время штудировал здесь, в качестве вольнослушателя, тибетскую грамматику. Пока не попал в орбиту Мазинга. Тот считал, что агглютинативная ментальность угро-финских народов, восходящая к общему урало-алтайскому корню, структурно намного ближе народам сино-тибетской языковой группы, чем флексивной ментальности индоевропейцев. Из чего получалось, что эстонская ментальность органично предрасположена к буддизму и даосизму, а И-Цзин был даже объявлен группой энтузиастов исторически родственным рунам Великой Похъелы.
Впрочем, глядя на Рама - с его огромной белой бородой до самого живота, свисающими по локти седыми кудрями и хитрым прищуром, - нельзя было отделаться от мысли, что перед вами - тот самый вещий финский колдун Ванемуйне (Вяйнамейнен), многократно воспетый в северных сказках.
XIII. 4. Мы с Ычу ищем дом. В какой-то момент родственники жены Юри, которым принадлежал хутор Уку, решили его продать. Перед Рамом встала проблема переезда. Прежде всего нужно было найти новый дом. Этим делом занялся я. Дал объявление в газету и стал ждать. Через некоторое время начали приходить предложения. Не очень много, но все-таки. Я отобрал около десятка, казавшихся наиболее оптимальными, но ведь все эти, разбросанные по всей Эстонии дома нужно было объехать и лично осмотреть!
Как-то раз я поехал по очередному адресу вместе с Ычу. Его настоящее имя было Игорь. Он происходил из очень странной семьи. Его папа был кагэбэшник, мама - балерина, а дедушка - начальник вокзала. В нашу компанию Ычу попал еще совсем тинейджером - невысоким хрупким мальчиком, в больших очках и светлым хайром до плеч. Его взялась учить жизни старая хиппи Юля. Она возила постоянно обдолбанного, спящего на заднем сиденье "Москвича" Игорька с собой на все тусовки и шустрежки. Время от времени она его будила, вмазывала в очередной раз, и Ычу снова зарубался до следующей остановки. В промежутках между отлетами он писал стихи:
Жить, для того, чтобы умереть.
Умирая, родиться во взглядах сотен.
Стать частицей Земли.
Стать птицей и долететь до Солнца.
Упасть, разбиться.
И никто не заплачет.
Некогда, еще в начальной школе, Ычу ходил в один театральный кружок вместе с Йокси и Пепи. Потом он стал рьяным пионером, дошел до комсорга, но вдруг почему-то резко разочаровался в коммунистическом учении и перешел на радикально-критические позиции. Он впал в антисистемную антисоветчину, завел любовницу, свалил из последнего класса английской спецшколы, отрастил хайр, сел на иглу, поехал автостопом. За волосы ему много доставалось, в Азербайджане однажды какие-то ублюдки даже повесили его за ноги, головой вниз. Доставалось и со стороны папаши-кагэбэшника, который постоянно стремился упрятать Игоря в дурдом, на курс какого-нибудь сульфазина. Строгий папа полагал, что таким образом отучит свое чадо от вредных привычек и сделает из него настоящего человека.
Хутор, который нужно было посмотреть, представлял собой целый комплекс из жилого дома и хозяйственных построек типа хлева, бани и гаража. Большая часть территории вокруг хутора, который назывался Каазиксааре (Березовый остров), была обсажена по периметру высокими березами и елями, скрывавшими внутреннее пространство от внешних взглядов. В непосредственной близости от этого места, по счастью, никаких соседей не было, территория вокруг Каазиксааре являлась колхозным выгоном, так что каких-либо сельскохозяйственных работ тут не велось и колхозники вокруг не шастали. За лесочком, у поворота дороги, в полукилометре ходьбы от дома была автобусная остановка и располагался довольно приличный магазин, где продавалось все: от халвы, пряников и сметаны до сыров, колбас и рыбных консервов.
Сам дом представлял собой одноэтажную, с чердаком, постройку сорокалетней давности, метров сто площадью. В нем было четыре комнаты, кухня и кладовка. К дому примыкал небольшой сад с двумя десятками яблонь и плодовыми кустами. Особенно подкупало то, что это была не бревенчатая хуторская изба, а самый настоящий цивильный дом из досок, ярко-зеленого цвета, с большими окнами и застекленной верандой.
Нам обоим место очень понравилось и мы решили прямо отсюда отправиться к Раму в Лангермаа, не заезжая в Таллин. Каазиксааре находилось в десятке километров от Тюри - небольшого провинциального городка с орденской церковью XIII века. Отсюда до Рама, проселочными дорогами, было километров двадцать. Их нужно было пройти пешком. Около пяти вечера мы распрощались с хозяевами хутора, пообещав вернуться, и отправились в юго-западном направлении. Через полчаса пути нам попался брошеный у канавы велосипед, как оказалось - совершенно готовый к употреблению. Не пытаясь слишком долго рассуждать о том, кто, зачем и на сколько оставил тут свой двухколесный транспорт, мы посчитали этот аппарат подарком, посланным нам небом ради благого намерения обрадовать мастера неплохим вариантом нового места для ашрама.
