Некоторым родителям удается улизнуть. Кого-то застали в манеже. Другую пару застукали в кустах. Еще одну — под автобусом на парковке. Матери теряют телефонные привилегии, их отправляют в разговорный кружок. Отцам дают дополнительные задания на уик-энд.
Следующие уроки посвящены тренировке осознанного согласия. Миз Каури проводит демонстрацию на кукле Колина.
— Могу я поцеловать тебя сюда? — спрашивает она, показывая на щеку куклы. Другая кукла должна дождаться, когда кукла Колина ответит «да». Если кукла ответит «нет», то никаких поцелуев, объятий, держаний за ручки.
Они вернулись в педиатрическое крыло. Тут лежат ковры размером побольше, но нет никаких игрушек. Куклы запрограммированы на телесное любопытство. Куклы-мальчики расстегивают пуговицы и достают пенисы. Куклы-девочки трутся о стулья. Куклы нежно гладят синие заглушки друг у друга.
В случаях ненадлежащих прикосновений родители должны разъединить кукол и научить их говорить: «Нет, у тебя нет разрешения трогать меня. Мое тело священно».
У кукол не хватает терпения на это упражнение. Большинство может сказать «Нет!» и «Не делай этого», но предложения они не заканчивают. Слова «разрешения» и «священно» слишком длинные. Они повторяют «тело, тело, тело» до тошноты, отчего это становится похожим на попсовую песню.
Фриде хочется знать, целовал ли кто-нибудь Гарриет, что Гаст и Сюзанна думают про такие поцелуи, играет ли Гарриет на детской площадке с мальчиками, как Эммануэль с Джереми.
Ей становится все труднее не замечать Таккера. Ей хочется сказать ему о доме ее разума, о доме ее тела. Разве школа не учит их, что по-настоящему им нужен партнер, который зарабатывает деньги? Разве их не готовили к тому, чтобы они стали неработающими матерями? Откуда тогда еще могут взяться деньги? Инструкторы ни разу не говорили о работе, о детском садике, о бебиситтере. Один раз она услышала, как миз Каури сказала «бебиситтер», и это прозвучало так, как если бы она произнесла «террорист».
Какую работу может она найти, чтобы та стоила затраченного на нее времени? В школе она всегда завидовала одноклассникам, чьи матери готовили пироги и отправлялись с классом в походы, устраивали для своих детей великолепные вечеринки на день рождения. Если к ней приходила бабушка — это было здорово, но не то же самое.
Если бы они с Таккером были вместе, может быть, она могла бы работать на неполную ставку. Страховой полис для них обоих купил бы Таккер. Гарриет ходила бы в садик только в дни у Гаста. А в течение ее половины недели она каждую минутку проводила бы с Гарриет. Они бы нагнали весь этот год, что не были вместе.
Эммануэль считает себя голубой. «Я голубая», — так она отвечает на объяснения Фриды, касающиеся двурасовости, о том, что мама китаянка, а Эммануэль наполовину китаянка.
— Не голубая, — говорит она. — Наполовину голубая.
Они уже три дня изучают расовые различия, а это часть уроков подпрограммы по предотвращению расизма и сексизма. Они использовали книги с картинками, чтобы облегчить разговор о цвете кожи, они рассказывали своим куклам о различиях между «снаружи» и «внутри», о том, что внутри все одинаковы, а внешние различия должны стать предметом гордости. Но их цель не гармония. Проходит несколько дней, и куклы оказываются запрограммированными на ненависть.
— Страдания, — говорят инструкторы, — самый эффективный инструмент обучения.
Куклы по очереди играют роль, обижают друг друга. Их программируют на понимание и употребление пренебрежительного языка. Белых кукол программируют на ненависть к цветным куклам. Кукол-мальчиков программируют ненавидеть девочек. Белые родители белых кукол-мальчиков целую неделю извиняются, стыдятся. Некоторых упрекают в избыточной строгости. В классах с куклами постарше отмечены драки. В техническом отделе озабочены тем, что появились куклы с повреждениями лица и вырванными волосами.
Родители учатся утешать своих кукол, когда те испытывают на себе несправедливость со стороны других. Некоторые цветные родители начинают заводиться. Другие поддаются эмоциям и ругают кукол-расистов. Кто-то кричит. Даже Линда кажется расстроенной. За обедом рассказывают истории травли, насилия, агрессии и домогательств со стороны полиции.
Черным родителям не нравится, когда вся проблема сводится к расовым предрассудкам. Родителям-латиноамериканцам не нравится, когда их детей травят, разговаривая с ними на отвратительном испанском или когда их называют нелегалами. Белым родителям не нравится, что их кукол превращают в расистов. Фриде не нравится, когда черные, белые и латиноамериканские куклы оскорбляют Эммануэль.
За ланчем Таккер сообщает Фриде, что он устал разыгрывать белого дьявола. Он устал слышать, как его кукла употребляет слово «ниггер». Его настоящий сын никогда бы не произнес такого слова. Мать Силаса всегда покупает книги с картинками, на которых изображены дети разных рас. Они каждые несколько недель покупают новые, так что Силас никогда не видит перед собой только белые лица.
