– Мы не виноваты, – пискнул староста курса. – Дерево нормальным было, это нам химики экспериментальной живой воды подсунули просто...
– Химики???? – заорал Вельзевул Аззариэлевич. – Я вам сейчас дам химиков! Свою голову иметь надо! Где эти химики?!
Гениальные Ручки вскочил с предпоследнего ряда, и вокруг него сразу образовалась полуобморочная не дышащая зона.
– Вельзевул Аззариэлевич, – проблеял староста химиков тонким голосом. – Ну, вы же сами говорили, наука любит риск. Вот мы и рискнули... И ботаники сами опытный вариант уперли, никто им его специально не подсовывал... И вообще... кто ж знал, что у этого реактива будет побочный эффект...
– Побочный эффект? Иди сюда, умник, я тебе за этот нецензурный эффект язык оторву!.. Вы знаете, что этот ваш Буратино на детском празднике устроил? Да я заеба... кхы... заколебался на гневные письма родителей отвечать! Вы где вообще таких слов набрались, сволочи? Это школа Добра. ДОБРА!!!!! – рявкнул так, что стеклянная люстра под потолком испуганно зазвенела. – Вам такие слова по определению знать не положено!
Тищенко хлюпнул носом и опустил очи долу.
– Ладно. Теперь феи. Что вы там нафеячили в лагере лесорубов? Зачем, я вас спрашиваю, вы им любовное зелье в колодец подсыпали? У них же там на двадцать километров вокруг ни одной бабы нет!!!
Огромная двухметровая фея – и почему у феек староста каждый год меняется? – поднялась с первого ряда и пробасила:
– Виноваты, простите, мы пьяные были...
– Что-о-о-о-о-о??? Да вы обалдели, говорить мне об этом?
– А что? Мы ж на каникулах и в неурочное время... И потом, дровосеки не в обиде... Мы с химиками договорились, они нам стирающее память зелье дали...
– Убью... – прошипел ректор и, кажется, раздулся еще больше...
– Там хорошее зелье, Вельзевул Аззариэлевич! Не переживайте, – подал голос Тищенко. – Вы в конце учебного года сами проверять изволили.
Ректор громко и тяжело задышал, стараясь не вспоминать о том, как именно он проверял это зелье.
– Черт с вами, – наконец проворчал старый черт, и химики с феями выдохнули. – Теперь зоологи. Кто подговорил ежика бегать по лесу и петь песенку Колобка? Признавайтесь сами, иначе будет хуже. Где вообще ваш староста?
– Это не ежик был, – послышалось справа.
– А кто? – опешил ректор.
– Колобок...
– А почему он матерился на весь лес, как рота королевских гвардейцев?.. Так, стоп, молчите! Я догадался! Химики, вы сколько литров этой экспериментальной бурды выгнали?
– Не переживайте, Вельзевул Аззариэлевич, больше не осталось...
– Понятно! – процедил ректор сквозь зубы. – Вопрос дисциплины в этом учебном году беру на личный контроль. И все эксперименты впредь только в лаборатории и с моего письменного разрешения!
Пауза затянулась.
– Ладно. Зоологам по практике незачет.
– Почему незачет-то? – возмутились зоологи скопом.
– Зачет поставлю, когда Колобка поймаете и объясните ему, что он не ежик. А то он уже всех ежих в волшебном лесу перепортил.
На заднем ряду громко заржали, и ректор внимательно посмотрел в ту сторону. Нарушитель вмиг забыл, из-за чего он смеялся, и очень резко задумался о смысле бытия.
– Теперь предметники. И предметницы, мать их за ногу!!!! – заорал ректор и охранник у школьных ворот на всякий случай спрятался в сторожку.
– Не выдай, – пискнула я затравленно, когда сидящий рядом со мной Веник начал подниматься. Он бросил на меня злобный взгляд и ничего не ответил.
– Где эта фея-крестная?
– Она не фея, – проворчал Веник. – Феи на другом факультете учатся.
– Кто эта идиотка, я тебя спрашиваю? И не притворяйся, ты прекрасно знаешь, о чем речь.
Веник вздохнул и, скосив правый глаз на молитвенно сложившую руки меня, решил идти напролом.
– Я не вполне уверен, о чем именно вы сейчас говорите, Вельзевул Аззариэлевич. В моей команде пятнадцать человек, так что я немного растерян... Неужели и мы завалили практику?
Ректор пошел красными пятнами.
– Какой именно инцидент вас беспокоит? – прямо спросил Веник, надеясь, что старый черт не пойдет против личной просьбы "пострадавшего" и не станет рассказывать, что именно я натворила.
– Вениамин, – в голосе главы Школы Добра послышались ласковые нотки. – Просто назови имя.
Веник вздохнул.
– И я клянусь освободить тебя от госов.
На этот раз вздохнул весь зал.
– Все госы автоматом, Вениамин. Ты меня хорошо слышишь?
Веник набрал полную грудь воздуха, и я зажмурилась.
– А давайте она сама разберется, Вельзевул Аззариэлевич, а?
От такой наглости ректор растерялся, даже как-то сдулся немного. Осуждающе посмотрел на нашего старосту.
– Смерти вы моей хотите, – махнул на нас рукой Вельзевул Аззариэлевич и вышел вон из зала.
– А что у вас случилось-то, а? – ткнула меня в спину Ласточка, когда дверь за ректором закрылась.
