Кортни в упор посмотрела на меня, ожидая, что я скажу еще что-нибудь. Я молчала. Не сказав ни слова, я вышла в коридор и направилась обратно к входной двери. Проходя мимо гостиной, я на минутку остановилась, чтобы попрощаться с Терри.
— Была рада увидеть тебя снова, Терри. Не могу дождаться, чтобы прочитать твою книгу, когда та будет готова.
Девочка расплылась в довольной улыбке.
— Спасибо! А я не могу дождаться, когда ее уже закончу!
На ходу я скользнула рукой в сумочку. Кортни подошла ко мне сзади. Ее голос был резким шепотом:
— Не надо.
Нащупав пальцами мятую десятидолларовую купюру, я медленно повернулась.
— Сказала же, — прошептала она. — Это деньги за бензин.
Я в упор посмотрела на Кортни, а она — на меня. Я поняла: победительницей мне не выйти. Как я ни поступлю, сделаю только хуже.
Словно читая мои мысли, Кортни холодно посмотрела на меня.
— Нам не нужна твоя жалость. Нам от тебя ничего не нужно.
Я еще мгновение смотрела на нее, надеясь увидеть в ее лице хоть малейший признак слабости, нечто, что могло бы облегчить этот момент. Но ничего не увидела.
Оставив смятую купюру в сумочке, я вышла в коридор и направилась к лестнице.
Как только они вошли в квартиру, мать схватила телефон.
В машине она была взбудоражена — ее пальцы практически душили руль, сердитый голос срывался, когда она ругала этих маленьких сучек. Как только на другом конце линии ей ответили, она пришла в еще большее возбуждение.
— Шейла, ты не поверишь. Эти маленькие сучки зашли слишком далеко. Что такое? Нет, точно не знаю, Грейс мне не говорит, но у нее на затылке кошмарный синяк. Родители той богатой девчонки, той самой, что привезла их на озеро, вели себя так, будто понятия не имели, что случилось. Я должна подать на них в суд. Как ты думаешь, я должна подать на них в суд? Может, стоит нанять адвоката.
Она оставила мать в гостиной. Телефонный шнур был туго обмотан вокруг руки. Мать всегда машинально наматывала его на руку, когда бывала взволнована.
Квартирка была маленькой, всего две крошечные спальни и одна ванная.
— Грейс, дорогая, — крикнула ей вслед мать, — ты куда?
Она услышала в голосе матери тревогу. Ее взгляд переместился со спальни на дверь справа.
— В ванную.
Ее мать ничего не сказала, лишь подождала, а затем возобновила телефонный разговор. Ее голос был полон исступления.
— Говорю тебе, Шейла, это место ничем не лучше, чем дом. Наверное, нам не следовало уезжать. Я думала, что дети здесь будут лучше. Но они настоящие животные.
Она вошла в ванную и включила свет. Одна из лампочек над зеркалом несколько раз мигнула и погасла. Ничего страшного, были еще две лампочки и светили достаточно ярко.
Она посмотрела на себя в зеркало, на свое маленькое бледное лицо, на длинные темные волосы. Затылок пульсировал от боли.
Как только девочки вернулись, развязали ее и отвели обратно в хижину, она приняла душ. Вымыла большую часть крови из волос, но не всю, потому что мать заметила это почти сразу, когда забрала ее. Другие девочки выглядели напуганными, боясь, что Грейс настучит на них. Страх был ощутимым, хотя и длился недолго, по крайней мере у Маккензи и Элизы. Они знали: Грейс никому не скажет.
И она не сказала. Она не сказала ни слова, хотя помнила, что сказали они. Что она лохушка. Ничтожество. Что мир был бы лучше, если бы она вообще не родилась.
Скрипнув металлическими кольцами по карнизу-штанге, она отдернула занавеску душа, наклонилась, вставила в слив пробку и полностью открыла оба крана.
В гостиной мать все так же сидела на диване, телефон был все так же прижат к уху, шнур еще крепче обвивал руку.
— Я не знаю, что с ней творится. Последние пару месяцев она ведет себя странно. Молчит. Ничего мне не рассказывает.
Ее голос был приглушенным шепотом, и как только она поняла, что дочь вернулась в комнату, она тотчас умолкла, посмотрела на Грейс и выдавила неловкую улыбку.
Не обращая на нее внимания, Грейс прошла на кухню. Солнечный свет падал в окно, сползая на дешевый линолеум. Она открыла ящик рядом с микроволновкой.
У них было мало посуды. Их было только двое. Несколько вилок. Несколько ложек. Несколько ножей для масла. Только один нож для стейка.
Грейс вытащила его, попробовала пальцем острое лезвие.
— Грейс, дорогая, — снова окликнула ее мать, — ты уверена, что с тобой все в порядке?
Она замешкалась, не зная, что сказать. В конце концов, она решила не отвечать, вернулась в ванную и закрыла за собой дверь. Повернула ручку, чтобы запереться изнутри.
Положив нож на край ванны, она начала раздеваться. Сначала кроссовки. Затем носки, футболка, шорты. В последнюю очередь она сняла бюстгальтер и трусы и встала перед зеркалом.
Призрак. Так ее называли девочки. Думали, что она не знает, но она знала. Она знала больше, чем они думали.
