— У меня есть множество фотографий Джорджа, — спокойно и размеренно произнесла Нэнси. — Иногда они меня утешают. Я смотрю на него такого, каким он был, и вспоминаю, как счастливы мы были вместе. Но иногда у меня разрывается сердце, когда я вижу его в форме с этой глупой, бессмысленной улыбкой на лице. Я начинаю на него сердиться. Как это неразумно, а? В конце концов, бедный Джордж умер. А есть кое-что и похуже. Мне становится все труднее и труднее увидеть, вернее, представить реального Джорджа. Я все чаще и чаще должна смотреть на фотографии, чтобы точно вспомнить его лицо. Наверное, это неизбежно. Но меня это очень печалит: я понимаю, что он исчезает даже из моей памяти. Да, действительно, невозможно помнить его как живого.
Глядя в темноте на лицо Крамера, Грейс чувствовала, что это самое последнее, что он хотел бы услышать. Крамер со своим секретом жил в непреодолимом мире горя, пропитавшего всю его жизнь. Когда он заговорил, обращался скорее к Грейс, чем к Нэнси.
— Ева давно исчезла. Она исчезла за много лет до своей смерти. С того самого времени, когда О'Коннелл опубликовал эту книгу. Похоже, она послужила ему прототипом Вероники. Он лишил ее энергии, характера, от нее ничего не осталось. Вы понимаете, о чем я говорю? Она долго болела, лежала в больнице, отказывалась видеть кого-либо, едва говорила. Только царапала письма и день за днем читала книги. Мечтала, как все будет, когда ей станет легче. Время от времени в ней пробуждалась прежняя Ева… и сразу же исчезала! Я не могу описать, насколько тяжело было видеть, как она исчезает.
Позже, гораздо позже, после ухода Крамера, Грейс взялась за мытье посуды, а Нэнси схватила чайное полотенце, и они за работой стали обсуждать проведенный вечер.
— Насчет его жены — все это чушь! — заявила Грейс. — Твоя личность вовсе не исчезает оттого, что тебя изобразили в книге! Это американские индейцы думают, что, сфотографировав человека, можно украсть его душу. Просто Ева спятила, а Крамер решил обвинить в этом О'Коннелла и его книгу!
— Ты, похоже, достаточно осведомлена обо всем этом. — Нэнси терла тарелку. — Или, по крайней мере, думаешь, что осведомлена!
— Я ошибаюсь? — Грейс уставилась на сестру. — Что он тебе рассказывал?
— Мои сведения по этому вопросу довольно отрывочны. — Нэнси отложила тарелку и взяла другую. — Но их мне достаточно, чтобы понять, что есть две стороны истории. Фактически даже три. Я думаю, ты сама не понимаешь, насколько предубеждена.
Грейс посмотрела на их отражения в окне кухни. Стекло запотело, и их лица виднелись очень смутно.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты влюблена в Декстера О'Коннелла, вот и принимаешь каждое его слово за чистую монету!
— Ничего подобного! — Грейс с грохотом поставила тарелку в раковину.
— Ты уверена? Ты была смехотворно счастлива, затем чертовски несчастна, а в последнюю неделю или две ты и вовсе сама не своя! Более того, у тебя такой вид…
— Какой вид?
— Скрытный. Неужели ты действительно думаешь, что я ничего не заметила?
— Ты не всегда все замечаешь.
— Но это я заметила.
— Я не влюблена в него! — Грейс с грохотом поставила тарелку в сушилку.
— Так вот, влюблена ты в него или нет, но у вас с ним явно бурный роман!
— Что же в этом плохого? — Грейс провела мыльной рукой по лбу. — Я прекрасно могу позаботиться о себе.
— Так ли, Грейс? После того, что рассказал мне Джон…
— Опять ты за свое! Что он тебе сказал?
— Ну, не так много. — Нэнси закончила орудовать чайным полотенцем. — Но тебе известно не хуже, чем мне, что О'Коннелл известен своим хамством не меньше, чем своими романами!
— Но он забавен. И умен. И красив. И богат. И возбуждающ. И он любит меня. Кто еще из наших знакомых стал бы покупать такие подарки?
— Ну… — Похоже, Нэнси хотела что-то возразить, но передумала.
«Она снова вспоминает Джорджа, — поняла Грейс. — Узнает ли она когда-нибудь о нас с Джорджем?»
— Грейс, послушай, обещай мне быть осторожной. У тебя хорошие инстинкты, и я надеюсь, ты к ним прислушаешься. Я так люблю тебя, Грейс, и не переживу, если этот человек причинит тебе боль!
— Ах, дорогая! — Грейс обняла Нэнси, и некоторое время они стояли, сжимая друг друга в объятиях. Каждая сестра чувствовала мягкое дыхание и сердцебиение другой. — Конечно, я буду осторожной. — Она видела их отражения в окне, слившиеся в одно.
Когда они отпустили друг друга и вновь принялись за мытье посуды, возникла напряженная тишина.
— Я прочитала в твоей колонке, что ты побывала в новом клубе Шеридана, — сказала наконец Нэнси, вероятно, просто для того, чтобы нарушить эту тишину.
— Это правда.
— Я не знала, что ты в эти дни часто с ним виделась. Я вряд ли видела его с детства. После этой отвратительной истории с нашими родителями. Сколько нам тогда было лет?
— Точно не помню. Тринадцать или четырнадцать. Давай больше не будем обо всем этом.
— Не будем. — Нэнси деловито натирала тарелку. — Конечно, не будем. А какой он сейчас, Шеридан?
