После каждого прорыва матери переходят к совместным размышлениям. Инструкторы говорят, что они каждый вечер должны опрашивать себя. Должны задавать себе вопросы: «Что я узнала сегодня нового? В чем я могу стать лучше?»
— Мать — это акула, — говорит миз Руссо. — Вы всегда двигаетесь. Всегда узнаете что-то новое. Всегда стараетесь стать лучше.
Прорыв у Фриды случается незадолго до времени прощания. Она считает до шести, считает до восьми, думает о Гарриет, бегающей по детской площадке, о Гарриет, ослабевшей после рвоты, Гарриет с носовым кровотечением, когда они виделись в последний раз. Она говорит:
— Я тебя люблю. Пожалуйста, прости меня.
Эммануэль перестает плакать.
— Ой, — говорит Фрида. — Тебе лучше? Правда? — Она старается привлечь внимание миз Руссо. Она проверяет лицо куклы — нет ли на нем влаги, стирает оставшиеся слезы. Целует Эммануэль в лоб. Согласие достигнуто. Она чувствует себя лучше, чем могла себе представить.
За ночь выпадает шесть дюймов снега. Кампус становится строгим и зачарованным. Фрида, мать-подросток и две матери из другой группы получают задание прочистить дорожки от «Пирса» до научных зданий. Матери видели, что обслуживающий персонал пользуется снегоочистителями, но вопросы о снегоочистителе сразу же отметаются. Снегоочистители — легкий путь, говорит миз Гибсон, а легкий путь — это совсем не то, для чего существуют бригады уборщиц.
На очистку снега брошены только белые матери и Фрида. Чернокожие и латиноамериканки — на очистку туалетов. Некоторые матери пополняют группу уборщиц в связи с ненадлежащим поведением. Теперь есть матери-прачки, матери-судомойки и матери — уборщицы обеденного зала. Матери, которые избежали субботнего наказания, как и те, кому не назначены внеурочные занятия, должны использовать день для упражнений, социализации и ведения дневников покаяния. Некоторые сотрудники надеялись создать группы, участники которых будут обучаться вязать и заниматься лоскутным шитьем, но администраторы решили, что после пожара на День благодарения доверять матерям спицы и иголки нельзя.
Мать-подросток просит Фриду грести снег рядом с ней. Девушка родом из Южной Филли далеко на юге, это почти у бейсбольного стадиона. Она считает, что Пасьюнк-сквер, где раньше жила Фрида, полон выпендрежников с дурацкими стрижками, дорогими великами, тоут-сумками и маленькими собачками. Фрида настороже — не сказать бы чего плохого про Южную Филли или город в целом. Ей любопытно узнать, каково это — иметь ребенка-полукровку в белой части Южной Филли, но она не задает этого вопроса. Они сплетничают о своих соседках по комнате, инструкторах, о Линде, обо всех матерях, кого мать-подросток считает классическими суками, обсуждают, научились ли они вчера чему-то новому и возможно ли это вообще. Мать-подросток считает, что инструктор придирается к ней, потому что она самая молодая.
Психолог говорит, что у нее проблемы: раздражение, недоверие, депрессия. Что она не оправилась после изнасилования, употребляет марихуану, ей сложно быть матерью-одиночкой, она до сих пор испытывает последствия того, что была исключена из школьного коллектива. Что ей тяжело быть белой матерью с черным ребенком. Собранные данные говорят, что она ненавидит свою куклу. Она не спорит с этим, но поясняет, что ненавидит всех.
Она спрашивает, как Фрида себя чувствовала вчера, когда что-то у нее получалось правильно. Мать-подросток — единственная, кто не смог успокоить плачущую куклу.
— Я еще не успела разобраться. — Фрида не признается, как приятна ей была похвала миз Руссо и миз Каури, как она гордилась тем, что Эммануэль так прилипла к ней перед временем прощания. Когда Фрида попрощалась у дверей комнаты оборудования, Эммануэль вздохнула и опустила голову на плечо Фриды, нежный и удивительный жест, от которого сопротивление Фриды растаяло.
Фрида говорит, что куклы непредсказуемы. Она не знает, как будет себя вести Эммануэль в понедельник. Прорыв случился слишком поздно, чтобы его зачли в достижениях недели. Психолог думает, что она отстает. Психолог поставила под сомнение ее поведение во время воскресного звонка. Она обвинила Фриду в том, что та дистанцируется от Эммануэль. Число визуальных контактов слишком мало. Уровень привязанности непостоянный. Поцелуи — холодные. Материнский язык не развивался.
Фриду беспокоит, не была ли она с матерью-подростком слишком откровенной. Ее беспокоит, не была ли она достаточно благосклонна, слушая признания девушки. Линда не раз говорила, что она и Фрида, старшие в группе по возрасту, должны приглядывать за матерью-подростком и Бет.
— Спасибо за то, что рассказала нам прошлым вечером, — начинает Фрида. — Спасибо, что доверяешь нам.
— Господи, фигня какая. Бет тоже все время об этом говорит. Вам я не рассказывала, но вы все можете задавать мне вопросы.
— Я только хочу сказать, что ты смелая. Ты настоящий боец.
— Глупее слова не бывает. Моя мать тоже его использует. До сих пор.
— Мне жаль, что она тебе не поверила.
— Да бог с ним. Я об этом давно забыла.
