к. Главный из них — пропорциональное размещение производительных сил на территории страны. Не об этом ли говорилось в директивах последних партийных съездов?
Они, эти директивы, были тем живительным воздухом, которым ежечасно дышал руководитель производства Сергей Алтунин, дышали миллионы советских людей. Так почему же он, выслушав начальника рудника Гривцова, впал в дурное расположение духа?
Может быть, потому, что Гривцов грубо и прямолинейно сформулировал проблему? Дал почувствовать: дело не терпит! Вы там продолжаете изучать в своих институтах все аспекты развития и размещения отраслей машиностроения, строите математические модели, а нам подавай надежную технику! И не в каком-то необозримом будущем, а сегодня, сейчас. Будто кол вбил в землю.
Неожиданно для самого себя Алтунин вдруг порадовался тому, что не он, а Гривцов вбил этот кол, вокруг которого все должно закрутиться, завертеться.
Так в чем же она, проблема Сибири? Основная, коренная?
Алтунин перебирал в уме пункт за пунктом. Захотелось понять Сибирь, как не понимал ее до сих пор, взглянуть на нее с теперешней своей высоты, с какой-то новой точки зрения. Скорее всего с экономической. Впрочем, эта точка зрения не такая уж и новая для него. Все последнее время ему приходилось быть, по сути, экономистом, ибо она, экономика, являлась квинтэссенцией производственных отношений. Душа Алтунина с годами становилась словно бы более строгой, она требовала и от людей и от явлений четкости, проявления основной сути.
Сергей начал «черстветь» уже тогда, когда его поставили во главе объединения «Самородок». Исчезли чисто личные отношения с десятками хорошо знакомых людей. Хозрасчет требовал жесткости, категоричности. Тут была игра по очень суровым правилам. Тогда-то и появилось у него жесткое выражение лица: губы сделались словно бы тоньше. А в глазах застыла холодная отрешенность беспрестанно думающего человека.
...Конечно же, если удастся быстро перевести главк на хозрасчет, превратить его во всесоюзное промышленное объединение, легче будет осуществить и основную стратегическую цель — зонирование машиностроения. Петр Скатерщиков и пикнуть не посмеет — ему придется подчиниться необходимости. Единая техническая политика!..
Но перевести главк на хозрасчет не так-то просто. Хозрасчет предполагает самоокупаемость, без этого главк не превратится в орган экономического управления! У него должны быть свои деньги. Не из государственного бюджета, а свои — часть прибыли предприятий. Средства, которыми можно маневрировать вполне самостоятельно.
Нужны деньги, нужны...
А зачем они тебе, Алтунин? Для осуществления каких честолюбивых замыслов? И чем провинился перед тобой Петр Скатерщиков, успешно выполняющий план, только что награжденный за это орденом Трудового Красного Знамени?..
Он опамятовался, только когда зазвонил телефон. Звонила Кира.
— Алтуня, ты жив?
— Вроде был жив. А что?
— Пятница. Сидим все трое у семейного очага и ждем, яви милость, великий человек.
— Еду, ребятишки, еду. У меня тут Эврика! Вот и задержался.
— Привози и ее: пельменей на всех хватит.
Сергея удивила спокойная уравновешенность Ступакова. Анатолий Андреевич не выглядел усталым, измученным. Похоронив жену, сразу же явился в главк. Сидел в кресле монументальный, с обычным твердым взглядом, с нестареющим лицом, аккуратно подстриженный — словно бы ничего и не случилось в его жизни. Потому и не хотелось думать о нем как о несчастном, одиноком старике.
— Доложите обо всем, — сказал он Алтунину ровным голосом. — О чем собираетесь говорить на коллегии?
— Пора переводить главк на хозрасчет, — выпалил Алтунин. Он сейчас не знал, как вести себя с начальником, только что похоронившим жену.
Ступаков согласно кивнул головой.
— Назрело. Еще?
— Объединение Скатерщикова перевести на обслуживание Восточной зоны...
Анатолий Андреевич оживился.
— Что-то новенькое. Что вы имеете в виду? Восточная зона... Хм... Откуда она взялась?..
Сергей воспрянул духом.
— Она была и есть. И ей принадлежит будущее, так я полагаю. Хочу поставить вопрос о создании в восточных районах страны мощного машиностроительного комплекса, обслуживающего потребности преимущественно этих районов: Сибирь, Дальний Восток, Казахстан, Средняя Азия... Ну, для начала хотя бы два производственных объединения. Одно из них — «Самородок». Пусть делает машины в «северном» исполнении...
— А второе?
— Второе нужно еще создать. Есть у нас, как вы знаете, «лишние» заводы. Сперва полагал разумным перевести их на изготовление запасных частей.
— Недурная идея.
— Но потом, поразмыслив и посовещавшись с экономистами, решил так: а почему бы эти заводы не свести в объединение?
— Они не сводимы.
— Верно. Придется менять профиль, положив в основу, скажем, изготовление машин и оборудования для лесной промышленности. Создать как бы «ядро» будущего комплекса...
