Хелен дома. Хелен сегодня будет спать в собственной кровати.
Миз Гибсон проводит последнюю проверку. Раздается вечерний звонок. Свет гаснет.
Если не считать истории с Хелен, побоев, слез и ее собственных отчаянных мыслей, то день начался с хорошей ноты. Инструкторы сказали: «Найдите ваших матерей», и Эммануэль сразу же направилась к ней. У некоторых кукол не получилось выполнить команду. Кукла матери-подростка подошла к Бет, кукла Бет — к Лукреции. Но Эммануэль узнала Фриду. Она ткнула пальцем в ее грудь и сказала: «Мамочка», и Фриду охватило какое-то смутное чувство. То ли радости. То ли гордости. Кукла не Гарриет, она никогда не станет Гарриет. Но она промежуточная ступенька. Фрида, если будет необходимо, наступит на голову куклы, на ее тело, сделает все, что потребуется.
На ужин в День благодарения в обеденном зале зажгли свечи. Исполнительный директор миз Найт проходит между столов, пожимает матерям руки, сдавливает локти, спрашивает у матерей имена и провинности.
— Вам нравится программа? — спрашивает миз Найт. — Привыкли уже? Куклы — невероятные, правда?
Когда все рассаживаются, миз Найт берет микрофон и просит матерей помолчать минуту, подумать о своих детях, которых сейчас нет с ними.
Матерям не нравится такой подарок. Будто они не знают, где они находятся и где должны находиться. От праздничных украшений им только становится хуже, уж лучше бы школа ничего не делала, думают они. Подсвечники стоят нетвердо, они сделаны из дешевого пластика. На каждом столе декоративная миска с миниатюрными тыквами — матерей предупредили, чтобы они не пользовались ими как оружием. На стенах висят бумажные гирлянды в честь первых поселенцев и индеек. Им подали сухую, почти неприправленную индейку с мучнистой начинкой и водянистым бататом. Разговор переходит от болей телесных к семейным традициям, к тому, что они готовили своим детям, где живут дети. У Фриды, у матери-подростка, у Бет и Робин дети остались со вторым родителем или с родственниками. Остальные дочери на попечении приемных семей.
Линда беспокоится — не останутся ли ее дети голодными.
— Вы не знаете тех, кто соглашается на временное попечение, — говорит она. — Люди делают это ради денег. — Она не знает, где живут приемные родители ее детей, не знает, сколько еще детей на попечении этой семьи, не дерутся ли ее дети с теми, другими, не дерутся ли в школе. Что касается воскресных звонков, то ей придется каждую неделю выбирать кого-то одного. Как к этому отнесутся остальные дети? Она просила социального работника разместить ее детей с испаноговорящими родителями. Она хотела, чтобы всех шестерых взяла одна семья. Чтобы те, которые постарше, заботились о малышах.
Бет рассказывает Линде о лесбийской паре, которая живет рядом с ней в Маунт-Эйри, они берут детей со специальными потребностями.
— Они — хорошие приемные родители, — говорит Бет.
— Бесполезно, — отвечает Линда. — Бес-полезно.
Фрида думает о деньгах. Частных школах и летних лагерях. Об уроках музыки и учителях. О путешествиях за границу. Обо всем том, что давали ей родители. Чем больше она слышит о бедности, тем сильнее ей хочется вырастить Гарриет в роскоши.
Миз Найт просит матерей встать и воздать благодарения. Первые матери, которые делают это, выглядят застенчиво. Одна мать благодарит Бога. Другая — Америку.
Родители Фриды сейчас, вероятно, находятся в доме ее дядюшки и тетушки в Берр-Ридже. Там соберется не меньше двадцати родственников. Фрида — старшая из всех двоюродных с материнской стороны, любимая внучка покойной бабушки. Она умоляла родителей не говорить про нее остальной семье, но мать, вероятно, нарушила обещание и рассказала одной сестре, которая рассказала трем другим, которые рассказали своим детям. Дядюшки и тетушки будут во всем винить ее родителей. Или ее степень по свободным искусствам. Или то, что она не окончила магистратуру, или то, что она не рожала до тридцати семи лет. Или то, что она вышла за европейца, и вообще, что это за имя такое — Гаст. Ей не следовало выходить за красивого мужчину. Красивым мужчинам нельзя доверять. Она жила слишком далеко от дома. Если бы она переехала домой, то родители помогали бы ей с ребенком. Проблема в тех решениях, которые принимала Фрида. Дядюшки и тетушки скажут своим детям: «Если ты когда-нибудь сделаешь что-либо подобное, я брошусь в реку».
Забывшись в своих самобичеваниях дочери из эмигрантской семьи, она не замечает, когда миз Найт подходит к их столику. Миз Найт передает микрофон Линде, которая благодарит школу.
— Всех вас. Мои новые сестры. Вы прекрасны. Все вы.
Микрофон передается из рук в руки. Благодарности за еду, за крышу над головой, за второй шанс.
Мать-подросток не отрывает глаз от тарелки. Она весь вечер молчала, ее занимает только клюквенный соус. Она просит, чтобы ее оставили в покое. Как-нибудь в другой раз. Но миз Найт не устрашить, она сует микрофон в руку матери-подростка.
— Дама, уберите этот микрофон от моего лица. Разве не достаточно всех этих долбаных правил?
— Мерил, следите за языком! Еще один такой проступок, и вы отправитесь на несколько недель в разговорный кружок.
Мать-подросток берет микрофон и говорит:
— Я благодарю за правду.
