Она закрыла глаза и тотчас же снова их открыла. В голове все завертелось. О'Коннелл, говоривший, что любит ее, а потом рассказавший всю эту ерунду… Крамер, глядящий на нее так, словно видит насквозь, и говорящий, кем бы она могла стать, будь у нее воля. Она была слишком пьяна, чтобы постичь это. Надо уйти домой и проспаться.
— Анемзи, — сказала она своему отражению.
— Простите? — переспросила женщина, стоявшая у раковины рядом с ней. Очередная блондинка. Крошечный носик, высоко изогнутые брови и платье, струящееся каскадом нежных розовых лепестков (наверное, от Мадлен Вайонет).
— Анемзи. Это «измена» наоборот.
— Ах, милочка, об этом слове я знаю все. — Женщина пригладила свои непослушные волосы. — Я видела оба конца этого слова, и, позвольте сказать вам, ни один из них не был особенно приятным. Примите мой совет: сидите лучше дома с книгой!
Когда Грейс вышла из дамской комнаты, из мужской как раз выходил Крамер.
— Я хочу кое-что узнать, — сказала она.
— Что?
— Пойдемте со мной. Мне нужно поговорить с вами наедине!
С этими словами она схватила его за руку и быстро завела за угол, затем еще за несколько углов, пока коридор не закончился двойными дверями, из которых пахло кухней.
— Ну, спрашивайте! — И затем, когда она замялась: — Что дальше, Грейс?
Он поднял ее лицо за подбородок и поцеловал. Этот поцелуй был продолжением взглядов, которые они бросали друг на друга, сидя за столиком. Они целовались, словно пытались вырваться из себя и пробиться друг в друга. Она прислонилась спиной к стене, опираясь на твердый физический мир, тогда как все остальное унесло Ярко-голубое Море!
— Перестаньте! — Она оттолкнула его.
— Почему? — Он снова склонился над ней, собираясь поцеловать. — Я не хочу останавливаться!
— А как же Нэнси?
— Между мной и Нэнси ничего нет!
Он снова поцеловал ее, и, несмотря на угрызения совести, она обняла его за шею и крепче прижала к себе. Когда они целовались, она закрыла глаза, и перед ней предстал образ Нэнси. Нэнси в темно-зеленом платье, которое было на ней в тот вечер, когда они обедали шницелем по-венски и у нее было счастливое лицо, измазанное мукой. Грейс снова отпрянула.
— Она моя сестра! Я не могу совершить по отношению к ней такое предательство!
Озадаченно посмотрев на нее, Крамер покачал головой:
— Мы с Нэнси друзья. Ничего больше.
— Моя сестра влюблена в вас! Она влюблена в вас, Джон!
Он сделал шаг назад. Потер лоб. С кухни доносились едкие запахи. Что-то горело.
— Но я никогда ничего не предпринимал. Я понятия не имел, что она…
— О господи! Вы или до смешного наивны, или совершенно бессердечны, и я не знаю, что хуже! — Она попыталась протиснуться мимо него, но он схватил ее за руку.
— Грейс, подождите!
— Все это время вы проводили с ней — только вы двое и дети. Прогулки, посещения кафе, танцы…
— Мы оба были одиноки. Я полюбил детей. И ее. Вот и все.
Он был выше и стройнее О'Коннелла, но в чем-то они походили друг на друга. Глаза, поняла она. Карие глаза Крамера были более темными, но выражением очень напоминали более светлые глаза ее возлюбленного.
— Я думал, вы знаете, как я к вам отношусь, Грейс. Я давно не испытывал подобных чувств. Думаю, вы чувствуете то же самое.
— Вы понятия не имеете о моих чувствах! Если я что-то и испытываю, то замешательство. Полное замешательство.
— Почему? Из-за чего?
— О'Коннелл рассказал мне о сделке.
Крамер стоял перед ней с озадаченным видом.
— Не делайте вид, будто вы не знаете, о чем я говорю! Он все мне рассказал.
— О'Коннелл много чего говорит, Грейс. И лишь немногое из этого правда.
Она нетерпеливо топнула ногой.
— Он говорит, что вы вместе работали над «Видением». Говорит, что вы заключили сделку: вам досталась девушка, а ему роман. Зачем бы ему это выдумывать?
— Я не знаю и знать не хочу.
— Это не имеет смысла, Джон.
Крамер провел рукой по волосам.
— Я действительно не знаю, почему он сказал то, что сказал. В любом случае, если речь идет об О'Коннелле, важно то, чего он не говорит.
— Что вы имеете в виду?
Когда он снова заговорил, на его лице задергался нерв.
— Вы хотите знать, что отравило наши с ним отношения? Что ж, я вам расскажу. — Он прислонился к стене. Зажег сигарету и протянул ее Грейс. Закурил сам. — Никакой сделки не было. Ева выбирала между нами, и она выбрала меня. Мы поженились и потеряли связь с О'Коннеллом, и были счастливы вместе до тех пор, пока не вышла эта книга. Ева прочла ее и решила, что там содержится обращение к ней. Она стала обвинять меня в том, что я высасываю из нее все соки, как этот тупица Стэнли из Вероники. Она читала книгу снова и снова.
Крамер глубоко затянулся сигаретой. Выпустил дым.
— Она стала писать О'Коннеллу любовные письма. Я нашел копии. Никаких ответов я никогда не находил, но, должно быть, он отвечал.
— Вы предъявили ей обвинение?