— Такой же, как и в детстве. Странный. Деликатный. Привлекательный, по-моему. Хотя не все разделяют мое мнение. Получив наследство, он стал более уверенным в себе. А став более уверенным в себе, стал и более эксцентричным. Словно сознательно решил усилить каждую сторону своей личности. Даже дефект речи.
— Надо же! — Нэнси подняла брови. — Хорошо было бы с ним повидаться.
— Джон его старый друг, — сказала Грейс. — Вероятно, тебе следует попросить его как-нибудь вечером взять тебя с собой в «Тутанхамон».
Нэнси нахмурилась.
— Я не расхаживаю с Джоном по таким местам!
— Правда? — Грейс, пристально глядя на сестру, взяла чугунную сковородку и принялась ее скрести. — Знаешь, Нэнси, ты сегодня выглядишь счастливой. По-настоящему счастливой. Я не видела тебя такой с тех пор, как умер Джордж.
Нэнси пожала плечами.
— Вероятно, я счастлива. В конце концов, вечер удался на славу.
— Но?..
— Но ничего. Вечер был великолепным. Я хотела сказать только то, что сказала, Грейс. Так что умерь свое любопытство.
— Хорошо. — Грейс вздохнула и положила сковороду на сушильную полку. Но она еще не договорила о Крамере. — Ты за обедом упомянула, что думаешь, будто Джон пишет роман. Что навело тебя на эту мысль?
— Кое-что из того, что он сказал на днях. Я даже не помню, что именно он сказал. Но все равно, оказывается, я ошибалась. Но есть еще кое-что.
— Что?
— Я перечитала «Видение». Мне интересно было перечитать его при нынешних обстоятельствах. Я закончила вчера в постели.
— И?..
— Очень странно было читать книгу, зная реальных прототипов и события, которые за ней стоят.
Грейс повременила, не скажет ли Нэнси что-нибудь еще. Схватила закопченную кастрюлю и принялась оттирать ее щеткой.
— Теперь, когда я знаю Джона… Должна признаться, мне показалось, что я слышу его голос!
— Что значит «слышу его голос»?
— Не могу описать точно. Это довольно странно. Мне даже пришла в голову мысль о призраках. Дом с привидениями и все такое. Неизбежное присутствие. Я, конечно, не верю в эти сказки!
— О чем ты?
— О том, что в этой книге явно присутствует Джон! Словно он приложил руку к ее написанию. Я понимаю, что выгляжу сумасшедшей…
— Да уж, это точно! — Грейс поставила кастрюлю. — Особенно после того, как мы только что выслушали его мнение по этому вопросу. — Она спокойно перерабатывала информацию в голове. — Когда О'Коннелл писал эту книгу, они с Джоном были очень близки. Вероятно, эта близость отразилась в романе.
— Вероятно.
Окно окончательно запотело, и отражение девушек исчезло.
Глава 7 Прошлое
Днем 17 октября 1922 года сестры Резерфорд, нагруженные великолепными покупками, зашли выпить чаю с пирожными в «Лайонс Корнер Хаус» на Пиккадилли. Нэнси накануне своего двадцать четвертого дня рождения сияла от счастья и оживленно болтала. Грейс тихо радовалась и изо всех сил старалась устроить Нэнси восхитительный поход по магазинам, которого та, безусловно, заслуживала.
— Я едва верю своему счастью! — Рот у Нэнси был полон пирожным с кремом, по всему столу валялись крошки. — Ах, прости! — Она промокнула рот салфеткой. — В последнее время все было так ужасно! Ты помнишь, как отвратительно прошел мой двадцать первый день рождения?
— Конечно. — Грейс, потягивая чай, повернулась, чтобы посмотреть на струнный квартет, самозабвенно пытающийся заглушить разговоры, звон чашек и стук тележек, разъезжающих взад-вперед. — Как я могу забыть? Но теперь ведь это все в прошлом!
— Ты тогда была прямо как полицейский! — Нэнси откусила еще один большой кусок пирожного. — Улаживала конфликты между гостями и была начеку. Помогла мне уложить Джорджа в постель, когда он наконец, шатаясь, вернулся из паба. Ухаживала за ним.
Грейс сделала большие глаза.
— Пожалуйста, Нэнси, тебе обязательно это вспоминать? По крайней мере, именинница имеет право забыть обо всей этой грязи!
— Да. — Глаза у Нэнси ярко блестели. — Слава богу! Знаешь, Грейс, я действительно считала, что он делает это назло мне. Что он ненавидит меня, и я не могла понять почему. Помнишь, как он со мной разговаривал? Мне даже было стыдно перед мамой! Для меня было невыносимо, что она все это видит! То есть ты, наверное, тоже, но это совсем другое.
— Давай лучше выпьем вина! — весело предложила Грейс. — Мы должны выпить за твое здоровье!
— Да, с удовольствием. — Нэнси наклонилась и порылась в одном из пакетов у себя в ногах. — Мне так нравится голубое платье. Ты молодец! Я надену его завтра на праздник. Думаешь, Джону понравится?
— Очень. В нем ты будешь выглядеть божественно! Подошла официантка, и Грейс заказала два бокала белого вина. Квартет играл что-то знакомое и поднадоевшее.
— Чья это музыка? — спросила Грейс.
— Джордж был воплощением всего гнева против войны, — сказала Нэнси. — В нем бушевала затаенная ярость. Кровь буквально кипела. Эти ночные кошмары… Я не могла пробудить его от них! Мне приходилось лишь крепко цепляться за кровать и ждать, пока он успокоится. Полагаю, этим я в основном и занималась. Цеплялась и надеялась, что все снова образуется. И все образовалось.