двенадцати событий Священной истории. Если в христианстве это этапы жизни Христа, то в буддизме - Будды. Двенадцать страстей здесь соответствует двенадцати стадиям закона зависимого возникновения - пратитьи-самутпады. Сюжет о сошествии Христа во ад и дальнейшем вознесении на небо представляется в буддийском метафизическом понимании как аллегория блуждания души в колесе бытия, сансара-чакре, по-бурятски - сансарыйн хурдэ. Это колесо состоит из пяти областей сансарного (т.е. бренного) существования, по которым блуждают души творений до тех пор, пока не просветлятся мудростью будды и не выйдут за пределы действия законов этого колеса в стихию окончательного освобождения - нирвану.
Паствы как таковой в храме нет. Люди лишь кратко заходят, подходят к ламе, подносят ему деньги или иные жертвоприношения. У меня сложилось впечатление, что это, как правило, водка. Основной ритуал для прихожан состоит в обходе монастырских святынь, который сопровождается вращением молитвенных мельниц, расположенных в ряд и содержащих в себе свитки священных текстов.
Нам, как особым экзотическим гостям, выделили ламу-экскурсовода, который показал кроме всего прочего - даже монастырской кухни - специальное помещение на втором этаже главного храма, где располагался внушительный макет "рая будды Амитабы", исполненный в стиле кукольного театра для дошкольников: с Древом мира, типа новогодней ёлки, в центре всей композиции, в окружении кукольных небожителей и разбросанными повсюду кусочками сахара и конфетами "Красная Москва" в блестящих обертках. Потом у нас была аудиенция у тогдашнего главы буддистов СССР, бандидо-хамбо-ламы Сандо, а также у ламы-лекаря Мунко (нынешний бандидо-хамбо-лама). В свои профессиональные колдовские тайны высокие ламы нас, разумеется, посвящать не стали, проявляя неуместную, как нам казалось, в данном случае идеологическую корректность.
Тем не менее, посещение дацана произвело на меня совершенно неизгладимое впечатление. Это было мое практически первое реальное знакомство с неевропейской культурой: я находился в самом центре Азии, в максимальном отдалении от всякого моря, в мистической области "континентального максимума".
II. 4. Бурятский отрыв. После посещения дацана наша спутница Ира уехала-таки в Кемерово, а мы с Димой разместились у Вадика. Его старший брат Лёша жил отдельно с молодой женой и только что родившимся бэбиком. Вадик же пребывал в одной квартире с бабушкой, мамой (обе дамы, как и жена Лёши, из сибирских казачек) и папой - бурятским партийным номенклатурцем. Папа в основном квасил по министерствам с друзьями, но к нам отнёсся очень великодушно. По его инициативе мама даже безвозмездно выдавала нам из семейной кассы по три рубля карманных денег на человека в день (и это - в течение всего нашего пребывания в Улан-Удэ, т.е. недели две как минимум!). Ели мы вместе со всей семьёй. Спали - в отдельной комнате, как в двухместном гостиничном номере.
Вадиков папа познакомил нас, через свои партийные контакты, с местными востоковедами из АН Бурятской АССР. Люди, которых мы тут нашли, оказались учениками из группы Бидии Дандарона, имевшими контакты в Эстонии. Улан-удинские буддологи задарили нас индо- и тибетологической литературой, включавшей в себя несколько работ мастера. Я спросил, можно ли с ним повидаться, но оказалось, что он был в очередной раз осуждён как диссидент (формально - по уголовной статье, что-то вроде "развращения малолетних") и недавно умер в заключении. Это, конечно, было очень печально, ибо я, отправляясь в Бурятию, надеялся не только на колдовское бэри-бэри местных шаманов, но и на квалифицированное разъяснение отдельных мест из материала о технике тантрического созерцания, опубликованного Дандароном в одном из тартуских сборников. Впрочем, его "Буддийская теория индивидуального Я", обнаруженная мной в числе подаренных материалов по истории и филологии Центральной Азии, многое проясняла в этом вопросе.
Мы отрывались в Улан-Удэ недели две. Днем ездили с номенклатурным папой по живописным окрестностям, посещая местные достопримечательности, а по ночам лазили с его старшим сыном Лёшей в окна женского общежития и добирали духАми, когда заканчивалась водка.
Улан-Удэ - довольно забойный город. Здесь уже ощущается близость Китая - и в человеческих лицах, и в дизайне общественного пространства. На центральной площади города красовалась безумная мегалитическая композиция, изображавшая, как мне сначала показалось, бой Руслана с головой. Впрочем, приглядевшись, я понял, что голова-то это была не чья-нибудь, а самого Ленина, причем таких размеров, что в ней вполне мог бы разместиться небольшой валютный бар для жаждущих экзотики иностранных туристов. Напротив огромного мраморного кубического постамента с железной головой высилось здание Бурятской национальной оперы, украшенное бронзовым конником с пикой наперевес. Это, вероятно, был Гэсэр-хан - один из главных мифических героев народов Центральной Азии. Оперный конник в противопоставлении с головой Ленина и формировали, строго говоря, композицию "боя" персонажей пушкинской сказки.