— Да, конечно. — Он тяжело сглотнул, словно пытался что-то подавить. — Между нами произошла очень шумная ссора. Потом она просила прощения, говорила мне, что все это ничего не значит. Что на нее нашло безумие. Потом безумие стало все более заметным, и я не мог его игнорировать. Она могла выйти из дому на две минуты, оставив Бетси одну, а возвратиться только через несколько дней. Могла, придя домой, на неделю залечь в постель, плакать и отказываться с кем-либо разговаривать. Я никогда не знал, куда она уходила.
— Она была с ним?
— Даже сейчас не знаю. Это меня мучило. Я решил выяснить с ним отношения. Написал ему через его издателя. Когда мы наконец встретились, все получилось хуже некуда. Мы сидели в роскошном нью-йоркском ресторане, и я наблюдал, как он ест устриц… Я не мог говорить с ним о Еве. Я не мог упомянуть при нем ее имя. Он ждал, что я это сделаю. Он был готов напустить на себя жалкий вид и быть со мной милым, а я бы этого не выдержал. Вы понимаете?
— Кажется, да.
— К этому времени Ева периодически ложилась в клинику. Знаете, я никогда ее туда не запирал. Она всегда ложилась и выходила оттуда добровольно. И там было неплохо. Это стоило мне целого состояния! Когда она находилась в клинике, мы начинали лучше ладить… ей шли на пользу строго ограниченные часы приема и больничные правила. Конечно, я был не меньше, чем она, виноват в наших размолвках. Я пил по-черному. Бедная малышка Бетси, спустившись среди ночи, заставала шатающегося отца и мать, разговаривающую с Девой Марией. В конце концов мы перевезли девочку к моим родителям.
— В таких случаях всегда больше всего страдают дети. — Грейс думала не о Бетси. — Оказавшись в самой гуще ситуации, они не могут понять, что происходит.
— Во всяком случае, становилось все хуже и хуже. Ева чаще находилась в клинике, чем вне ее. Я был совершенно… отрешенным. Затем 13 мая 1922 года, когда мы были женаты уже более десяти лет, я пришел домой после, будем честны, трехдневного пьяного кутежа и нашел письма от своих родителей, из полиции и из клиники. Ева без разрешения сбежала из клиники, пешком прошла половину штата и погибла, упав с балкона отеля. Сначала это считали падением, но к тому времени, когда я пришел в морг, стали все больше поговаривать о прыжке.
Девушка, лежащая на земле. Разорванное ожерелье и переломанная шея.
— Это был балкон отеля, где жил О'Коннелл, Грейс!
— Что?
Он растоптал сигарету.
— Похоже, она его искала. Он читал хорошо разрекламированную лекцию, и она отправилась искать его в самом роскошном отеле города. Она ворвалась в его номер, когда он читал лекцию, как рассказала мне полиция. Он, по его словам, понятия не имел, что она в городе, и не видел ее. Его закадычные дружки, издатель и литературный агент, уже были в полицейском участке. Они прибыли туда раньше меня. Пока я изо всех сил пытался понять, что произошло, они твердили мне, как важно, чтобы имя О'Коннелла не попало на страницы газет. Мне не составило труда уступить их желанию. У меня не было ни малейшего желания кричать о случившемся.
— О господи! — Она снова прислонилась к стене и посмотрела на Крамера.
Его лицо было мрачно.
— Я не верю, что так все и было, Грейс! Я знаю О'Коннелла… но все же почему-то не все понимаю. Много лет я выслеживал его, и встречался с ним, и всякий раз пытался выведать у него правду. Но за пять лет я по-прежнему не сумел понять, что произошло на самом деле, а он до сих пор не дал мне вразумительного объяснения.
— Не хотите же вы сказать… Он не убийца, Джон, кем бы он ни был!
Крамер пожал плечами.
— Я уже говорил, в том, что касается О'Коннелла, важно то, о чем он умалчивает! — Он коснулся рукой ее лица. — Поехали со мной в Париж, Грейс!
— Что?
— Поехали со мной в Париж. Вместе посмотрим на Линдберга. Станем свидетелями его триумфа.
— Ах, Джон! — Она отстранилась от него и зашагала по коридору. Эта рука на ее лице… как хорошо ей был знаком этот жест! О'Коннелл сделал бы в подобный момент то же самое: мягко коснулся бы ее лица.
— Вы хотели знать, вот я вам и рассказал! Я не отдам вас ему!
Она подходила к дамской комнате, и он шел прямо за ней.
— Сейчас я не могу ясно мыслить. Это слишком!
— Джон, душка!
Это была блондинка, недавно стоявшая с Грейс возле умывальников. Та, которая знала об измене все.
— А, Барбара!
— Куда ты запропастился? Мы везде тебя искали. Сесил решил, что ты пошел домой, но я сказала ему: «Не будь дураком! Джон никогда не ушел бы не попрощавшись!»
Крамер беспомощно смотрел мимо блондинки на Грейс, которая воспользовалась случаем и ушла. Она вернулась к танцам, джазу и коктейлям. К Додо, которая взяла в баре кучу лимонных долек и одну за другой скармливала их Хэмфри и Топпингу, держа каждую дольку в своих острых красных коготках и засовывая их в жадные рты.
Выходя из клуба, Грейс была уверена, что Крамер ждет ее на улице. Но его не было. Она не могла с уверенностью сказать, почувствовала ли она облегчение, разочарование или и то и другое, а только остановила такси и села в него в одиночестве.