без которого уже не мыслил своего существования. — Совершенно очевидно, что изображен Сэм, моя дорогая, только непонятно, где у него ноги, а где голова.