Я сел в седло, Ычу пристроился сзади на багажнике, и мы двинулись. К счастью, гравия на дороге почти не было, педали крутились хорошо, а потом мы вообще выехали на асфальтированное шоссе. До Рама добрались часам к двум ночи. Он вышел на наш стук в дверь, весь заспанный.
- Мы нашли дом!, - сообщил я ему радостно.
- О'кей, - Рам похлопал нас с Ычу по плечам, - чай?
XIII. 5. Переезд. Переезжал на новое место Рам бурно. В Лангермаа собралось полтора десятка помощников, в том числе приехали литовцы и питерцы. Вместе с агни-йогами Олегом и Тамарой, подарившими некогда Раму улей с роем, приехал Олег-Барабанщик. Именно ему пришлось на этот раз тащить улей, на пару с Рамом, к машине. Одной из пчел Олег почему-то сильно не понравился (видимо, вибрации были не те), и она стала упорно пытаться ужалить его в лицо. Тот, отмахиваясь, потерял равновесие, в результате чего улей упал на землю. Что тут началось! Во мгновение ока Олег с Рамом оказались покрыты, словно живым мехом, жужжащей пчелиной массой. Барабанщик, стряхивая с себя насекомых, с криком бросился со всех ног в избу, Рам - за ним, а следом - и все остальные. Когда дверь захлопнулась, отрезая растревоженному рою путь в дом, Олег осмотрел всех собравшихся горящими глазами и вдруг бешено заржал. Другие тоже захихикали, а Рам почему-то страшно напрягся и сказал, что ничего смешного вокруг не видит.
До Каазиксааре наша кавалькада из нескольких машин, до предела нагруженных мебелью, хозинвентарем (вывезли с хутора все до нитки, даже до ягодки) и людьми, добиралась проселочными дорогами часа два. Весь прибывший народ остался в Каазиксааре на несколько дней, так как требовалось не только привести дом в радикально новое жилое состояние, но также проверить все хозяйственные постройки и, кроме того - высадить захваченные из Лангермаа кусты и цветы.
Первым делом отремонтировали рамовский кабинет. Это была самая маленькая и одновременно самая уютная комната во всем доме. К ней примыкала кухня с четырья дверями: в кабинет, на улицу, в кладовку и большую комнату с печкой - каминный зал. Отсюда можно было пройти в еще одну большую комнату с тремя дверями: назад в каминный зал, на застекленную веранду и еще - в маленькую квадратную комнату, подобную кабинету, которая превратилась в парапсихологическую лабораторию. Из лаборатории в кабинет вела еще одна дверь. Таким образом, весь дом можно было обойти по кругу.
В кабинете поставили письменный стол, книжный шкаф и рамовскую кровать. В двух больших комнатах расставили привезенные из Лангермаа диваны и софы, несколько тумбочек, столов и стульев, стены завесили картинами, мандалами и прочей символической атрибутикой. На одной из стен каминного зала я разместил огромную карту народов мира, размерами, наверное, два на три метра. В лаборатории (медитационной комнате) пол застелили несколькими слоями одеял, к потолку прикрепили украшенную гирляндой электрических звезд спираль, на которую замыкалось несколько специальных магнитных корон-антенн. По стенам развесили бурятские танки, рамовские таблицы и портреты мастера в разных исполнительских техниках.
Главная алтарная икона было в эти же дни выполнена питерским художником Славиком, прибывшим в компании вместе со своей бывшей женой Татьяной и ее новым другом Йокси. На обратной стороне большого фанерного щита, на котором я когда-то нарисовал подручными красками Белого старца а-ля Рам в натуральную величину, и красовавшегося в качестве рекламного щита у входа перед старым хутором, Славик изобразил снова Рама, снова - в ту же величину, но, в отличие от моего шедевра, в технике фотореализма: обнаженного, в позе лотоса, на фоне тропической растительности. Татьяна, тоже художница, сделала маслом портрет Великой Матери (с собственными чертами, чакрами и сложносплетениями символической орнаменталистики), а также расписала стоявший в каминном зале огромный дубовый сундук изображениями Ямантаки посреди языков космического пламени (трепещите, языцы!).
Потом перешли к сельхозработам: окучивание, обкапывание, пострижение, прополка... В бригаду по пересадке лангермааских кустов черной смородины отрядили меня, Айвараса, Барабанщика и Йокси. Задача стояла простая: нужно было выкопать два десятка ямок, вставить туда корни растений и присыпать их землей. Решили подложить туда, для урожайности, и навозцу, крупные залежи которого были обнаружены в хлеве. Сделали все, надо сказать, довольно споро: выкопали, вставили, уложили, засыпали, полили.
Через несколько дней, после того, как основные работы по наведению элементарного порядка были закончены, осталось испытать действие бани. Но прежде нужно было заказать дрова. Колхозные власти выделили тракториста, с которым нужно было отправиться в лес и отгрузить в прицеп из готовой поленницы оплаченное количество березняка. Пошли мы с Айварасом. Под философские разговоры покидали поленья и стоим, ждем, когда трактор потащит груз к дому. Но у тракториста дело что-то не заладилось - никак ему не вывернуться из-за каких-то бугров и кочек: