– В чём дело, Марго? – нахмурилась Лика, садясь на колени и взглядывая во взволнованное лицо подруги. – Ты не хочешь быть крёстной?
– Конечно, хочу, – Маргарита тоже пересела на колени, взяла Лику за руки. – Но это такая ответственность, что я… Я ведь даже не особо религиозна, Лик. Так себе из меня крёстная.
– Ты моя лучшая подруга, – настаивала Лика. – Единственная. Кому, как не тебе? Кто ещё сможет заботиться о малыше, кроме меня?
– Да полно кому! Он же наследный принц! Тут тебе и Марья, тут и…
Она осеклась, по выражению Лики сразу поняв, что её понесло не туда. Опять эти треклятые династические вопросы даже в таком простом женском деле. Они и тут не могут спокойно, без задней мысли поговорить о родах и крещении.
– Ладно, – она сжала ладони Лики покрепче, встряхнула. – Я подумаю. И ты подумай ещё. Время есть. Если уж прям действительно решила и не передумаешь, так и быть – я стану крёстной.
Лика слабо улыбнулась, пожала ладони Маргариты в ответ.
– Ну вот. Чего ты упрямишься? Конечно, будешь. И я не передумаю, даже и не надейся.
Она снова легла на спину, осторожно вытянула ноги, взялась за живот.
– Потрогай.
– Не, Лика…
– Потрогай! – она взяла Маргариту за ладонь, приложила к животу. – Чувствуешь?
Маргарита ничего не чувствовала. Только чтобы не обидеть Лику, неуверенно пожала плечами.
– Ну… да, наверное…
– А я чувствую, – Лика беззащитно улыбнулась. – Знаешь, сегодня ночью я впервые почувствовала его. Не поняла, что беременна, не осознала это, а прям вот почувствовала. Как будто, знаешь… – она замялась, подыскивая слова.
– Он что, уже шевелится? – со страхом спросила Маргарита.
– Нет… нет, наверное, – Лика нетерпеливо отмахнулась. – Не в этом дело, Марго. Я просто поняла, что вот есть я и что-то ещё во мне. Кроме меня. И я не могу распоряжаться этим как самой собой, понимаешь? Вот сегодня ночью до меня это дошло.
– И что?
– И как бы всё. Теперь я мама. Вот только теперь я это почувствовала по-настоящему. Не поняла, а именно почувствовала.
– Да? – Маргарита не знала, что ещё сказать, и просто легла опять на подушки рядом с Ликой.
– Да. Новое состояние, знаешь. Надо привыкнуть. Как, помнишь, когда Марья слегла и ты мне говорила, что рано или поздно придётся менять свою жизнь и о ком-то заботиться?
– Ну? – Маргарита помнила, что говорила немного не об этом, но не стала уточнять.
– Ну вот это и есть. Вот этот момент и настал.
Маргарита промолчала. Она почувствовала неприятный комок в животе и понимала, что с изжогой и перееданием это вряд ли связано.
Лика задумчиво смотрела в потолок, уйдя в свои мысли, и рассеянно поглаживала живот. Может, для неё что-то и изменилось, думала Маргарита, но для стороннего наблюдателя Лика оставалась всё та же. Короткий период растерянности и отчаяния после известия о беременности она пережила довольно быстро и теперь снова была той же меланхоличной и ленивой царевной, какой Марго помнила её по первым дням.
Разве что взгляд стал ещё задумчивее и глубже, и, кажется, да – Маргарита пригляделась, впервые отметив это про себя, – какая-то непроходящая светлая детскость начала уступать место осознанной взрослой ответственности. Пока только едва заметными намёками – новым прищуром глаз, первой лёгкой складкой на переносице, новыми, не свойственными ранее жестами. Маргарите очень хотелось бы, но она уговаривала себя не обманываться – Лика действительно менялась.
А она? Маргарита разозлилась, повернулась к Лике, пихнув в плечо.
– Слушай, ну а крёстным ты бы кого хотела?
– Не знаю, – Лика задумчиво пожала плечами. – Пока не решила.
– Вообще-то, крёстного не ты должна выбирать, а отец, – раздражённо заметила Маргарита.
– Да, – согласилась царевна, помолчав. – Но отец сейчас недоступен. Так что, если не вернётся к родам, придётся всё решать нам.
– Нам? – Маргарита опять перепугалась. – Почему это нам, Лика? Я не хочу решать за Ивана и огребать потом от него.
Лика вяло усмехнулась.
– Как ты и сказала, время ещё есть. Не обязательно всё сейчас решать. Подождём.
– Да, подождём, – облегчённо согласилась Маргарита, потягиваясь и зевая. – Блин, что-то спать хочется. Соснём часок?
– Угу, – кивнула Лика, закрывая глаза.
Маргарита заботливо прикрыла её одеялом, поёрзала, устраиваясь сама. Она так и не призналась Лике, почему не хочет стать крёстной её ребенку. Как ей бросать своего крестника, когда Бессмертный всё-таки найдёт способ отправить их домой? Как ей тогда разрываться между тем миром и этим? Она не была готова решать этот вопрос сейчас. И злилась на то, что даже Лике хватило мужества сделать выбор и принять решение, изменившее её жизнь, а ей, Маргарите, – нет.
Всё следующее утро Маргарита была сильно не в духе и шпыняла новичков по любому поводу.
