— Видишь, книга всегда будет с тобой. И когда ты снова все запишешь, я хочу ее прочесть. Договорились?
Это была слабенькая попытка, но Терри все же удалось улыбнуться.
— Договорились, — прошептала она.
Я снова написала Дэниелу. Прошло минут пять, прежде чем из-за двери показалась его голова. Он обвел глазами приемную и понизил голос:
— Что такое стряслось сегодня вечером? Почему Терри и Кортни в грязи?
Я сняла с пальца обручальное кольцо и протянула ему. Он посмотрел мимо меня на людей в приемной и прошептал:
— Давай не будем здесь.
— Само собой. Это обмен.
— Обмен чего на что?
— На ключи от машины. Мне нужно одолжить твою.
Дэниел взял кольцо, подержал его в ладони, затем сунул в карман.
— Ключи в моем шкафчике. Сначала проверю одного пациента, а потом вынесу тебе.
— Имя Хлоя Киттерман тебе что-то говорит?
— Фамилия говорит. Она не моя пациентка. Кажется, она в изоляторе.
Специальное отделение, куда помещают пациентов, представлявших опасность для себя или окружающих. Всего четыре комнаты, стены с мягкой обивкой, только кровати и иногда стул.
— Она была моей пациенткой в «Тихой гавани». Я наткнулась снаружи на ее мать, и она сказала, что я могу ее осмотреть. Можешь провести меня к ней?
— Не знаю, не знаю. Расскажешь, что случилось с Терри?
— Не сейчас, но попозже — да.
Поначалу Дэниел, как мне показалось, не хотел пускать меня в изолятор — это было бы грубым нарушением больничного распорядка, — но затем отступил в сторону и открыл мне дверь.
— Принесу ключи через пару минут. Машина на стоянке для сотрудников.
Дверь в изолятор была заперта. К счастью, одна из медсестер узнала меня по тем временам, когда я работала здесь кризисным специалистом. Она также знала, что мы с Дэниелом помолвлены, и, увидев меня, улыбнулась, и спросила, как мои дела.
— Я надеялась увидеть Хлою Киттерман, — сказала я, бодро улыбнувшись ей в ответ. — Поговорила с ее мамой на улице, и она сказала, что не возражает. Хлоя была моей пациенткой, я — психотерапевт.
При упоминании матери Хлои медсестра скривилась, и из чего я сделала вывод, что миссис Киттерман успела изрядно попортить всем нервы. Затем медсестра направила меня в одну из комнат и велела сообщить ей, когда буду готова уйти.
Хлоя в голубой пижаме лежала в позе эмбриона на низкой кровати. Стул стоял прямо у двери, и, медленно садясь, я окликнула ее по имени.
Ноль реакции.
— Это мисс Эмили.
Снова ничего.
С этой точки мне была видна только ее спина. Здесь свет был ярче, и я поняла, что ее длинных рыжих волос больше нет. Похоже, она покрасила их в черный цвет.
— Хлоя, ты проснулась?
Опять ничего.
В принципе, я могла встать, подойти к ней, опуститься на колени у кровати и попытаться так с ней заговорить. Но за то короткое время, пока мы с ней были знакомы, я поняла: такой подход не сработает. Ее нельзя торопить. Наоборот, нужно дать возможность почувствовать себя достаточно комфортно, чтобы открыться.
В моем кармане дважды завибрировал телефон: пришло сообщение. Вытащив его, я посмотрела на экран и увидела адрес. Я тотчас открыла гугл-карту. Похоже, тупик в тихом районе примерно в двадцати минутах езды. Не квартира, как сказала Элиза, а дом.
Мой телефон завибрировал снова.
Никогда больше не звони мне
И еще раз.
Сука.
Я покачала головой и сунула телефон обратно в карман. Теперь, когда у меня был адрес, все, что мне было нужно — это ключи от машины Дэниела.
На кровати раздался шорох пижамы. Хлоя перевернулась и села. Ее голова была опущена, зато теперь я смогла разглядеть ее волосы. Она не только выкрасила их в черный цвет, но и подстригла, и, похоже, сделала это сама. Я представила ее дома, в ванной, как она, глядя на свое отражение в зеркале, ножницами отстригает и бросает на пол пряди волос.
Левое запястье в шрамах от старых порезов, но на правом запястье свежая повязка. Она сидела молча, отказываясь посмотреть мне в глаза. Я не знала, что сказать, поэтому промолчала, давая Хлое возможность заговорить первой.
— Почему вы здесь? — тихо спросила она, в конце концов.
— Люблю тусоваться в приемной отделения «Скорой помощи» по вечерам в будние дни.
Ноль реакции. Ни даже намека на улыбку.
— Мама сказала, что я больше не могу вас видеть. Что вас уволили из-за того, что вы плохо выполняли свою работу.
— Что случилось, Хлоя?
Ее плечи ссутулились, Хлоя слегка вздрогнула, пытаясь сдержать слезы. С тех пор как она в последний раз находилась в стационаре, не прошло и месяца. Я знала, что она в депрессии, но надеялась, что ее состояние не так уж плохое. Видела такое у многих своих пациентов. Как если бы подводное течение уносило тебя в глубину. Чем больше сражаешься, тем сильнее оно тянет вниз, не давая выплыть на поверхность.
И поэтому ты расходуешь все свои силы, сдаешься и позволяешь течению тянуть тебя вниз.
