- С вашего позволения я позвоню Геннадию Александровичу, проинформирую?
- Это еще зачем?
Алтунин смерил его презрительным взглядом: неужели до такой степени глуп?
- Мне очень жаль, что вы так ничего и не поняли. Самое худшее уже случилось: я имею в виду вашу неспособность руководить объединением. Все остальное не имеет принципиального значения. О былых отношениях с Лядовым забудьте. И чем быстрее это сделаете, тем лучше для вас. Кляузничать на себя запрещаю! Буду наказывать за фискальство. Меня разрешается критиковать публично, а не за моей спиной. Поняли? Что бы с вами ни произошло в будущем, не усугубляйте последствия сегодняшним поведением. Интриг не должно быть. Займитесь делом, работайте по двадцать часов в сутки - без этого на плаву не продержитесь и полгода. Я ценю энергию. Не можете работать так, как надо, — учитесь. Учитесь добросовестно, не надейтесь на знакомства. Они вам все равно не помогут. Вас сюда прислали не понукать других, а изучать дело и разумно руководить. Мухин вам поможет - не сомневайтесь. Он не гонится за должностями, яму копать не станет - болеет только за дело. Вы, Виктор Михайлович, совершили большую оплошность, согласившись на должность генерального директора производственного объединения. Будем выправлять ее общими усилиями. Спесь, амбицию отбросьте. Вы - в железных тисках хозрасчета.
Наконец до Замкова дошло. Он поежился. Не по незнанию инструкций и порядков, а намеренно ставит Алтунин Мухина временно исполняющим обязанности главного инженера «Тайги». Берет на себя полную ответственность. И Замкова сразу жестко приструнил: доносами на начальника собрался заниматься?! А уполномочивал ли тебя на такое дело заместитель министра? Или по собственной инициативе, по укоренившейся привычке быть со всеми запанибрата? Мол, не донос, а информация... Донос всегда есть донос, каким бы красивым словом ни называли его. На начальников фискалить - безнравственно. И Лядов этого терпеть не может. Лядов привык сам во всем разбираться.
Конечно же, великий дипломат Замков понял: допустил оплошность. Проклятый язык! Алтунина кляузами не испугаешь.
Когда человек знает, чего добивается, ему ничто не страшно. Он может заблуждаться, ошибаться, но сам-то твердо уверен в своей правоте.
А Замков испугался. Испугал его вид Алтунина: неприступно-холодный - вроде бы и нет на свете никакого Замкова, генерального директора объединения «Тайга».
Из-за чрезвычайных обстоятельств Алтунин задержался в Нижне-Тайгинске еще на пять суток. Создал комиссию по кадрам, привлек в нее не только кадровиков, но и директоров заводов, инженеров, секретарей парткомов и профсоюзных руководителей, передовых рабочих, начальников служб и цехов.
Комиссия трудилась без роздыха. Алтунин заново укомплектовывал штаты объединения, перемещал, повышал, понижал в должностях, добиваясь стройности управленческого аппарата. Холодно, расчетливо. Безжалостно.
Если бы Лядов был проинформирован обо всем тем же Замковым, он, конечно же, срочно отозвал бы Алтунина в Москву, приказал прекратить ломку штатов. Но Лядов ни о чем не знал.
Алтунин творил «галактику» по своему разумению. Увлек других. Все пришло в движение. Колесо сперва сделало пол-оборота, потом - полный оборот. И стало набирать скорость.
Он больше не хмурился. Расхаживал веселый, немного взбудораженный, со сверкающими глазами. Словно бы сбросил с плеч тяжкий груз. Чувствовал себя раскованно, уверенно.
Отсюда, из таежной дали, снова окинул взглядом свою промышленную «галактику», с ее сложнейшими долговременными связями, с переплетением человеческих судеб, и вновь ощутил себя хозяином положения. Он начальник всесоюзного объединения. Всесоюзного!.. И отвечает за состояние и развитие производства, за выполнение государственного плана и обязательств перед бюджетом. Он не имеет права предаваться меланхолии, робеть, становиться в тупик перед буквой инструкции, которые приводят в трепет замковых. Не с Замкова - с тебя спросят за все. За того же Замкова.
А если грубо, примитивно: инициатива, решительность входит в твои обязанности. За это ты получаешь более высокую зарплату.
Кадровый вопрос - соль всего. И тут кокетничать нельзя. Слишком дорого приходится расплачиваться за неудачные кандидатуры. Незачем подбадривать и утешать Замкова.
Замковщина... Что это такое? Существует ли она? Или это, так сказать, частный случай?
Мухин прилетел поздно вечером. Позвонил Алтунину в гостиницу.
- А, это вы, Джон Флай! — обрадовался Сергей. — Приезжайте немедленно...
Не успел повесить трубку, как в дверь постучали.
- Войдите.
На пороге стоял Мухин. Подчеркнуто элегантный на современный манер: синий пиджак с металлическими пуговицами, светлые брюки, слоено бы облезлые курносые черно-красные туфли. Не человек, а картинка.
Сергей был удивлен невероятно. Прямо-таки потрясен его мгновенным появлением.
- Как это вы?! Телепортация?
- Ну, нет, глупостями не занимаюсь. От дежурного по коридору до вашей двери три шага. Позвонил и сделал эти три роковых шага.
Сергей рассмеялся.
- В самом деле, просто. А мне показалось, будто звоните с аэродрома: голос тихий.