— Исследования показывают, что даже полуторагодовалые дети могут демонстрировать расовые предубеждения, — говорит Таккер. — Не давайте им повода прицепиться к вам — обвинить в том, что вы жалуетесь.
Фрида подавляет в себе желание спросить, есть ли у Силаса черные друзья. Она проходила это с Гастом и Сюзанной. Какой смысл в играх с черными куклами, если у Гарриет нет черных друзей? Когда Гарриет сможет (и сможет ли когда-нибудь?) поиграть с ребенком китайской расы?
Куклы называют Эммануэль китаезой. Они растягивают глаза в щелочки. Фрида вспоминает, как люди смеялись, когда ее родители говорили на мандаринском, как дразнили их за акцент. Глубоко спрятанное воспоминание. Две чернокожие девушки смеются, пока ее родители сплетничают с китаянкой — владелицей кафе. Ей было шесть или семь. Она смотрела на этих девчонок таким злым взглядом, хотела накричать на них, но они ее не замечали и продолжали свои насмешки. Они работали там, но смеялись над своим боссом. И эта женщина позволяла им.
Может быть, это была не самая серьезная обида, может быть, она не привела бы к убийству, но, когда такие вещи случались, ей хотелось исчезнуть. Иногда ей хотелось умереть. Она ненавидела свое лицо в зеркале.
Сюзанна не будет знать, как утешить Гарриет, если случится что-нибудь в таком роде. Сюзанна будет говорить банальности о расовом равенстве, но она никогда не сможет сказать: «Это и со мной случалось. Я выжила. И ты выживешь». Она никогда не сможет сказать: «Это наша семья». Все, что известно Сюзанне о китайской культуре, взято из книг и фильмов. Без своей настоящей матери Гарриет может вырасти человеком, ненавидящим свою китайскую половину.
Уроки по преодолению нетерпимости плохо влияют на дружеские отношения. Роксана говорит Фриде, что не понимает.
— Глупости все это, — говорит Роксана. — Мне все равно, сколько ты там всего прочла про интерсекциональность[24]. Тебе ведь не нужно волноваться, что Гарриет застрелят. Ты можешь ходить с ней куда угодно. Ее не будут оскорблять, — говорит Роксана.
Когда Айзек станет старше, Роксана научит его, как себя вести с полицией. Она никогда не позволит ему играть с пистолетами или автоматами. Или изображать пистолет пальцами.
У Фриды нет пространства для возражений. Она для Роксаны такая же, как Сюзанна для нее.
Она — самая приемлемая разновидность азиатки. Из семьи ученых — не бизнесменов, не рестораторов, не владельцев прачечных или магазинчиков, не стилист из салона красоты, не беженка.
Эти уроки наполнили ее стыдом за то, что она возжелала еще одного европейца, но за ней ухаживали всегда только белые. Она жила в мире белых, у нее было только два любовника-азиата, и из обоих она пыталась сделать серьезных бойфрендов, чтобы угодить родителям, но один из них считал, что с ней что-то не так, а другой — что она слишком негативная. Оба они чувствовали, что она не сойдется с их матерями и из-за своих депрессий не сможет вырастить здоровых детей. Не стоило ей говорить им, что она принимает лекарства. Что посещала психотерапевта. Когда она была моложе, то думала, что если когда-нибудь и родит ребенка, то малыш должен быть стопроцентным китайцем, но она не понимала, как ей трудно будет найти китайца, который захочет жениться на ней.
Она стала предаваться фантазиям о еще одном ребенке. Начать с нуля. Хотя она и опасается, что плохая мать плюс плохой отец в сумме дадут социопата, что новый ребенок унаследует всю их нерадивость, эгоизм, дурные наклонности, но все же второй ребенок вполне может быть совершенно нормальным.
Одиночество имеет собственные странные настойчивые потребности. После встречи с Таккером она ни разу не думала о колокольне. Ей больше не снятся сны о том, как она убивает психолога. К ней вернулся аппетит. Она с удовольствием наблюдает за Эммануэль на детской площадке.
— Знаете, Фрида, я думаю, вы хорошая мать, я правда так думаю, — сказал ей Таккер.
Июль заканчивается совместными экзаменами в школе матерей. Фрида работает в паре с Колином. Отцам приходится выступать по несколько раз, чтобы у всех матерей на экзамене были напарники, но в зачет идет только первый раз.
Фрида и Колин обмениваются рукопожатием, и миз Руссо включает секундомер. Их куклы начинают ссориться из-за игрушки-грузовичка. Переполненная своим новым счастьем Фрида превосходит Колина в красноречии и способности утешать. Эммануэль превосходит куклу Колина в способности уступать.
Во время второго испытания кукла Колина целует Эммануэль в щеку, не спросив разрешения. Фрида и Колин произносят речи о том, когда можно прикасаться к человеку, а когда нет. После месяца драк на игровой площадке, нежелательных прикосновений и расовых предрассудков Эммануэль вспыхивает как спичка. Она отвешивает пощечину кукле Колина. Она извиняется за это, но только после восьми подсказок Фриды. Фрида готовит себя к еще одному месяцу без телефонных привилегий.