Я вытерла глаза. Была готова придушить Элизу за то, что она увидела мои слезы. Из-за этого я почувствовала себя слабой. Уязвимой.
— Он хотел, чтобы я…
Я не договорила, устыдившись того, чего Джейк хотел от меня, и обеспокоившись тем, что Элиза подумает обо мне из-за отказа.
Она покачала головой, отмахиваясь от моих слов.
— Я же сказала, что он мудак. Ты не должна позволять Джейку или любому из этих парней принуждать тебя делать то, чего ты не хочешь. Так мне сказала мама.
Меня шокировала сама мысль о том, что мать Элизы знала, чем занимается ее дочь. Я бы умерла, узнай моя мать хотя бы половину того, во что я вляпывалась.
— А твоя мама… она знает о…
Элиза снова покачала головой, и серьги в форме сердечек вспыхнули в свете флуоресцентных ламп туалета.
— Она сказала мне, что когда-то тоже была молодой и поэтому знает, что происходит. Просто посоветовала быть осторожной. Особенно на Ферме.
Ферма — так мы называли небольшой двухэтажный дом на краю поля для гольфа при загородном клубе. Это был старый дом, частично каменный, частично деревянный. В любое время года здесь пахло влажной землей. Судя по тому, что я слышала, ему было не менее ста лет. Он считался историческим сооружением, и поэтому загородный клуб оставил его как есть. В клубе знали, что местные подростки ходят туда поздно вечером — выпивать, принимать наркотики или заниматься сексом, но родители этих местных подростков были членами загородного клуба и платили огромные взносы, поэтому сотрудники службы безопасности закрывали глаза на их проделки и реагировали, только если вечеринка перерастала в пьяный дебош.
Ферма — именно там мы все впервые выпили бутылку водки «Смирнофф», которую Кортни стащила из бара своего отца, и впервые выкурили сигареты, которые Оливия украла из отцовской заначки.
И именно там с Грейс Фармер случилось нечто ужасное.
В ту ночь меня там не было, но я узнала об этом позже. Впоследствии сама идея провести время на Ферме вызывала у меня отвращение. Мне было противно возвращаться туда, но мой голос никогда не принимался в расчет, когда речь шла о том, где нам болтаться.
В любом случае это не имело значения, потому что вскоре несколько десятиклассников угодили в неприятности из-за того, что подожгли это место.
Но воровство… Не знаю, когда оно началось. Помню лишь, как однажды на выходных мы всей компаний нагрянули в торговый центр. Мы заглянули в магазин «Навсегда 21», и там был серебряный браслет со стразами, на который я положила глаз, но он стоил десять долларов, а у меня в кармане было только семь.
— Я заплачу остаток, — сказала Элиза, подходя ко мне сзади, чтобы посмотреть, что привлекло мое внимание.
Я почти сдалась. Я действительно хотела этот браслет, но это было похоже на благотворительность, как будто Элиза — а в ее лице и остальные — смотрит на меня свысока.
— Нет, как-нибудь обойдусь.
Я не покривила душой. Это был симпатичный браслет, но он не мог изменить мою жизнь. Я выбросила его из головы и продолжила бродить следом за другими девочками по магазину, а потом и остальному торговому центру.
Потом мы оказались в фургоне миссис Салливан — он всегда сверкал чистотой, потому что каждые выходные она отвозила его на автомойку, где его мыли, натирали воском и пылесосили — и по дороге домой Элиза вытащила из кармана браслет и сунула его мне в руку.
Я посмотрела на него, не сразу поняв, что это. Затем я взглянула на Элизу. Та довольно ухмылялась мне.
— Я же сказала, что мне он не нужен, — прошептала я.
Она пожала плечами.
— Да, но ты его хотела.
— Спасибо. Я верну тебе деньги.
— Зачем? Я не платила за него.
Мне потребовалась дополнительная секунда, чтобы понять, что она говорит. Мои глаза, должно быть, полезли на лоб, потому что Элиза снова ухмыльнулась.
— Успокойся, — прошептала она. — Мы делаем это постоянно.
— Правда?
— Да, але!
В этот момент Маккензи наклонилась из заднего ряда вперед и сунула голову между нами. Ее пахнущее жевательной резинкой дыхание обжигало мое ухо.
— Малютка Эмили, тебе лучше не визжать.
Малютка Эмили. Так называла меня Маккензи, когда хотела унизить, как и все еще иногда называла Оливию Хомячихой, хотя та утверждала, что отказалась от «Орео». В средней школе на смену Малютке Эмили пришла моя фамилия.
— Я не буду.
— Ты знаешь, что ей нужно сделать, — сказала Маккензи, направляя пахучее дыхание на Элизу. — Она должна доказать, что она настоящая гарпия.
Элиза снова улыбнулась мне и быстро подмигнула. На миг я увидела ту Элизу, которая была моей первой и самой лучшей подружкой.
— Тогда в следующие выходные. Эмили определенно одна из нас. Так ведь, Эмили?
Что мне оставалось делать? Я кивнула, сунула браслет в карман и прошептала слова, ставшие нашим девизом:
— Гарпия навсегда.
После случая с Грейс наши пути разошлись.
