– А почему ты решил, что опасность реальна? Сам же говоришь, что это только вариант...
Вельзевул Аззариэлевич не хотел на корню убивать надежду парня на то, что все это просто ошибка, а лучше, глупая шутка. Поэтому прямо посмотрел в глаза сыну и произнес:
– Я видел твою смерть. И не имею желания пережить это снова, – сказал, как отрезал, и руки на груди сложил, давая понять, что разговор окончен. – Переспи с этой мыслью и поймешь, что я прав.
***
Утро было сладким. А еще солнечным и пропитанным медленно разгорающейся страстью. Алекс целовал с какой-то мрачной решимостью и почти пугающей настойчивостью. И я бы испугалась, наверное, если бы сама не отвечала ему в заданном темпе.
Не было обычных словечек, которые шептались мне на ухо вперемешку с разными захватывающими дух непристойностями. Не было невесомых поцелуев и легких касаний. И никакой длительной подготовки к одному последнему прыжку.
Мы прыгнули сразу с обрыва. Вдвоем, в едином порыве и в абсолютной тишине, которую почти не тревожил звук тяжелого мужского дыхания и мои несдержанные стоны.
Резкие движения, бирюзовый взгляд преследует меня, опаляет глубиной желания, не позволяя спрятаться за веером ресниц, и губы дрожат непроизвольно, требуя еще и еще. Ну, пожалуйста!
Вцепилась пальцами в предплечья мужа, впилась просто, оставляя на коже розовые полукружья от ногтей, и изогнулась, подгоняя, требуя и подчиняясь.
Дыханье выбило из груди, словно я с разгона влетела в холодную воду, а воздух перед глазами дрогнул зыбкой по-летнему знойной рябью. И я снова потеряла себя в Алексе на какое-то время. Это волшебство какое-то.
Нирвана. Разморенная нега. Теплые ладони успокаивающе ласкают разгоряченную кожу. Сто лет бы так пролежала.
– Простишь? – неожиданно едва слышно прошептал Алекс, легко задевая дыханием раковину уха.
– За что? – лениво изогнула шею, подставляясь под череду мягких поцелуев, и наотрез отказываясь приходить в себя.
– Надо было вместе с Соньей уезжать, тогда ничего бы не было... – его руки вдруг крепко обвили меня, стискивая в почти болезненных объятиях.
– Проклятье! У меня все переворачивается внутри, когда я думаю о том, что сам застегнул его на тебе.
Я обернулась, чтобы заглянуть ему в глаза и чуть не задохнулась от того, сколько в них было боли и тоски. Черт! Если бы я уже не была влюблена в него, то обязательно влюбилась бы сейчас.
Алекс прижался лицом к моей шее и простонал:
– Не смотри так.
– Как? Шуня, ты меня пугаешь.
Он невесело рассмеялся и перевернулся на спину, а я уютно уткнулась подбородком в его грудь и приподняла брови.
– Ты должна на меня злиться, – провел пальцем по одной моей вопросительной дуге, такой же мимолетной лаской одарил вторую. – И обижаться. И, может быть, даже устроить небольшой семейный скандал? Или большой... Юлка, я так подвел тебя!
Не стала спорить и переубеждать, понимая, что это бесполезно, молча приподнялась на локте, подтянулась ближе к лицу Алекса и провела губами по краю его скулы до уха, громко вдохнула любимый запах и прошептала, четко выговаривая каждое слово:
– На самом деле, я просто должна любить тебя!
А потом посмотрела на него «страстным взглядом», тем самым, из брошюрки «Сто и один способ сказать мужчине о любви» – не одному же Алексу с пользой проводить время в библиотеке темного дворца.
Он даже не улыбнулся, нежно поцеловал меня в уголок рта, запутался пальцами в волосах на затылке, повернул мою голову, чтобы поцеловать под левым глазом, в середину щеки, в подбородок, снова в губы, пока я задыхаться не начала.
– Мы сегодня же уедем отсюда. Я обещаю. Навсегда. Ты больше... она никогда... Прости меня! Простишь?
И не дожидаясь ответа, целует снова, у меня уже голова кружится, а он все шепчет:
– Люблю! Моя Юлка... мое солнце... Люблю тебя.
Кажется, это самое восхитительное утро в моей жизни! Ну, если опустить момент с извинениями, конечно. Я готова была отдать все, что угодно, только бы это замечательное утро длилось еще дней десять, а лучше сто или тысячу, но хитрый ректор Ясневский разгадал мой коварный план еще до того, как он у меня возник, потому что из-за стены донеслось ненавязчивое:
–Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю,
Дальнюю, дальнюю идем…
Алекс рассмеялся и, не прекращая меня целовать, произнес:
– Ты снова забыла завести шкатулку, солнышко!..
И коварнейшим образом окончательно выбил из-под моих ног почву одним коротким предложением:
– К дракону всех! Хочу тебя сейчас!
– Опять? – пискнула я и щеки жарко, но предвкушающе полыхнули маковым цветом.
– Всегда!
– Тогда… конечно…
И правда, почему бы не послать всех к дракону, к чертям, к демонам и… к кому там еще?..
Скрип входной двери я не услышала, и звук быстрых шагов прошел мимо моего сознания, но когда в нашу с Алексом спальню решительно и – вот же свинство! – без стука вошел мой второй папа, с которым мы полночи пели грустные песни в компании пельменя и вкусного коньяка, я только пискнула и с головой спряталась под одеялом.
