Миз Гибсон спрашивает, что Мора сегодня думает о том своем поведении. Побои, ожог.
— Ну, ожог-то был всего ничего, — поясняет Мора. — Давайте не будем делать из мухи слона.
Сегодня Мора и ее кукла проходили тему общения перед сном. Куклам предподросткового возраста дали смартфоны. Кукла Моры залезла под одеяло, играла там со своим телефоном, в конечном счете Мора стащила с нее одеяло и пообещала поколотить.
— Это все. Я эгоистка. Я опасна для моего ребенка.
Матери благодарят ее за рассказ. Следующей выслушивают Эви, дочку эфиопских эмигрантов, у которой узкое лицо, мрачное выражение и изящные, почти детские руки. Эви говорит, что у нее было счастливое детство. Ошибка Эви состояла в том, что она позволяла своей дочери Харпер возвращаться домой из библиотеки одной. Дочери было восемь лет. «Нет, постойте, ей только что стукнуло девять». Она печально улыбается матерям.
— Между нашим домом и библиотекой около четырех кварталов. Может быть, минут десять ходьбы. Она хотела ходить одна. Все дети в нашем квартале так ходят. Люди постоянно следят друг за другом. Если кто-то беспокоился, мог бы поговорить со мной. Но кто-то предпочел вызвать копов. — Эви устремляет взгляд в пол. — Ее подобрали, когда она была в квартале от нашего дома.
Миз Гибсон считает, что Эви не раскаялась в должной мере. В каком это мире можно отпускать восьмилетнюю девочку одну?
— Мадам, — говорит Эви. Она кусает губу. Переходит на бубнеж: — Я приняла плохое решение. Я подвергла ее опасности.
— Отлично, Эви. А теперь — почему вы оказались здесь сегодня?
— Моя кукла пожаловалась, что я ее толкнула. Я ее не толкала. Она упала. Это был несчастный случай.
— Эви, ваши инструкторы говорят, что вы ее толкнули.
— Просмотрите записи с камер. У вас ведь все записывается, да? Я вам говорю: она это выдумала.
Они спорят о том, могут ли куклы врать, могут ли куклы манипулировать родителями, как это делают дети, или же Эви, обвиняя куклу, демонстрирует непрочность своей привязанности и недостаточную веру в программу. Эви говорит, что она успокоила куклу. Она обняла ее, и та через считаные секунды забыла о физической боли. Показатели привязанности были достаточно высоки. В день экзамена она получила высшую оценку.
Почему миз Гибсон так ее мучает, когда все нарушение состояло в том, что ее дочка всего лишь возвращалась домой одна, а кукла всего лишь упала?
— Я вроде ни о кого сигарету не тушила, — говорит Эви.
Матери делают резкий вдох. Мора сердито смотрит на Эви. Эви сердито смотрит на миз Гибсон. Мельтешение ног — матери закидывают одну на другую.
— Дамы, помните, здесь безопасное пространство, — говорит миз Гибсон.
Бойфренд одной из женщин сломал руку ее дочери. В больнице они сказали, что это несчастный случай. Бойфренд совершил проступок, находясь на условно-досрочном освобождении, и теперь вернулся в тюрьму. Мать оказалась здесь за то, что солгала ради него и не защитила дочь. Другие матери сознаются в ожогах, в том числе щипцами для волос. В порке. Одна из матерей ударила своего десятилетнего сына линейкой, поставила ему синяк под глазом.
Фрида позволяет историям нахлынуть на нее. Когда Гарриет в первый раз оставалась на ночь у Гаста и Сюзанны, Фриде хотелось шарахнуть молотком по ноге этой сучки, измолотить молотком стены. И что она должна была сделать с этим чувством? Сегодня злость пожирает ее.
Теперь она смотрит на обувь матерей, отмечает, что шнурки они завязывают по-разному, видит, у кого истерлись манжеты, у кого они грязные. Сегодня одиннадцатое января. Сегодня Гарриет двадцать два месяца.
Когда очередь доходит до нее, она рассказывает им о своем очень плохом дне, о депрессии, о Сюзанне, о разводе.
— Я сегодня ущипнула мою куклу. Во время тренировок дневного сна. Я отвлеклась. Подруга моего бывшего посадила мою девочку на диету. Они убрали углеводы из ее рациона. Я понимаю, насколько невероятно глупо это звучит, но я беспокоюсь. Это опасно. У нее щечки… — Голос Фриды дрожит. Она вытирает слезы. — Она должна набирать вес, а не терять. Я потеряла контроль над собой. Я знаю, мы не должны это допускать. Я не хотела вымещать злость на кукле.
Матери в разговорном кружке принимают ее в свой круг, бормочут: «Хм-м-м, да, мать — она всегда мать». Женщина, которая ударила сына линейкой, говорит:
— И со мной точно так же началось.
Мать рядом с Фридой — та, которая обожгла сына щипцами для волос, — похлопывает Фриду по колену. Мора, мать пятерых детей, алкоголичка и социопатка, добродушно улыбается.
— И что вы почувствовали, ущипнув Эммануэль? — спрашивает миз Гибсон.
— Ужас. Я поступила как чудовище. Я никогда не щипала Гарриет. Я не такой человек.
Мать рядом с Фридой закатывает глаза.
— Но?
Фрида вытягивает губы.
— Но я эгоистка. Я опасна для моего ребенка.