— Если тебе захочется с кем-то поговорить…
— Фрида, серьезно. Успокойся. Оставим на сегодня анализ. Окей? Клянешься?
Фрида извиняется.
Снег влажный и тяжелый, они словно цемент ворочают. Они заканчивают четыре ряда ступенек «Пирса», кивают матерям, идущим убирать классы. Кожа на их лицах растрескалась. Их спины и колени болят. Их глаза устали щуриться — снег слишком яркий. Весь день мать-подросток намекает, что у нее есть тайна. Нетерпение ее растет, когда Фрида начинает высказывать догадки.
— Подойди поближе. Нет, ты на меня не смотри. Чтобы не было так очевидно. Слушай, я трахнулась с охранником. С хорошеньким. Ты лучше ничего не говори, или я расскажу всем здешним сукам, что ты пыталась меня поцеловать.
— Обещаю. — Фрида пытается скрыть удивление.
Мать-подросток и зеленоглазый охранник трахались на парковке. В его машине. Фрида спрашивает, как она вышла из дома. Разве там нет сигнализации? Освещения? Камер? Других охранников?
— Женщина, ты серьезно не в теме.
— Надеюсь, вы трахались с презервативом.
— Ты серьезно? Ты думаешь, я такая дура?
Она ему только в задницу дала. Секс был так себе. Он кончил через две минуты. Член у него длинный и тонкий. Поцелуи слюнявые, но волосы пахнут хорошо.
Фрида чувствует себя старой идиоткой, ей завидно. У матери-подростка тело, как у Сюзанны, тонкое, гибкое, но груди полные. Она хорошенькая, как все подростки, на щеках еще осталась детская припухлость, у нее ясные, горящие карие глаза, чистая кожа. Единственное ее уродство — это волосы: они выкрашены в черный цвет и вьются, местами выцвели до серого, у корней — светлые. Конечно, охранник выбрал подростка, удивительно предприимчивую девчонку, одичавшую и красивую.
Она хочет спросить, целовались ли они с языком, ласкал ли охранник ее киску, пока трахал в зад, издавал ли звуки, запотели ли окна в машине. Ей хочется знать про все это, ей хочется, чтобы мать-подросток знала, какой она, Фрида, была в свое время неуемной, но если она станет спрашивать, это будет означать, что никаких перемен с ней не произошло, а перемены важны, поэтому она задает вопросы про мать девчонки, про семью, скучает ли она по ним. Не по дочери, а по родителям.
Мать-подросток пинает снег.
— Тебе дай палец, ты всю руку откусишь. — Она не хочет говорить про них, нечего Фриде соваться в эти дела, а потом признает, что скучает по матери. Сколько лет Фриде? Ее матери только тридцать пять. — Может, вы могли бы подружиться, — говорит мать-подросток и смеется. Отец от них ушел, когда ей было три года.
— Жаль, они не могут его поймать и отправить в тюрьму для отцов.
Ее дочь зовут Оушн. Она сейчас на попечении бабушки, но деньги на садик кончаются. Оушн бывает такой засранкой, может землю из горшка с домашним цветком есть. Они находили следы ее зубов на мыле. Ползать она начала в пять месяцев, а ходить в девять.
— Она была как маленький таракан. Я пару раз давала ей поджопники. Но это не то, что ты думаешь. Я это делала, когда она совсем выходила из берегов. — Она показывает на Фриду. — Ты смотри об этом не проговорись — в моем досье этого говна нет.
Фрида обещает, хотя она и встревожена. Они с Роксаной досадовали, что матери, склонные к побоям, попадают в одну группу с матерями, за которыми ничего такого нет. Роксана считает, что ее проступок — оставление Айзека с племянницей — и даже проступок Фриды не идут ни в какое сравнение с побоями.
— Это все равно что одинаково лечить раковых больных и диабетиков, — говорит Роксана.
— Я хотела аборт сделать, — говорит мать-подросток Фриде, — но моя мать была категорически против. Была одна пара, которая хотела ее взять, но муж как-то странно смотрел на меня. Знаешь, у некоторых людей есть такая злобная аура. А потом, когда я передумала, они взбесились, на хер. Люди, которые хотят иметь детей, но не могут, они головы теряют.
Она спрашивает у Фриды, каково это — забеременеть в старости. Не усохло ли там у Фриды все между ног.
— У тебя уже больше не получится, да? Ну, типа, тебе скоро сорок, а там… — она издает звук закрывающейся молнии.
— Ты хочешь сказать, если… Думаю, нет. Понимаешь, ей будет двадцать один месяц через несколько дней. — Глаза Фриды увлажняются. У нее в телефоне есть видео каждого месячного этапа взросления Гарриет. Снимала она их отчасти для себя, отчасти для родителей. Она сажала Гарриет в ее высокое кресло, называла дату и возраст Гарриет, потом просила ее сказать что-нибудь. В последний раз было: «Тебе сегодня восемнадцать месяцев! Что ты об этом думаешь?»
Мать-подросток видит, что Фрида трет глаза. Она бросает свою лопату, подходит к Фриде и обнимает ее объятием, успокаивающим душу. Шепчет:
— Ну-ну, ну-ну.
Миз Каури и миз Руссо ведут учет времени. Матери успокаивают кукол за два часа, потом за час, потом за сорок пять минут, потом за тридцать. Цель — научиться успокаивать куклу за десять минут.