Но вслух сказал другое:
— Чего там гадать? Сейчас пойду и позвоню. И всё узнаю.
— Так вечер уже!
— Ничего, попробую.
Какой-то странный зуд меня охватил:
"Ох, не упустить бы! Ох, как бы не опоздать"
И, не слушая, что мама кричит мне вдогонку, я схватил учебник истории и побежал на улицу. Телефона у нас тогда еще не было.
4
А, между прочим, напрасно я не слушал маму: она кричала мне, чтобы я взял жетон. В те времена у нас в городе звонили по жетонам.
В кабине автомата я поставил учебник на полочку, снял с рогульки трубку, прижал ее плечом к уху, пошарил по карманам, но ничего, кроме размякшей ириски, не обнаружил. Ириска — она была тоже не лишняя, однако для телефона-автомата совсем не годилась.
Вот тут бы очень кстати оказался Чиполлино, у него жетончик всегда найдется: сын готтентота Навруцкого регулярно звонил домой и докладывал родителям о своем местопребывании. Мобильники были тогда большой редкостью.
Но Чиполлино, естественно, не нанимался дежурить на улице и обслуживать мои надобности. Сидит небось за обеденным столом и давится макаронами.
Всердцах я стукнул кулаком по железному ящику автомата.
Ну, просто весь мир ополчился на меня и не желает моего отъезда.
А главное, время золотое уходит: наверняка там переростки идут косяком, записываются один за одним, как проклятые. И надо мной, отстающим, смеются.
Но в трубке спокойно, по-доброму басовито гудело, и номер на бумажке, приклеенной к обложке учебника истории для восьмого класса, казалось, мне подмаргивал:
"Да набери же ты меня, набери! Что такое, на самом деле?"
Я стал крутить наборный диск, представляя себе, как это выглядит со стороны: совсем повредился парень, звонит куда-то по учебнику истории от древнейших времен до итальянских походов Суворова.
И тут меня соединили.
— "Инкубатор" слушает, — произнес мужской голос.
— Кто слушает? — глупо переспросил я.
— Экспериментальная школа одаренных переростков «Инкубатор», — терпеливо ответил мужчина. — Вы касательно записи?
— Да, я хотел бы…
— Прием заявлений кончается завтра. Приезжайте лучше сейчас.
Вот это зигзаг удачи. Хорош я был бы, если бы не побежал звонить.
— Что с собой взять? Свидетельство о рождении, а еще что?
Я с замиранием сердца ждал, что голос скажет: "Табель, разумеется".
Однако мужчина коротко ответил:
— Документов пока не надо.
— А по каким предметам у вас экзамены?
— Приемных экзаменов нет. Только собеседование.
И, помолчав, мой собеседник спросил:
— Деньги на такси имеются?
Вопрос был, мягко говоря, необычный — даже для лесной школы.
— Нет, — ответил я растерянно.
И пожалел. Надо было говорить: "Есть, конечно, какой разговор".
А то скажут: "Денег нет — ну и сиди себе дома".
Но ответ оказался еще более неожиданным:
— Хорошо, подошлем машину. Назовите адрес.
Я назвал.
— Будем через пятнадцать минут.
И в трубке загудел сигнал отбоя.
5
— Чудеса да и только! — сказала мама, когда я вернулся и всё ей рассказал. — А ты не фантазируешь?
Я настолько был сам удивлен, что не стал даже спорить.
Мама разогрела обед, но сесть за стол я не успел, потому что внизу прогудела машина.
Я выглянул во двор: возле нашего подъезда стояла новая коричневая «волга», шофер, опустив боковое стекло, разговаривал с ребятами, и все они, задрав головы, смотрели на окна нашей квартиры.
— Мама, это за мной. Я пошел.
Мама хотела заплакать, но сдержалась.
— Ступай, сынок. Ох, не примут тебя, не примут…
По лестнице я бежал бегом, но перед дверью остановился, перевел дух и вышел уже не спеша, вразвалочку.
Ребята смотрели на меня во все глаза.
— За что это тебя?
— Не за что, а куда, — ответил я, открывая дверцу.
— Ну, куда?
— В спецшколу.
— Во дела! Что за школа такая?
— Закрытая, особая.
Я сел на заднее сиденье. Шофер обернулся.
У него было лицо честного футбольного тренера.
— Вы начальник управления? — осведомился он. — Я ваш персональный водитель?
— Н-нет, — опешив, отвечал я. — Я Алёша Гольцов.
— О, тогда это всё объясняет, — непонятно проговорил шофер и включил зажигание.
— Нет, а что такое? — спросил я, когда мы выехали на улицу. — Вы за мной приехали?
— За вами, не волнуйтесь, — отвечал шофер. — Но по возрасту вам лучше было бы занять место рядом с водителем.
— Извините, я не знал. Давайте пересяду.
— Теперь уже нет смысла, — сказал он, и мы всю дорогу молчали.
6
Машина въехала во двор большого девятиэтажного дома и остановилась возле каменного крыльца.
Бедненькое такое крыльцо: несколько щербатых ступенек и ржавые железные перила.
Невзрачная дверь с белой табличкой "Прием".
Прием чего? Стеклотары? Белья? Непонятно.
— Вам туда, — сказал мне шофер. — Буду ждать.
И, достав из бардачка журнал «Работница», углубился в чтение.