- Я полушепотом. Чтоб дежурного не разбудить.
«Наверное, такими и были мушкетеры, двадцать лет спустя», — с внутренней улыбкой подумал Алтунин, разглядывая плечистого, слегка грузноватого человека с острой бородкой и пронзительным взглядом. Сделалось легко, мир обрел устойчивость. Джон Флай - твердая рука!
- Знаете, зачем вызвал?
- Знаю. Замков звонил. Операция в духе лесковского «Гения».
- Ладно. Все беру на себя. Могут быть неожиданности. Так что придется стерпеть.
- И это знаю. А к неожиданностям нам не привыкать, Сергей Павлович. Как говорит Джон Флай... — Он замолчал и, воззрившись на Сергея, спросил: — Откуда вам известно, что Джон Флай - это я?
Алтунин расхохотался.
- К маркетингу готовлюсь, аглицкий учу. А как переводится - флай? То-то же, Иван Фомич. Вручаю вам «Тайгу». Теперь можно и маркетингом заняться.
По чьим чертежам все-таки устроен мир?
Снова ты, Алтунин, ходишь по своему московскому кабинету в глубокой задумчивости, с застывшим взглядом. Иногда на губах появляется скупая, неопределенная улыбка. Скорее всего ироническая. Жизнь твоя полна скрытой иронии, и часто через иронию познаешь ты многое. До недавнего времени был убежден: находишься в центре вселенной, откуда открывается обзор не только на все настоящее, но и на будущее. Теперь вдруг появилось ощущение, будто не в центре стоял, а шел по винтовой лестнице, виток за витком, и неожиданно на очередном витке лестничные ступени сначала угрожающе заскрипели, зашатались, а потом и вовсе исчезли. Лестница обернулась почти отвесной стеной, уходящей в заоблачные выси...
Эх, не успел доделать все до конца своими руками!.. А может быть, так лучше?.. И, может быть, при нынешней ситуации надо принять предложение Скатерщикова о переводе «Самородка» на двухзвенную систему?.. Ха-ха, не начнет ли Петенька со страшной силой отрабатывать назад? Тер, тер лысину - и опять все может обернуться против него. Ну, не против него лично, а против его страстного желания вырваться из-под опеки Алтунина. «Надоело всю жизнь быть под твоей эгидой! Хоть бы временно передохнуть...» Вот она, ирония обстоятельств!
А история отношений Алтунина с Лядовым? Тоже оборачивается вроде бы иронией: зря старался, Алтуня! Крутился, вертелся, чуть выговор не схлопотал (а, возможно, еще схлопочешь) - и все как бы зря: опять Лядов на коне, возможно, даже потешается над тобой - по-своему, по-лядовски. Дескать, как там говорил Проперций Младший или Старший: платите за зло справедливостью? Утерся Алтунин, а теперь вот шагаешь в раздумье по своему кабинету, прислушиваешься к шуму осеннего дождя за окном. Даже времена года стал замечать, все стал замечать; при каждом телефонном звонке из министерства вздрагиваешь - вот как тебя поддел Лядов.
Дождь хлещет и хлещет. Этакая беспросветность. Клубятся за окном черные облака. Жухлый прозрачный листочек неприкаянно прилепился к стеклу. А ты все слоняешься по своему кабинету в странной неопределенности. Да и кабинет-то, возможно, уже и не твой. Пока ты тут раздумываешь, там, пожалуй, давно все решили. И не сомневаются. Думай, думай, Алтунин. В таких случаях положено думать. Как любил говорить Юрий Михайлович Самарин, умом не раскинешь, пальцами не растычешь; озадачили, словно перелобанили. Под гору-то так, да в гору-то как? Стал на думах, как на вилах...
Жить бы вот с такой присказкой. Но у Алтунина не получится. А как перевести на нынешний язык «перелобанили»?
Сегодня на коллегии Лядов прямо-таки на крик срывался: самоуправство, превышение полномочий, следовало бы строго наказать! И накажут, ежели после алтунинской пертурбации в объединениях дела пойдут хуже... Пертурбация - вот, оказывается, как это называется. А ты вообразил, будто наводишь порядок в своем хозяйстве.
Бурная была коллегия. И Алтунин в выражениях не стеснялся: называл вещи своими именами. Семь бед - один ответ. Не сомневался - на этот раз несдобровать, а потому отвел душу. Все равно...
Еще в тот день, когда вернулся из поездки в Москву, догадался: что-то за время его отсутствия произошло. Лядов принять отказался. На коллегию не вызывали. Никто не заговаривал о поездке Алтунина в Англию - будто и не было никакой договоренности. Когда Сергей намекнул о маркетинговой командировке секретарю коллегии, пытаясь через него выяснить, что же случилось, тот, взглянув на него без интереса, сказал с явной подковыркой:
- А вы разве не слышали: Большой Бен остановился? Усталость металла...
Алтунин, щадя свое достоинство, больше ни с кем на эту тему не заговаривал. Кире сказал:
- Не сердись, Кирюха: поездка к Джону Булю откладывается на неопределенное время. У них там что-то с Большим Беном стряслось. Да и за каким дьяволом нам связываться с этим прогнившим насквозь капитализмом? Поедем лучше в Болгарию, на Золотые пески. Еще не поздно. Надоел маркетинг до тошноты. Обойдемся? А?..