Ванна была почти полной, крохотный бурный океан в фаянсовых берегах. Грейс опустила руку в воду, чтобы проверить температуру, покрутила один из кранов и, подождав еще минуту, перекрыла оба.
Она слышала далекий голос матери. Слышала, как в ушах стучит кровь. Слышала насмешки и хохот девочек прошлым вечером, гулким эхом звучавшие в ее голове. Грейс заставила себя не слышать и шагнула в воду.
Часть II. Веспер
14
— И никаких кошмаров?
— Никаких.
— Это хороший признак, правда?
— Пожалуй.
— Эмили, на прошлой неделе вы сказали мне, что вам дважды снился один и тот же кошмар. Прошла целая неделя, а кошмаров больше не было. Я бы сказала, что это хороший признак.
Была вторая половина дня пятницы. Это означало, что мы являли собой ту же картину, что и каждую неделю: облаченная в очередное яркое богемное платье, Лиза, скрестив ноги и выпрямив спину, сидела перед столом на сетчатом эргономичном кресле с блокнотом на коленях. Я же сидела с правой стороны кожаного дивана, поставив рядом с собой мою сумочку. При этом я старалась не чувствовать себя такой маленькой и ничтожной, как то обычно бывало во время сеансов терапии.
— Ваша пациентка когда-нибудь убивала себя? — спросила я, глядя на часы ручной работы на стене.
Лиза молчала.
Я снова переключила внимание с часов на Лизу. Она все еще смотрела на меня, но ее лицо было другим. Оно как будто окаменело, чего я за ней раньше не замечала.
— Извините. Это не мое дело. Просто… Сестра Оливии сказала, что у той была депрессия. И она принимала лекарства. Она не упомянула психотерапию, но меня всю неделю мучил вопрос, помогло бы ей это или нет. Возможно, она обращалась к психотерапевту, и та пыталась помочь ей справиться с депрессией. Возможно… возможно, они приложили мало усилий. Или же наоборот, терапевт сделала все, что могла. Возможно, она подталкивала Оливию изо всех сил, но это уже не имело никакого значения.
Я умолкла, покачала головой и снова взглянула на настенные часы.
— Мне интересно, как бы я поступила, будь Оливия моей пациенткой. Нет, я понимаю, что она не могла быть ею, потому что у нас общая история, но допустим, мог быть кто-то в психическом состоянии Оливии. Зная то, что я знаю сейчас… Интересно, как сильно я бы подталкивала ее, чтобы добраться до первоисточников депрессии? Я задаюсь вопросом… обо многих вещах, потому что это мой самый большой страх: пациент кончает жизнь самоубийством, а я знаю, что я могла бы это предотвратить.
Лиза поерзала на кресле и мягко откашлялась.
— Все терапевты, кого я знаю, боятся одного и того же, Эмили. Увы, они не боги и потому не всесильны. У вашей подруги мог бы быть лучший терапевт в мире, она могла бы посещать лучшего психиатра, который прописал бы ей самое лучшее лекарство, но все это могло бы не сыграть никакой роли. Наша работа — помогать людям, но в конечном итоге люди сами должны хотеть помочь себе в первую очередь.
— Вы думаете, что Оливия не хотела помочь себе?
— Я не знала ее. Знаю лишь то, что мне рассказали вы.
Я снова уставилась на часы, не зная, что еще сказать. Обычно мне нравились эти сеансы — само присутствие Лизы часто успокаивало меня, — но сегодня быть здесь мне не хотелось.
Всю неделю я думала о том, как Карен наверняка неправильно расслышала Оливию, когда та назвала женщину, которая спала с ее женихом, призраком. Скорее всего, я поделилась бы этим с Лизой — она бы выслушала и дала мне совет, — но я уже успела многое испортить.
Потому что я солгала ей. Мне все еще снился кошмар. Я видела себя в коридоре школы. Мне навстречу шла девушка, с запястий которой стекала кровь. Каждый раз, когда я закрывала глаза, она была там.
Лиза продолжала наблюдать за мной, ожидая, что я заговорю. Когда же я не заговорила, она тихонько откашлялась.
— У ваших пациентов все хорошо? В прошлый раз вы упомянули новую пациентку. Ту, что режет себя.
— Хлоя. Видела ее буквально вчера. Половина сеанса была потрачена на ее мать. Все пыталась завершить официальную часть, чтобы поговорить с девушкой наедине.
— И каковы ваши первоначальные мысли?
— Во время нашего вчерашнего сеанса у меня появилось ощущение, что, возможно, она лесби. Или, по крайней мере, колеблется. И дома из-за этого напряженная обстановка. Мать обмолвилась, что они каждую неделю ходят в церковь. Возможно, Хлоя боится открыться своим родителям и режет себя, чтобы уйти от этого разговора.
Я не стала говорить, как все время думала о Грейс. Как в Хлое мне мерещилась тень Грейс. Как она, ссутулив плечи, сидела на кушетке. Как всякий раз, когда Хлоя говорила, я слышала эхо голоса Грейс.
— Как ваш сон в последнее время?
— Отлично.
— А ваши отношения с Дэниелом?
— Не хочу говорить о Дэниеле.
Лиза продолжала сверлить меня глазами. Добрая минута прошла в молчании, мы обе смотрели друг на друга. Затем Лиза, которая никогда не отступала, улыбнулась.