– Ты как винтовку держишь, болван?! Это тебе не мотыга! Вот так вот надо, понял? А ты чего автомат в глаз тычешь, дятел? Жить надоело? Не туда дёрнешь – и без глаза останешься, и без башки. Я как показывала предохранитель держать? А ты как? «Не понял»! Положи гранату, сопляк! Я тебе разрешала её брать? Нет?! С хрена ли ты тогда полез клешнями? Понаберут дебилов из стойла!
– Кошкина! – негромко позвал Ферзь. – Ты чего на людей бросаешься? Не выспалась?
– Бросаюсь? – агрессивно возразила Маргарита. – А что делать, когда с первого раза не понимают?!
– Они новобранцы. Вообще ничего не знают и не умеют, любого крика боятся. Если ты не в форме сегодня, я тебя заменю.
– Я в порядке, – отрезала Маргарита. – Ты лучше за своими людьми следи. Ну вот опять. Не трогай, я сказала! – крикнула она какому-то юнцу, с интересом взявшему гранату с демонстрационного столика.
– Кошкина! – Ферзь попытался остановить её, но она уже рванулась вперёд.
Сегодня на стрельбище в Вельяминовом бору было особенно многолюдно. Накануне набрали партию из тридцати новобранцев – этих уже обученные инструктора должны были готовить по стрельбе. Сама Маргарита собиралась заниматься с группой гранатомётчиков, уже прошедших стрелковую и строевую подготовку. Она уже разъяснила им азы на учебных образцах, и сегодня должны были приступить к занятиям на настоящих, боевых гранатах.
Вот только дежурные по стрельбищу, задёрганные постоянными раздражёнными окриками Маргариты, никак не могли толком распределить народ по местам и инструкторам. Новобранцы, впервые увидевшие современное оружие, пришли в восторг и толпились у стендов с образцами, не обращая внимания ни на грозные приказы, ни на чувствительные тычки. Каждому хотелось потрогать, подержать, пощупать тускло блестевшие винтовки, автоматы, пистолеты, о которых уже были наслышаны в Волхове и которые кое-кто даже видел, но только издали, в кобурах и чехлах отдельных стрельцов. Теперь это оружие было от них на расстоянии вытянутой руки, и многие просто не могли сдержать себя, несмотря на строгие предупреждения и приказы старшин.
Апрельское солнце добивало последние снега. В лесу, в оврагах, под соснами и кустами кое-где ещё лежали потемневшие клочья снега, но здесь, на песчаной, расчищенной и огороженной пустоши, снега не было совсем. У высоких бревенчатых тынов, закрывавших стрельбище от нежелательных глаз, стояли привязанные кони. На длинных столах, врытых в землю, лежали в пронумерованных отделениях пистолеты, автоматы, винтовки и гранаты. Здесь же стояли ящики с патронами, холостыми и боевыми, и гранатами, тоже учебными и боевыми.
Маргарита подбежала к парню лет восемнадцати и раздражённо вырвала у него из рук гранату.
– Сколько раз говорить: не трогай! Ты знаешь, что это такое?! Уронишь, на хрен, и взвода нет!
– Старшина! – услышала Маргарита сбоку чей-то испуганный возглас.
– Чего? – сердито повернулась она.
Округлившиеся от ужаса глаза Наума Жукова, одного из первых подготовленных ею инструкторов, объяснили ей всё раньше, чем она услышала его панический севший голос:
– Это боевая!
Маргарита опустила взгляд на гранату и ещё успела заметить, что чека осталась на пальце новобранца, удивлённо хлопающего глазами.
– Ложись! – услышала она свой вопль как будто со стороны и швырнула гранату под стол, шестым чувством помня, что боевых там быть не должно и, может быть…
Бросая гранату, она развернулась, инстинктивно прикрывая парнишку и выставляя левую руку – то ли пытаясь толкнуть его на землю, то ли заводя себе за спину. У неё поехала нога. Она охнула, заваливаясь назад, и тут её взрывом швырнуло на парня.
Ещё пару секунд Маргарита пыталась убедить себя, что ничего страшного, что, кажется, пронесло. Она же в сознании, она всё слышит и понимает. И, только почувствовав дикую, никогда прежде не испытываемую боль, поняла, что ничего не пронесло.
Вокруг неё что-то кричали, топотали, куда-то бежали, что-то приказывали. Она пыталась приподняться, с ужасом осматривая кровавое месиво, в которое превратились её ноги. От новых сапог ничего не осталось, на месте лодыжек и коленей выпирали обломки костей.
Маргарита быстро и тяжело дышала, хватаясь руками за порезанный, иссечённый живот, из которого – она боялась посмотреть – кажется, вылезали кишки.
– Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! – испуганно бормотала она, пытаясь зажать рану остатками куртки и рубашки. Было так больно и страшно, что слёзы выступали на глазах.
– Кошкина! – выдохнул рухнувший рядом Ферзь. – Держись. Мы сейчас… сейчас… быстро. Попону! – рявкнул он.
Сзади замешкались, засуетились. Ферзь прорычал, сдирая с себя куртку и плотно укутывая Маргариту.
– Чёрт! – всхлипнула Маргарита, когда он приподнял её за плечи. – Мне п…ц! Сашка…
– Не паникуй! – оборвал её Ферзь, заматывая разорванные ноги протянутой попоной. – Сейчас доставим царице, она всё зашьёт.
Он осторожно взял её на руки, поднялся рывком. Маргарита закричала от резкой боли в животе, заплакала, уже не таясь и не сдерживаясь.
– Больно же, Сашка! Чёрт, как же больно!