рекомендации древнекитайских алхимиков. Иво, следуя учению Уку Маазинга, был уверен, что как эстонец, угро-финн и представитель урало-алтайской ментальности, он гораздо больше открыт в сторону китайского эгрегора, чем западного. Однако, наплыв кришнаизма и переход в стан прабхупадовцев ряда близких друзей заставили его сойти с пустых небес и поближе присмотреться к ведическим практикам. Последние ставили первоначальным условием просветления ритуальную чистоту. Для того, чтобы форсировать процесс самоочищения организма, Иво решил прибегнуть к радикальной голодовке, месяца на полтора.
К моменту нашей бани он находился уже на сороковом дне. Он воодушевленно барабанил весь вечер, с горящими глазами подпевая кришнаитские речевки: "Хари Рама, хари бо!" Смычка с трансцендентным совершилась совершенно неожиданно. В этот момент Иво понял, что все - лишь проявления Высшего Стеба. Прозрение такого уровня требовало симметричного жеста. Иво снял с шеи мридангу, подошел к столу, взял непочатую бутылку "Viru valge" (эстонская водка "Вируская белая"), сорвал зубами пробку и... в несколько секунд влил в себя все содержимое реторты. Вслед за этим последовала немая сцена, после чего Иво взревел как мамонт, ударил себя обеими кулаками в грудь и рухнул на спину, будто подкошенный. Потом он рассказывал:
"Когда я пил - ничего не чувствовал, словно вода льется. Потом пришло ощущение, что все тело превратилось в сосуд со спиртом, а затем в горле появилось чувство какого-то пузырька с воздухом. Я его проглотил. Пузырек спустился в живот, затем проник еще ниже, в промежность, потом вошел в основание позвоночника и стал подниматься вверх, к голове. Вместе с ним вверх стала подниматься волна тепла. Пузырек вошел через основание черепа в голову, а когда достиг темени - я увидел вспышку света и потерял сознание".
Иво выжил, но трип этот запомнил навсегда. Утверждает, что никогда себя раньше не чувствовал таким целостным. Кришнаитом он так и не стал - вернулся к даосским практикам, а вот его приятель Мярт от кришнаитов очень скоро отошел, но не в даосизм, а в православную мистику. Он принял сан православного священника и стал служить в соборе Александра Невского на Вышгороде. Говорят, служит там до сих пор (дай Бог ему здоровья).
XVIII. 5. Экзорция. Другим завсегдатаем вышгородского собора стал Эдик. Много лет пропев в церковном хоре, он погрузился в православную мистику, в которой его больше всего интересовала изгонка бесов - экзорция. Однажды Эдик взял меня с собой в Васьк-Нарву, на литургию отца Василия, который тогда считался одним из наиболее продвинутых мастеров. "Вова, - говорил мне Эдуард, - я уважаю все пути, но поверь мне, в сравнении с отцом Василием все остальные гуру отдыхают. Не поленись, съезди в Васьк-Нарву. Это схак только для русских!"
Ехать от Таллина, по заснеженной зимней трассе, пришлось часов шесть. Высокий красный терем храма, где служил отец Василий, был окружен хозяйственными постройками и высоким забором, образую, в сущности, подобие монастыря. Перед воротами было припарковано несколько легковушек и пара небольших автобусов с ленинградскими номерами. В трапезной было полно народу. Сидя на лавках по обе стороны длинного стола, паломники трапезовали хлебом с чаем, крестясь всякий раз, когда нужно было положить в стакан сахар или передать что-либо соседу. Нам предложили пройти вдоль стены в самый дальний конец стола. Там сидела, как это очень быстро стало понятно, компания питерских наркотов-циклодольщиков, которые очень активно обсуждали предстоящий перформанс в ключе собственного психоделического интереса. Они делили калики, потом попросили набожную тетеньку в платке еще налить чаю - что б запить. За столом сидели преимущественно женщины. Наблюдая их византийские лики Мценского уезда, я вспомнил об одной особе, которую, наверное, по всем параметрам можно было бы причислить к одержимой.
Дело происходило в пасхальную ночь, на службе в Псково-Печерской лавре. Это как раз был год, когда впервые в СССР перешли на зимнее время. И вот начинается Великая Пасхалия, вступает хор, я, голодающий третьи сутки подряд, стою в полнейшей благочестивости, со свечой в руке и вдруг, прямо под ухом, слышу истошный вопль: "Люди, остановитель, что вы делаете! Христос ЕЩЕ НЕ ВОСКРЕС, ведь ВРЕМЯ ПОМЕНЯЛИ!" Невысокого роста, вся в черном, закутанная в платок дама неясного возраста, но очень голосистая, пыталась прорваться в сторону алтаря, видимо - чтобы сорвать неправедную службу. Ее очень быстро блокировали и пара бородачей в валенках вынесла нарушительницу покоя, под локти, из храма вон. А может быть - следовало прямо батюшке под крест, под святую воду?