Вообще места тут, надо признаться, действительно мифологические. Всё вокруг так и дышит легендами. Чего стоит один только Байкал! Лешин и Вадиков папа, к примеру, происходил из прибайкальского местечка Баргузин и утверждал, что именно здесь родился Чингис-хан - дальний предок их семьи. "Баргузин" - это еще и название особого и очень опасного байкальского ветра, пустившего на дно не одно судно. Кстати, одной из его жертв стал известный сибирский драматург Вампилов. Говорят, что сейчас Байкал сильно загрязнен, но в середине семидесятых уловы тут были неплохие Никогда не забуду байкальского омуля, которого нам с Димой подавали под водочку в одной исключительно гостеприимной академической семье дандаронцев-буддологов, а мы, в свою очередь, предлагали радушной хозяйке и её очаровательной подруге, разделявшей наше застолье, погрузиться в магическую атмосферу ориентальной мистики не через бесплодные умствования, а чисто практически, посредством волшебных трав саянских склонов.
В конце концов мы решили, что пора и честь знать. Поскольку личных денег у нас не было с самого момента прибытия в Улан-Удэ, мы воспользовались любезным предложением курировавшей нас семьи взять в долг на билеты домой. Вадик подарил мне, как фанатичному ламаисту, красную монгольскую маску буддийского божества, привезенную некогда папой из Улан-Батора. Съездили напоследок с ним и Витей-шкетом на плантацию, натерли в дорогу ручника, выпили со всеми друзьями на посошок. Дима позвонил в Москву своей подруге Трушкиной, с которой собирался пересечься в Крыму: "Сегодня выезжаю. Буду через неделю".
II. 5. Назад в Европу. На поезде "Владивосток-Харьков" доехали почти до конечного пункта назначения. Как проходила эта поездка, я описал в своем автобиографическом опусе "Тропой Священного Козерога":
"Ручник — это пыльца конопли, собранная с растения непосредственно при перетирании его руками или каким-либо другим способом. К примеру, в заросли конопли можно отправиться голышом по росе, и тогда придется снимать пыльцу со всего тела. Но это не очень удобно, если поутру стоит прохладная погода. У восточных народов существует альтернативный вариант — в поле выпускают коня. Конь собирает пыльцу на свои бока, которую потом счищают скребком и прессуют. Но самый эффективный способ сбора пыльцы — это комбайн. В тех местах, где имеются технические плантации каннабиса, урожай собирают специальные комбайны, на ножах которых пыльца слипается в ширу высшего качества. Это уже абсолютно готовый продукт, не требующий дальнейшей обработки. Такие плантации находились в Советском Союзе, к примеру, на Северном Кавказе. О чудо-комбайнах мне рассказывали ребята из Орджоникидзе, с которыми я познакомился в тамбуре поезда Владивосток–Харьков, на пути из Бурятии в Крым.
У меня тогда как раз был с собой ручник, собранный на священных местах забайкальских обо и монастырей. Это была самая смешная масть, которую мне когда-либо приходилось пробовать. Изумрудно-черного цвета, забайкальский ручник-бурятовка вызывал просто чудовищные приступы стеба, которые было невозможно ничем погасить. Смеяться приходилось до полного изнеможения или даже удушья, когда уже не хватало воздуха и темнело в глазах. А у ребят из Орджоникидзе оказался ручник с северокавказского комбайна. Они долго присматривались ко мне и Диме — моему тогдашнему компаньону по паломничеству в каннабиальные глубины Центральной Азии. Мы-то с Димой курили наяки бурятовки, а они прибивали папиросы. Наяк — это маленький шарик ширы, на одну затяжку, который кладется на конец горящей сигареты. Шарик начинает дымить, и этот дымок засасывают с помощью коктейльной трубочки или пустого корпуса шариковой ручки. Наконец, один из кавказцев вкрадчиво спросил:
— Не дадите ли вашей масти попробовать?
Мы дали. После этого весь тамбур — то есть человек восемь — ржал взахлеб, раскачивая вагон и пугая персонал поезда. Дым стоял коромыслом, молодцы прибили своей масти, ну и поехало... В таком режиме мы ехали четверо суток до самого Харькова..."
От Харькова мы автостопом добрались до Симферополя и первым делом заявились к Вилли, где у Димы была обговорена стрелка с Трушкиной. Тут он пережил шок жизни. Трушкина, по словам Вилли, действительно приезжала и даже ночевала, но не одна, а с каким-то другом. Буквально в утро нашего приезда, чуть ли не за полчаса до звонка в дверь, они свалили, вроде как, в Феодосию. "Вот Трушкина-Факушкина!" - неистовствовал Дима. Мы отправились за ними следом и в течение недели исколесили весь полуостров в попытке настичь. Но тщетно. Впрочем, может быть и к лучшему, ибо по пути не скучали и попадали в самые забавные истории. В общем, в Крыму ситуация была уже не мистическая, а чисто хиппово-отвязная: появились всякие ляльки, знакомые люди и различные заморочки чисто курортного характера.
"Как-то в Ялте, на базаре, я спросил в шутку одну бабулю,