— Почему ты порезала себя?
Она не ответила, по-прежнему тупо уставившись на свои колени. В конце концов пожала плечами. Почти минуту Хлоя ничего не говорила. Затем постепенно приподняла лицо и посмотрела на меня. Глазами, полными боли, отчаяния и безнадежности.
Когда она заговорила снова, ее дрожащий голос был едва слышным шепотом.
— Почему они такие подлые?
Скорее всего, я больше никогда не увижу эту девочку снова. И поэтому я не хотела ей лгать. Не хотела сказать что-то лишь затем, чтобы что-то сказать. Я хотела быть с ней честной, настолько честной, насколько могла, хотя и не была уверена, насколько это поможет.
Я взглянула на свою руку, на шрам, пересекающий ладонь, и сказала ей правду.
— Не знаю.
59
Нож выглядел не слишком устрашающим. Короткий и тонкий. Маккензи принесла его из кухни, простой ножик для резки фруктов и овощей. Таким обычно режут яблоки, персики и морковку.
Но не человеческую плоть.
— Для чего он тебе понадобился? — спросила Кортни.
Маккензи подняла зажатый в руке нож, ее накрашенные розовым лаком ногти были обгрызены до самой мякоти.
— Я же сказала тебе. Мы все должны пообещать, что ничего не скажем.
— Да, — сказала Оливия слегка испуганным голосом, — с этим мы все согласны. Но зачем нож?
— Это называется клятвой на крови. Я видела это в кино. Означает, что мы клянемся собственной кровью. Такую клятву нельзя нарушить.
Мы были в спальне Маккензи, все шестеро. Стены пастельных тонов были увешаны плакатами смазливых мальчишеских групп. В воздухе витал густой запах дезодоранта и отчаяния. Родители Маккензи были где-то внизу. Мы старались говорить вполголоса, чтобы они нас не слышали.
Кортни покачала головой, ее щеки были бледными как мел.
— Но зачем нам резать себя? Это безумие.
Тонкие пальцы Маккензи сжали деревянную ручку ножа.
— Так надо. Это единственный способ. Ты знаешь, какие неприятности нам грозят, если наши родители узнают о том, что мы сделали?
— Она лишь пыталась покончить с собой. Но она не умерла, — заметила Дестини.
Голубые глаза Маккензи яростно вспыхнули.
— Ты думаешь, это имеет значение? Это может попасть в наши характеристики. Может разрушить нам жизнь.
Оливия скептически скрестила на груди руки.
— Ты все преувеличиваешь. Вряд ли она что-то скажет.
Маккензи серьезно покачала головой и переместила нож в руке, чтобы провести им по ладони.
Какой-то миг ничего не менялось. Мы смотрели, неподвижно застыв, как мухи в янтаре. Затем на ладони Маккензи выступила тонкая полоска крови.
Мы ахнули. Маккензи посмотрела на кровь на своей ладони, затем подняла нож, и ее исступленные глаза скользнули по комнате, сверля взглядом каждую из нас.
— Кто следующая?
Я не стала ждать, чтобы увидеть, кто будет следующей. В каждой спальне в большом доме Маккензи была собственная ванная комната. Я бросилась в нее и рухнула на колени перед унитазом, чувствуя, что меня вот-вот вырвет. Слышала шепот девочек в спальне, а затем тихий щелчок, когда дверь открылась и закрылась. Я знала, что это Элиза, еще до того, как она опустилась на колени рядом со мной и положила свою твердую руку мне на спину.
— С тобой все в порядке?
Я откинулась назад, вытирая с подбородка слюну, и покачала головой.
— Не могу… Не могу этого сделать.
— Все будет хорошо, Эмили.
— Она пыталась убить себя.
— Эмили, все будет хорошо. Поверь мне.
— Откуда ты знаешь?
Элиза игриво улыбнулась.
— Просто знаю.
— Я не собираюсь резать себя. Маккензи ненормальная.
Игривая улыбка исчезла с ее лица.
— Не поверю, что ты серьезно, — сказала я.
— Гарпия навсегда.
— Ты в своем уме? Это не игра, Элиза. Грейс пыталась покончить с собой.
Элиза протянула обе руки, положила их мне на плечи и посмотрела мне прямо в глаза.
— Ты права, Эмили. Это не игра. Это реальность. И знаешь что? Маккензи права. Это может погубить нашу жизнь. Мы должны держаться вместе.
Я снова покачала головой, глядя мимо нее на закрытую дверь ванной.
— Я не собираюсь этого делать. Только не ради нее.
— Тогда сделай ради меня. Забудь, что Маккензи даже предлагала. Думай об этом как о нашем с тобой взаимном обещании. Что мы никогда не соврем друг другу. Что мы всегда будем рядом друг с другом. Что мы навсегда останемся подругами.
Была ли Элиза искренней? В тот момент я верила, что да, потому что не могла поверить ни во что другое. Я была напуганной четырнадцатилетней девочкой, которой казалось, что во всем мире нет никого, кто бы ее защитил.
— Клянешься?
Элиза усмехнулась, подняла мизинец и подождала, когда я обовью свой мизинец вокруг ее мизинца.
— Клянусь.
60
Отправьте группу мальчиков, близких к переходному возрасту, на остров одних, без присмотра взрослых, и начнется анархия. Они передерутся. Они поубивают друг друга. Воцарится хаос.