– Эй!!! – судя по движению на другой половине кровати, Алекс натянул на себя простыню. – Что за?..
– Я, кажется, предупреждал, что мы отбываем очень-очень рано… – ехидно напомнил Вельзевул Аззариэлевич, и мы с Алексом в один голос выдохнули:
– Вот, черт!..
И если в моем голосе звучало замешательство и стыд, то в голосе обожаемого темнейшества – одна сплошная досада. Как все-таки хорошо, что краска со щек не может проступать сквозь одеяло!
– А давайте так, – предложил означенный выше почти черт. – Я делаю вид, что ничего не видел, а вы на сборы тратите не больше десяти минут?..
И после этих слов он рассмеялся. Проклятье, почему, каждый следующий раз я уверена, что именно актуальный позор – самый большой позор в моей жизни?
Когда дверь услужливо скрипнула, закрываясь за директором Школы Добра, Алекс, не обращая внимания на мое жалкое сопротивление, содрал с меня одеяло и тяжелым парусом отшвырнул его в сторону, обежал торопливым взглядом мое замершее в смущении тело, а потом нарочито медленно, слегка царапая кожу, провел черту от ямочки в основании моей шеи до пупочной впадины, меня просто подбросило над кроватью, все тело взлетело вверх, вслед за его рукой. Так, что перекрученной простыни касались только две мои розовые пятки, да затылок с лопатками.
Едва заметный след еще полыхал и пульсировал, а Алекс склонился над ним, прослеживая путь своего пальца языком. Я не то что про позор и ректора не вспомнила. Я в тот момент, кажется, даже забыла, как меня зовут. А самое желанное в мире темнейшество отшатнулось от меня вдруг, как от огня, и, бешено сверкая глазами, пообещало срывающимся на хрип голосом:
– Проклятье! Юлка, ты... закончим дома.
Внутри заныло сладко и задрожало. И я на всякий случай зажмурилась, чтобы не видеть, как Алекс встает и уходит в ванную. Ну и, чтобы он не понял по моим глазам, как сильно я хочу, чтобы он остался.
Ни о каких десяти минутах на сборы, конечно, и речи идти не могло. Да я только минут пятнадцать в себя приходила. Что уж говорить о том, что паковать сумки, ловя на себе то задумчиво-понимающие, то нетерпеливо-страстные взгляды улыбающегося Александра, было мучительно, томительно и восхитительно одновременно. В конце концов, я просто побросала платья вперемешку с книгами, украшениями и прочей ерундой в большой сундук, утрамбовала основательно, чтобы крышка смогла закрыться, и с победным видом уселась сверху.
Александр украл у меня, наверное, сотый за утро поцелуй и спросил:
– Ну что? Идем сдаваться?
– Идем, – рассмеялась я в ответ. Было немножко неловко от мысли, что сейчас придется смотреть в глаза Вельзевулу Аззариэлевичу, но в конце концов, я же не занималась ничем таким, а если и занималась, то в своей собственной спальне со своим собственным мужем. Так что, если и стоило кому краснеть и извиняться, так это директору Школы Добра.
– Сорок восемь минут! – сообщил нам пан Ясневский, опустив приветствие.
– И вам доброго утра! – я все-таки покраснела, прежде чем кивнуть и поинтересоваться:
– Как самочувствие? Голова... не болит?
– Нахалка! – Вельзевул Аззариэлевич громко рассмеялся, после чего, наплевав на мой смущенный писк, искренне и по-медвежьи крепко меня обнял. – Идемте, в холле для нас уже переход открыли.
Перестал улыбаться. Нахмурился.
– Не будем заставлять ее величество ждать и попрощаемся. Наконец.
И как-то сразу краски утра померкли, а настроение из расслабленного трансформировалось в тревожное.
В холле действительно сверкал всеми цветами радуги мгновенный переход, возле которого, заложив руки за спину, стояла Иза Юрьевна. Вот уж кого совсем не хотелось видеть. Впрочем, все, кого я в этом семействе видеть хотела, собирались покинуть темный дворец вместе со мной.
Вид у директрисы Института имени Шамаханской царицы был, мягко говоря, не самый приветливый, а на меня она вообще зыркнула так, словно я у нее последний кусок хлеба отобрала. Поэтому я на всякий случай придвинулась ближе к Алексу.
– Она не придет, – произнес Вельзевул Аззариэлевич, и я не услышала в его голосе вопросительных ноток.
– Просила передать, что ей сейчас не до того, – Иза Юрьевна пожала плечами и, наконец, оторвала от меня взгляд, чтобы посмотреть на Алекса.
Я тоже на него посмотрела и с трудом подавила в себе желание погладить побледневшую скулу.
– И к лучшему, – Вельзевул Аззариэлевич качнул головой и нахмурился в сторону Александра, который собирался что-то сказать своей бабке. – Возможно, в этот раз получится разорвать все связи окончательно.
– Дурачок, – Иза Юрьевна была ласкова как никогда, а меня почему-то затрясло от этого нежного голоса и захотелось спрятаться, а заодно спрятать Алекса и, может быть, своего второго папу тоже, на всякий случай.
– Она же королева, пойми! Ее нельзя равнять с остальными. Она особенная. К ней по-особенному надо относиться.