На следующее утро, стоя рядом со столом инструкторов и выслушивая наставления миз Каури, Фрида называет свои недостатки. Она плохая мать, потому что ссорится со своими сородителями. Она плохая мать, потому что плохо пользуется привилегией воскресного телефонного звонка. Она плохая мать, потому что не понимает рамки своей нынешней роли в жизни Гарриет.
— Злость — самая опасная из эмоций, — говорит миз Каури. — Насилие в отношении ребенка не может иметь оправданий.
Психолог Фриды считает, что она сама виновата в своих несчастьях. Ее расстраивает падение Фриды: щипок, разговорный кружок. Миз Гибсон сообщила, что Фрида не слушала других женщин и противилась участию в цепочке объятий.
Фрида хотела бы сообщить психологу, что цепочка объятий — глупейшая часть всего вечера. В конце каждого дня миз Гибсон обнимает мать, стоящую справа от нее, та должна передать объятие следующей женщине. Они соединяют руки и завершают процесс мантрой школы: Я плохая мать, но я учусь быть хорошей. Они повторяют эту фразу три раза, как Дороти[15], пытающаяся вернуться домой.
Вчера вечером она чуть не сказала им о своей матери. Миз Гибсон все время спрашивала об их детских травмах. Не оставляли ли Фриду одну, когда она была ребенком? Не оставила ли она Гарриет одну вследствие этой межпоколенческой травмы?
Хотя она с матерью теперь ближе, чем когда-либо прежде, и хотя ее мать, разменяв шестой десяток, стала помягче, в детстве Фрида иногда чувствовала ее черствость. Она придумывала собственные объяснения, винила себя, думала, что мать не любит ее. Мать не любила проводить с ней время, не любила прикасаться к ней. Фриде приходилось вымаливать ее объятия. Ей постоянно говорили, чтобы она оставила мать в покое.
Фрида узнала об этом, только когда сама забеременела: у матери родился бы мальчик, если бы в шесть месяцев у нее не случился выкидыш. Фриде в то время было два года, она даже не заметила увеличившегося в размерах живота матери. В семейных альбомах не было фотографий матери во время той беременности.
Она не знает, хотели ли родители этого ребенка, дали ли они ему имя, где захоронены его останки, отмечают ли они как-нибудь день его смерти, говорят ли они когда-нибудь о нем между собой. Она знала, что лучше об этом не спрашивать.
Мать предупредила Фриду, чтобы она не утомляла себя физическими упражнениями, не поднимала ничего тяжелого, избегала стрессов. Доктора объясняли выкидыш стрессом.
Во время того телефонного разговора Фрида в первый и единственный раз слышала, как плачет ее мать. Когда Фрида наконец узнала про выкидыш, она извинилась за все те случаи, когда упрекала мать за то, что она единственный ребенок в семье. Когда она училась в начальной школе, для нее это был больной вопрос. Она кричала: «Да что с тобой такое?» У ее одноклассников были матери, которые приносили им сестричек и братьев. Фрида думала, что мать не хочет еще одного ребенка, который будет похож на нее, поскольку сама Фрида была плохой, неблагодарной дочерью. Эта история понравилась бы миз Гибсон. Но причина была не в ее матери, а во Фриде. Для безымянного ребенка ее матери, для ее безымянного братика не было места в ее досье.
Если Эммануэль когда-то и любила Фриду, то теперь этой любви пришел конец. На руке куклы все еще остается вмятина. Инструкторы решили не посылать ее в ремонт. Углубление всего лишь поверхностное, а технический отдел и без того перегружен. След будет помогать Фриде думать о последствиях.
— Ненавижу тебя, ненавижу тебя, — бормочет Эммануэль, когда Фрида поет колыбельную.
Температура у Фриды остается повышенной. Уровень злости растет. Она, как это ни прискорбно, постоянно отвлекается. Гарриет называет Сюзанну «мамочка». Во время последнего разговора это проскользнуло: «Мамочка Сью-Сью».
Гаст и Сюзанна были смущены.
— Иногда это случается, — сказал Гаст. — Не думаю, что это должно нас как-то беспокоить. — Гарриет не видела Фриду с ноября. А Сюзанну она видит каждый день. — Никто не хочет сделать тебе больно, — добавил Гаст.
Сюзанна вывела Гарриет из комнаты, пока продолжалась перепалка Фриды с Гастом. Фрида сказала, что это неприемлемо. Они же договаривались: Сюзанна — Сью-Сью. А «мамочка» — только Фрида.
— Я не хочу накладывать на нее новых ограничений, — говорит Гаст.
Гаст попросил ее успокоиться. Зачем ссориться из-за имен? Когда Фрида со временем найдет себе нового спутника, он не будет возражать, если Гарриет станет называть того человека папой.
Пока куклы спят, матери должны размышлять о своих ошибках. К подготовке ко сну и контролю ночных кошмаров применяется тот же протокол, что и к дневному сну, но теперь куклы два раза просыпаются в пределах каждого четырехчасового цикла сна.
У Фриды более чем достаточно времени на размышления о том, что Гарриет похудела, называет матерью чужую женщину, о том, что курс обучения закончится еще не скоро.
Инструкторы фиксируют притворную нежность, когда Фрида заглядывает в кроватку. Информация, поступающая от куклы, дает им такие основания. Если действия Фриды не улучшатся, если она не пройдет следующий экзамен, психолог приостановит ее телефонную привилегию.