Я совсем оробел. Так идешь к зубному врачу и думаешь: пока в очереди сижу — наберусь храбрости. А никакой очереди нет, кабинет открывается — и тебе говорят: "Заходите".
Пробормотав: «Спасибо», я вышел из машины и поднялся на крыльцо.
За дверью оказался небольшой темный тамбур, дальше — комнатушка без окон.
Вид помещения меня разочаровал, обставлено оно была очень скудно: канцелярский стол, два стула — и всё.
Под потолком на витом проводе болталась голая электрическая лампочка.
Странное дело: на абажур у них денег не нашлось, а развозить переростков по городу — всегда пожалуйста.
За столом сидел загорелый молодой парень в темно-синей спортивной куртке, очень похожий на моего строгого водителя. У него тоже было открытое плакатное лицо человека отдаленного будущего.
— Добрый вечер, — сказал я, подошел и сел на стул.
— Добрый вечер.
Парень очень серьезно, без тени улыбки, протянул мне через стол руку и назвался:
— Иванов.
— Очень приятно, — сказал я и вспотел от смущения.
— Фамилия, имя?
— Алексей Гольцов.
— Поздновато явились, Гольцов. Ну, да ладно. В каком классе учитесь?… Так, в восьмом. А два года сидели в котором? В шестом? Говорите яснее. В шестом.
Он сделал пометку на лежащем перед ним листе бумаги.
— По какой причине сидели?
Вопрос был совсем милицейский.
Я замялся. Сказать "неспособный к учению" — сам себе навредишь. "Учителя заедались" — тоже плохо. "Не хотел учиться" — хуже того.
Я подумал и ляпнул:
— Болел.
Иванов склонил голову к плечу и забавно, нижним веком, прищурился:
— Вот как? Чем?
Разговор принимал неприятный оборот.
В голове у меня замельтешило: "Энцефалитом? Эхинококком?"
— Гипертонией.
Лицо у парня стало совсем хитренькое.
— Ничего, — сказал он, — от гипертонии вылечим. В питании переборчивы?
Я не понял вопрос.
— Чем предпочитаете питаться? — пояснил Иванов. — Для нас это важно, школа на автономном снабжении.
— Картошку жареную люблю, кашу гречневую…
— А мясо, рыбу, птицу, дичь боровую? Фазанов, куропаток, куриную печенку в чесночном соусе?
Я засмеялся, думая, что он шутит.
Но парень не шутил: напротив, он даже обиделся.
— Гы-ы, — передразнил он. — А что, собственно, гы-ы? Что вы этим хотите сказать?
— Рыбу люблю, — несколько растерявшись, сказал я. — Селедку тихоокеанскую…
— С картошечкой? — серьезно уточнил Иванов.
Я кивнул.
— Так, с этим всё ясно, — проговорил парень и снова что-то черкнул на своей бумаге. — Деретесь часто? Вообще безобразия любите? Стёкла бить из рогатки, гнёзда разорять, по чужим садам шарить, почтовые ящики поджигать?
— Нет, это нет, — подумав, ответил я. — Дерусь иногда, если допекают.
— До первой крови или до победного конца? Лежачего ногами бить приходилось?
— Зачем ногами? — возразил я. — Кулаками бью, пока не отстанут.
— Это принцип у вас такой?
— Да, это принцип.
— Сформулируйте его еще раз — только покороче, пожалуйста.
— Бить, когда пристают и пока не отстанут.
— Но не дольше?
— Не дольше.
Парень посидел, помолчал.
— Как полагаете, Гольцов, вы одаренный человек?
Такого вопроса я, естественно, не ожидал.
— Нормальный, — ответил я и пожал плечами.
— Я не о том. Я имею в виду: вы как все или нет?
Я покачал головой:
— Нет.
Иванов удовлетворенно откинулся к спинке стула.
— А почему нет?
Во пристал, подумал я. А я-то боялся, что по алгебре будут спрашивать.
— Мне кажется, я способный, — промямлил я и покраснел.
— К чему? — вежливо поинтересовался Иванов.
— Ну… учиться способный.
— Этого маловато, — огорчился парень.
Я тоже расстроился. В самом деле, к чему я способный? Да ни к чему. Баклуши бить.
— У каждого человека должны быть особые, присущие только ему способности, — участливо глядя на меня, сказал Иванов.
Я молчал.
— Вы очень уверенно сказали, что вы не такой, как все. Это впечатляет. Но на чем основана ваша уверенность?
— В длину неплохо прыгаю, — брякнул я совершенно невпопад.
— Спорт нас не волнует, — нахмурившись, сказал Иванов. — Слабосильных — подтягиваем. Для того мы и приглашаем в нашу школу, чтобы отставание по отдельным пунктам не мешало развиваться главному. Вопрос: что в вас главное?
Я совсем упал духом: не видать мне этой школы, как своих ушей.
— Неужели ничего главного? — настаивал Иванов. — Не верю. По ночам хорошо спите?
— Когда как.
— А если не спите, что вам спать не дает?
— Маму жалко, — с запинкой сказал я. — Мама у меня…
Иванов не пожелал вдаваться в подробности.
— Понятно, — проговорил он. — Ну, а что бы вы для нее сделали, если бы могли?
— Чтобы она жизни радовалась, не плакала.
Я смутно начал понимать, чего он от меня добивается.