Впрочем, это был еще легкий случай. Эдик насмотрелся в церкви и не таких. Однажды в собор на Вышгороде повадилась ходить некая молодая активистка: что ни заутреня - она здесь, что ни вечеря - она опять тут как тут. И вот, приходит она в очередной раз - никто на нее из своих внимания уже не обращает - и так по-тихому, вдоль стеночки, подходит к клиросу, и тут резко, боковыми вратами, проскальзывает в алтарь. А там - служба идет вовсю, иереи кадят вышним силам... Не успели они сообразить, как дамочка легким движением руки сбросила с себя пальто и оказалась... в чем мать родила! Тут Эдик слышит, как ему староста на ухо строго шепчет: "Пойди в алтарь, выведи ее оттуда, на хуй, на улицу!" Что делать? Надо идти! И вот, идет Малыш через весь храм, входит в алтарь, берет у алтаря голую даму под локоть и галантно шепчет ей на ухо: "Тихо-тихо-тихо, спокойно-спокойно-спокойно!" В этот момент ему мерещится, что на самом деле в соборе происходит ритуал его алхимической свадьбы с магической супругой. Все сходится! Сейчас, по сценарию, необходимо выйти из скинии и пройти через весь ковчег к выходу. Эдик начинает заговаривать подругу первой попавшей на ум ахинеей - лишь бы захватить ее внимание, пока та не опомнилась и не ломанулась назад. И вот он спускается, окутанный фимиамами, с клироса и неспешно шествует через весь храм, по ковровой дорожке, под хоровое пение, с голой дамой под руку - в НОВУЮ ЖИЗНЬ...
Я давно пытался выяснить, что движет людьми, срывающими с себя одежду в публичных местах, и прежде всего - в священных. Козельский тайновидец отец Серафим, с которым я был знаком еще по Щелковской, на этот счет сказал мне, что у них в Оптиной в каждом приличном храме, в свечном ящике за алтарем, на всякий пожарный, держат наготове халат. А одежду с себя человек срывает потому что она ему мешает взлететь - бывает такое ощущение в особых состояниях. Так что нашим эстонским батюшкам опыт оптинских старцев очень бы пригодился!
Тем временем народ из трапезной потянулся к выходу. Началось! Питерцы еще раз, на посошок, закинулись своими таблетками и в оживлении пошли занимать места. Мы отправились вслед за ними. В небольшом храме собралось человек с полсотни. Отец Василий начал священную литию с обращений к Святому Духу триипостасного божества, церковный хор огласил пространство надмирными гармониями. Паства пыталась подтягивать нестройными голосами, а потом в общий хор стали прорываться какие-то странные фальцетные взвизги и подвывания. "Бесы проснулись!" - сказал Эдик и перекрестился.
Отец Василий махнул в сторону собрания кистью со святой водой. Над головами полетел по дуге рой искрящихся брызг. Несколько капель упало на меня и на стоявшего рядом солидного мужчину с аккуратной бородкой, в очках и добротном пальто. "Блядь, опять дождит!" - неожиданно произнес он тягучим гнусавым голосом, а потом вдруг почему-то упал на четвереньки и бросился с собачьим воем под лавку. Публика шарахнулась в разные стороны, а с задних рядов зычно закричал другой бес: "Водку давай, коньяк!" Здоровый дядька в телогрейке, с нечесаной бородой, как русский раста, топтался в темном углу, переминая в руках шапку и выпучив глаза. Священник махнул в его сторону кистью: кыш, нечистая сила!
Атмосфера в молельне накалялась. Отец Василий запалил кадило, вокруг распространился запах ладана. Стоявшая вперели молодка с точеным ликом софийного ангела вдруг отпрянула назад, замахав в воздухе руками, а потом у нее будто бы из самого чрева кто-то проговорил густым басом:
- Фу, дышать нечем!
- Ты кто такой, как тебя зовут? - обратился к бесу отец Василий, еще раз наподдав ладаном и покропя вдогонку водицей.
- Легион!
Тучи сгустились, накатила атмосфера суеверного ужаса. Молодка, словно зомбированная, вступила в диалог, отвечая на вызовы Василия Всесильного утробным голосом инородного существа.
- Что вам надо?
- Шоколада!
- Водки давай, коньяку! - вновь послышались крики из темного угла. Под скамейками, укрывшись от святой воды, завыли болящие.
Всего бесновалось человек десять, кто - по-тихому подвывая, кто - буйно откидываясь навзничь, с пеной у рта, по нескольку раз подряд. Тех, кто совсем в нокауте, водили в трапезную - отпаивать чаем, а потом отчитки продолжались: с кадилом, кроплением, помазанием, чтением и пением канонов, диалогами с бесами и прикладыванием бесомых к честному кресту и святым дарам.
Наблюдая публику, я заметил что, пожалуй, больше всего от происходящего тащились питерские циклодольщики. Они, действительно, кайфовали в полный рост - судя по их восторженным лицам и вытаращеным глазам со зрачками в пятак. Наверное, они воочию созерцали летающих под потолком упырей, слышали эзотерические нашептывания обрамленных иконными окладами темных ангелов и единственные во всем собрании понимали, как разводит вий в облачении священника собравшуюся аудиторию на хип-хоп, трулль-ля-ля! "Это еще что, - сказал Эдик, - вот в Псково-Печерской лавре, на отчитках у отца Адриана, одновременно человек по пятьдесят беснуется - всю ночь напролет, до третьих петухов!"
Это была архаичная психоделическая практика в духе негативной теологии: через демонстрацию наличия дьявола доказать бытие бога. Я не стал ждать третьих петухов и, оставив Эдуарда с болящими до первого утреннего автобуса, уехал в