Она передает микрофон Фриде, та медлит, смотрит на Лукрецию — не подаст ли она какого знака. Лукреция изображает пальцами сердечко.
— Я благодарю за Эммануэль, — говорит Фрида, благодарная Лукреции за подсказку. — За мою куклу. Я имею в виду мою дочь. Мою драгоценную красавицу дочку.
За следующим столом одновременно встают три белые матери средних лет. Они передают микрофон друг другу после каждого сказанного ими предложения. Они благодарят миз Найт. Науку, прогресс. Инструкторов. Лукреция говорит Фриде, чтобы та обратила внимание на то, как улыбается им миз Найт. Может быть, эта троица и не матери вовсе, говорит Лукреция. Может, они работают на штат. Может, они кроты. Кто-то говорит: хорошо бы закидать их булочками. Но они не успевают воплотить эту идею в жизнь — вспышка пламени прерывает жополизные благодарности. Помещение наполняется запахом горящей пластмассы.
Допрашивают матерей, сидевших за столом, на котором вспыхнуло пламя. Просматривают записи с видеокамер. Хотя никто не может доказать, что пожар был рукотворный, или увидеть, кто перевернул свечу, на следующее утро появляются десятки новых охранников.
Новый охранник обеденного зала — моложавый краснолицый блондин с мягким, пухлым телом пьяницы. Сегодня их пятый день в мире женщин, и даже Линда, которая заявляет, что этот охранник самый белый из всех белых людей, каких она встречала, поглядывает на него кокетливым взглядом.
Матери немного разгибают спины. Они хихикают, заливаются румянцем, показывают пальцами, охранник столовой никак не реагирует. Вполне естественно, думает Фрида, что охранника ничуть не привлекают две сотни женщин, которые жестоко обходились со своими детьми.
Сегодня черная пятница[11], и матери брюзгливы и беспокойны. Им бы поспать допоздна, доесть вчерашние остатки, потратить деньги, которых у них нет.
Лукреция говорит, что им следует устроить какую-нибудь новую заварушку. Пусть им пришлют еще охранников.
— Год — большой срок, — говорит она. Кто знает, когда начнется совместное обучение и будет ли оно происходить так, как обещала миз Найт во время своего вступительного слова. Им ведь все равно не позволят заводить шашни с этими отцами.
— Словно ярлыка «плохой отец» недостаточно, чтобы у тебя пропала вся смазка, — говорит Лукреция, показывая рукой, как раскрывается и закрывается бутон цветка.
Кто-нибудь мог бы затопить туалет в «Кемпе». Кто-нибудь мог бы поцапаться с инструкторами. Может быть, некоторые растения ядовиты.
Фрида называет Лукрецию сумасшедшей. Подумать только, как они будут страдать, как будут страдать их дети, если они проиграют свои дела. Бет и мать-подросток презрительно фыркают. Лукреция называет ее пай-девочкой. Мать-подросток называет ее ханжой. Линда называет ее долбаным законопослушным меньшинством.
Они обсуждают, что лучше: отсосать у охранника или угостить его киской. В этом вопросе мнения сидящих за столом разделяются. Их жаркий спор в такой ранний час по поводу столь непривлекательного человека пугает Фриду, которую тоже посещают похотливые мысли. Она тоскует по Уиллу, вспоминает его тело, думает о Гасте и своих прошлых любовниках, грязноволосом парнишке из колледжа, которому нравилось жевать ее соски, упитанном художнике-постановщике, который слишком часто говорил о своем покойном отце. Но фантазии и желания принадлежат к другой жизни. Она сказала Уиллу, чтобы не ждал ее. Она поднимается и уходит, а ее одноклассницы продолжают свою горячую дискуссию о том, является ли анальный секс с точки зрения контрацепции наилучшим выбором.
Внутри «Моррис-Холла» у выхода ждет новый охранник, тощий и застенчивый чернокожий парень с зелеными кошачьими глазами, короткой бородкой, хорошеньким, как у девушки, лицом. Он не очень высок, но у него сильное тело под униформой. Некоторые матери на пути в класс говорят ему «привет». Некоторые приглаживают волосы. Охранник смущается. Матери спорят, скольких женщин он сегодня оттрахает. Не на всех деревьях, вероятно, есть камеры. Тут к тому же масса пустующих зданий.
Фрида пытается сообразить, какие девушки ему нравятся. Острые на язык и забавные, как Лукреция. Загнанные, как Бет. Фриде нравятся его зеленые глаза и полные губы.
На психологические консультации они ходят в течение дня в назначенное время. В 10:45 Фрида ждет своей очереди в вестибюле «Пирса», где кто-то поставил на столик под люстрой искусственные пуансеттии.
Фрида напоминает себе: она не должна задавать никаких вопросов, только поплакать, если это покажется уместным, говорить об Эммануэль как о живом существе. Ожидающие матери треплются обо всем понемногу: не пойти ли спать на голодный желудок, о том, что индейка была недурна с учетом всех обстоятельств. Вдали по коридору за одной из закрытых дверей плачет мать, попавшая сюда за оставление ребенка. Фрида сочувствует ей, кто бы она ни была, вспоминает, как люди из Службы защиты детей фиксировали эпизоды, когда Фрида плакала. Ей сказали, что ее горе представляется им неглубоким. Они сказали судье семейного суда, что позы, которые она принимала во время плача: ее привычка закрывать лицо руками, сворачиваться калачиком, — наводили на мысль, что она изображает жертву.