Некоторых из нас забрали из школы. Маккензи отправили учиться в частную школу, Дестини забрали потому, что ее отец нашел новую работу на юге, Оливию — потому, что ее семья вернулась в Гаррисберг, но несколько человек остались. Например, Элиза и Кортни. Но Элиза начала тусоваться с другой компанией, и хотя я много лет называла ее своей лучшей подругой, больше почти не видела.
Мы с Кортни мало общались в девятом классе, но в десятом снова начали вместе тусоваться, и она стала моей лучшей (возможно, единственной настоящей) подругой.
В предпоследнем классе она забеременела от какого-то парня из технического училища. Она серьезно ни с кем не встречалась, просто болтала и тусовалась со случайными парнями, а потом однажды отвела меня в сторону в туалете и сказала, что последние два утра ее рвало и что… — Кортни умолкла, сглотнула, ее лицо было нехарактерно бледным —… она думает, что беременна.
Накануне вечером она взяла тест, но слишком нервничала, чтобы сделать его самостоятельно, поэтому мы улизнули после ланча и вернулись ко мне домой.
Проверив результат — мы были в моей спальне, в доме было тихо, потому что родители были на работе, — она расплакалась, хотя я не знала, были это слезы радости или горя. Она просто сидела на ковре, прислонившись к моей кровати, подтянув колени к груди, и рыдала.
Я опустилась на колени рядом с ней, обняла ее и прижала к себе. Кортни снова и снова шептала одно и то же:
— Ну все, ну все, ну все, — но было непонятно, что она имела в виду.
Невысказанный вопрос заключался в том, хочет ли Кортни сделать аборт. В соседнем округе была клиника. Съездить туда проще простого. Я предложила забрать ее. Сказала, что мы можем на один день пропустить уроки. Кортни ответила, что подумает. Обняла меня и промолвила, что я ее верный друг.
— Все будет хорошо, — заверила ее я.
Она покачала головой, и я почувствовала, как ее бьет дрожь.
— Нет, не будет, — дрожащим шепотом сказала она.
— Откуда ты знаешь?
И она посмотрела на меня со слезами на глазах и спросила:
— Помнишь Тайлера Маршалла?
Тайлер был старшим братом Дестини. Он учился на год старше нас — атлетичный, симпатичный, приветливый всякий раз, когда видел нас. Особенно Кортни. Тайлер пригласил ее быть его девушкой на зимнем балу, что было большим событием, потому что Тайлер был старшеклассником, и эти танцы устраивались для старшеклассников. Кортни пришла в восторг, но как будто слегка нервничала, что не имело для меня смысла до того дня, когда она сказала нам, что у нее нет иного выбора, кроме как рассказать об этом своим родителям.
Она пригласила нас с Элизой. Сначала сказала об этом матери, и та, похоже, тоже пришла в восторг, хлопала от радости в ладоши и даже спросила о Тайлере, потому что не слышала о нем раньше, но довольно скоро стало ясно, что тут что-то не так.
Мы с Элизой сидели рядом на диване, наблюдая, как разыгрывается драма, и в какой-то момент Элиза прошептала:
— Вот дерьмо.
Я не осознавала этого до того дня, но Дестини ни разу не пригласили в дом Кортни. Насколько я могу судить, родители Кортни так и не узнали, что Дестини была одной из подруг дочери. Но теперь мать поспешила схватить последний выпуск школьной газеты — Кортни проговорилась, что Тайлер член школьной баскетбольной команды, — и как только пролистала ее, чтобы найти Тайлера, улыбка на ее лице начала меркнуть.
Отец Кортни был дома, но находился в другой комнате.
— Ты не можешь поступить так со своим отцом, — сказала мать Кортни, понизив голос.
Кортни, как я поняла, уже была на грани слез, и слова матери отнюдь не помогли.
— Мама, — настойчиво прошептала она.
— Ему надо сказать.
— Но, мама…
Мать Кортни повернулась ко мне и Элизе:
— Мне очень жаль, девочки, но, думаю, вам лучше пойти домой. Мне вас подвезти, или вы сможете дойти до дома Элизы пешком?
Элиза жила недалеко. Может, в полумиле от них. Мы могли быстро пройти прямиком через поле. Это заняло бы всего несколько минут. Но просьба была необычной, такую не каждый день услышишь от чьей-то матери, и Кортни тотчас заплакала. Элиза встала с дивана.
— Пойдем пешком.
Мы вышли за дверь, но далеко не ушли. Элиза провела меня вокруг дома и остановилась под окнами гостиной. Нам был слышен голос отца Кортни. Громкий, угрожающий.
— Даже не думай. Я не позволю, чтобы моя дочь пошла на танцульки с черным.
Голос был не только угрожающим, он дышал злобой, о существовании которой я никогда не догадывалась. После того дня я никогда не могла смотреть на родителей Кортни, не вспоминая слова ее отца.
Очевидно, все это было на уме у Кортни в тот день в моей спальне: положительный тест на беременность лежал на ковре рядом с нами. Тайлер Маршалл переехал три года назад вместе с Дестини и их семьей, но эпизод, когда отец орал на нее за то, что она согласилась пойти на танцы с Тайлером, все еще был свеж в ее памяти. Ей было страшно, что может сделать родитель теперь, когда узнает, что отец ребенка черный.