– Понятия не имею, – отмахнулась я, стараясь не смотреть на Веника и боковым зрением замечая, что у левого выхода, нервно переминаясь с ноги на ногу, топчется соучастница моего преступления. – Извини, меня там ждут.
Я вежливо улыбнулась и, с трудом удерживаясь от того, чтобы перейти на бег, направилась к Сонье.
– Я только что видела ЕГО в Школе, – прошипела она и сделала большие глаза. – Он нас убьет.
– Не убьет, – я поспешила успокоить подругу, схватила ее за локоток и уволокла подальше от общего зала, где к нашему разговору уже начали прислушиваться.
– Тебя – нет! – волчица безрадостно кивнула и посмотрела на меня исподлобья. – Он к тебе уже сколько лет дышит неровно?
Я тяжело вздохнула и покаянно опустила голову:
– Много…
– А может, он нас не заметил? – Сонья посмотрела на меня просительно, словно это от меня зависело, заметил нас Павлик или нет.
– Сомневаюсь… Ты же знаешь, у него глаза на затылке.
– Ох-х-х-х…
Действительно, ох. А ведь все так хорошо, я бы даже сказала, героически, начиналось.
Дело было в пятницу. В последний рабочий день последней в моей жизни летней практики. Сонька, не в первый уже раз, между прочим, напросилась со мной. И я не могу сказать, что я не понимала причин ее желания поработать бесплатно моей девочкой на побегушках. Понятное дело, практику мы проходили не где-нибудь, а в замке графа Д… Того самого легендарного графа, чьим именем уже не одно столетие крестьянки пугают расшалившихся детей.
Солнце уже ползло к горизонту, а мы все еще загорали на крыше самой высокой башни замка, не имея в себе ни сил, ни желания встать на ноги и спуститься на бренную землю.
– Жаркое в этом году лето, – разомлевшим голосом в сотый раз напомнила мне Сонька.
– Угу…
– Жалко, что закончилось уже…
– Угу…
– Если он не разрешит мне жить в общежитии, я его брошу, клянусь!
С момента своего поступления в Школу Добра и по сей день моя подруга говорила только на одну тему: что она сделает, если ее приемный отец все-таки пойдет на принцип и не разрешит ей жить в зоологическом крыле общежития.
Я в сто пятидесятый раз открыла рот, чтобы напомнить ей о том, что все студенты равны, что правила написаны одни на всех, но в распахнутом люке башни появилась кудрявая голова, и наш междусобойчик пополнился еще одним лицом женского полу: дочерью зловещего графа Д.
Она рыдала. У нее зуб на зуб не попадал, она размазывала по розовым щечкам слезы алмазной чистоты и алмазного же размера и совершенно ничего вразумительного не могла произнести.
Девчонке было лет двенадцать-тринадцать, и Сонья, увидев ее несчастные глаза, встала в стойку. После пятнадцати минут уговоров и просьб нам удалось выяснить следующее: граф Д. фактически оказался именно такой сволочью, какой казался. По словам маленькой Иры, он решил продать сластолюбивым извращенцам свою собственную дочь. И именно сегодня вечером, когда лишние свидетели его непотребств, то есть мы с Сонькой, отбудут из замка, простившись с его обитателями навеки, случится страшное: аукцион, в котором главным лотом будет выступать маленькая невинная девственница Ира.
Сонья подняла на меня наполненные рыдающей зеленью глаза и прошептала:
– Юл, сделай что-нибудь!
Что я могла? Маг я была самый посредственный, стихиями, в отличии от остальных стражей, почти не обладала. Ну правда, что толку от стихии времени, если будущее мне все равно не дается и все мои предсказания либо сбываются с точностью до наоборот, либо носят настолько странный и метафоричный характер, что понять сам факт пророчества можно только после того, как оно уже сбылось.
И прямо в тот момент мне даже не нужно было об этом напоминать Соньке, потому что после того, как я освободила Стражей, мы четверо каким-то непонятным образом просто ощущали направленность мыслей друг друга.
– Я помогу! – клятвенно заверила подруга и пальчиком подманила к себе нить воды, бросив на нее беглый взгляд сквозь розовое стекло своих очков.
– Ини, нет! – от ужаса я Сонью ее настоящим именем назвала. – Я не стану делать этого!..
Ох, иногда понимаешь, что лучше не слышать на подсознательном уровне мыслей друг друга.
– Признайся! – Сонька перешла на почти неслышный шепот. – Ты же и сама хочешь хотя бы раз в жизни использовать заклятие Мойдодыра.
Ох, как же она была права… Вельзевул Аззариэлевич после прошлогоднего удавшегося эксперимента с вызовом Мальчиша-Кибальчиша категорически запретил не утвержденные Ковеном к обязательному изучению заклятия практиковать за пределами тренировочного зала. Что же касается заклятия Мойдодыра, то все преподаватели дружно делали ужасные глаза и единогласно твердили:
– Нет! Никогда! Никакого разрешения!
А без разрешения, подписанного двумя учителями и заверенного у Ирэны в АДу, буквоед Евпсихий Гадович и на пушечный выстрел не подпустит к залу.
Заклинание было простейшее. И, на первый взгляд, совершенно безвредное. Мойдодыр, по слухам, вообще добрейший дух. Если ты, конечно, чист душой, сердцем и помыслами. Если же мысли твои черны – то... тут все учебники либо деликатно умалчивали о том, что будет в этом случае, либо мрачно намекали на нечто малоприятное. И от этого использовать данное заклинание хотя бы один раз в жизни, чтобы только посмотреть что получится, хотелось просто нестерпимо.