Он развивал и развивал свою идею, увлекшись, забыл, что перед ним человек, только что похоронивший жену. Мысли текли звонко, как вода в сибирском ручье. К ним не мог оставаться равнодушным Анатолий Андреевич. Тут была и его поэзия — Алтунин не сомневался в том. Разве сам Ступаков не строил планы, один обширнее другого, когда речь заходила о Сибири? Сибирь он любил, болел ею. И не он ли первый заговорил еще несколько лет назад о необходимости развивать производство на основе природных богатств, формировать промышленные узлы в районе сырья? Но тогда его увлеченность как-то не захватила Сергея. Он смог оценить ее только сейчас, когда сам стал одержим идеей зонирования.
По непроницаемому лицу начальника главка трудно было понять, во всем ли согласен он с Алтуниным.
Ступаков молчал. Замолчал и Сергей.
— Продолжайте, — подал голос Ступаков. — Хорошо ли вы аргументировали свое предложение!..
«А ведь Аксинью Петровну похоронили...» — почему-то подумал Сергей и опять внутренне сжался. Ему казалось: сейчас никакая, даже самая блестящая идея не в состоянии восхитить Анатолия Андреевича. Что идея, если умер самый близкий человек, жена, с которой прошел через годы, и вот остался один. Один на всем белом свете!..
— Я все аргументировал, — сказал Сергей глухо. — Тут вот в докладной. Очень подробно.
Холодновато посмотрев на него, Ступаков распорядился:
— Посоветуйтесь со Скатерщиковым — его вызвали на коллегию. Взвесьте вдвоем все «за» и «против». И только после того докладывайте коллегии. В вашей идее есть что-то заманчивое. Но мне тоже нужно разобраться.
Он умолк, и Сергей догадался: разговор окончен. Когда тихо выходил из кабинета начальника главка, Анатолий Андреевич даже не повернул головы в его сторону. Сидел неподвижный и внешне невозмутимый. Не привык и не хотел выглядеть сникшим, надломленным. В свое личное горе не желал пускать никого. Это было не наигранное, а присущее ему. В нем всегда угадывалась некая надчеловечность. Алтунин никогда не смог бы представить себя таким. Ему сейчас хотелось плакать, но был уверен, что Ступаков не понял бы этих слез, они удивили бы его: «Зачем плакать? По кому? По мне или по умершей? По мне плакать рано, а умершая плохо знала тебя, и ты плохо знал ее. Все, что случилось, уже случилось, и оно касается только нас двоих. Двоих пожилых людей. Людей иного поколения, которое не очень-то ценило слезы... Смерть — печальная неизбежность. Иногда избавительная. Для Аксиньи Петровны, безусловно, избавительная: отмучилась. Для нее так лучше...»
И все-таки Алтунин внутренне был потрясен. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...» Раньше не понимал истинного смысла этих строчек, а сейчас вдруг осознал. Мыслить и страдать — это и есть жизнь. Без душевных страданий жизни просто не бывает.
Скатерщиков сам зашел к нему. Солидно пыхтящий, неторопливый, уверенный в своей нужности.
— Вот прибыл. К старику лезть как-то неловко. Такое горе.
— Он только что советовал мне поговорить с тобой перед коллегией.
Скатерщиков удивленно поднял глаза. Медленно положил раздутый портфель на столик.
— Поговорить? О чем?
Сергей взял его руку, крепко сжал.
— Во-первых, поздравляю, как говорят, с высокой правительственной наградой: ты ее заслужил. Надеюсь, заслужишь еще и еще.
Скатерщиков не просветлел. Опасливо высвободил руку.
— А во-вторых?
— Долгий разговор. Сядем рядком, поговорим ладком. Чай сейчас принесут.
Скатерщиков был мнительным. Ему всегда казалось, будто от Алтунина исходит нечто, могущее разрушить то уравновешенное спокойствие, которое сам Петр ценил превыше всего. Он, как и в прежние годы, продолжал считать Сергея человеком особого коварства. Интеллектуального, что ли. Потому-то и сейчас сразу проникся тревогой. О чем собирается говорить с ним Алтунин перед коллегией? Опять какой-нибудь прожект?..
Сергей стал расспрашивать о положении дел в объединении. Не думает ли Скатерщиков расширить его?
Нет, ничего подобного Петр не думал. Он считал организацию объединения совершенной — такую завершенность придал ей еще сам Алтунин. Дела идут прекрасно. Спрос на продукцию повышается.
Сергей согласно кивал головой. И это больше всего беспокоило Петра.
— А вот и чай! — воскликнул Сергей, когда секретарша внесла стаканы на подносе.
Скатерщиков сделал глоток и отставил стакан в сторону.
— Ну, как жена, как детки? — спросил Алтунин. Этот безобидный вопрос, вполне уместный при их давних близких отношениях, вывел Скатерщикова из себя.
— Что ты еще задумал?! Выкладывай сразу. Не ходи вокруг да около. Но знай заранее: я не согласен!
— С чем не согласен?
— Со всеми твоими выдумками.
— Ты еще не знаешь, о чем я собираюсь толковать. И, кроме того, с начальством в таком тоне разговаривать не полагается. Ты не у себя в тайге, а в кабинете заместителя начальника главка.
Скатерщиков чуть ссутулился.
— Ладно. Исправлюсь. После таких замечаний мне следовало бы перейти на «вы», но не буду.