— Ты это только что придумал? — спросил Олег.
— Конечно, нет! — ответил я, хотя Олег, как говорится, попал в самую точку. — Я это в первый день заметил, когда расписание смотрел.
— И молчал? — проговорила Соня.
— Вы тоже молчали, — отпарировал я.
71
Снова стало тихо.
— Юра, твое мнение? — спросил Олег.
Тишина.
— Да нет у него никаких мнений, — сказала Соня. — Он их меняет по три раза на дню. Правде в глаза смотреть боится.
— Ладно, ладно… — пробурчал Юрка. — Мы не на допросе.
— Значит, аргументированных возражений нет, — подытожил Олег. — Ну, и какие будут конкретные предложения?
— Объявить забастовку, — сказал я. — И не прекращать, пока нам всё не расскажут.
— Забастовка — дело хорошее, — задумчиво ответил Олег, — но тут видишь ли как? Анонимы запрограммированы на наши реакции. И если ты наглухо отключишься — они тоже отключатся и будут так сидеть хоть десять лет. Из этого можно сделать грустный вывод…
— Какой? — спросил я.
Сердце у меня замерло. Хотя что еще хуже можно услышать?
— А такой, что, как только мы расхотим играть в их игру, вся эта система, — Олег сделал широкий жест рукой, — вся эта система перестанет работать.
— Ну и пускай перестает! — крикнул я. — И пускай убираются ко всем чертям. Мы же у себя дома, в России не пропадем!
— Нет, Лёха, — сказал Олег, — в том-то и дело, что мы не в России.
Я опешил:
— А где же еще?
— Да черт его знает.
Я посмотрел на Олега — он не шутил.
— Постойте, — растерянно сказал я. — Я прилетел сюда на нашем самолете и никаких границ не пересекал.
— Ты в этом уверен? — поинтересовался Олег.
— Ну как же! У меня и загранпаспорта нету.
— Загранпаспорт — это, конечно, аргумент, — сказала Соня. — А как ты себя чувствовал во время полета? Головка не кружилась?
Я похолодел.
— А что… у вас тоже? — спросил я после паузы.
— В том-то и дело, — ответила Соня.
И вновь наступила долгая-долгая тишина.
72
— Слушайте… — спохватившись, заговорил я. — Но если это так… если вы меня не дурачите, то как же можно… Как же можно паясничать, кувыркаться? В теннис играть? Говорящих стрекоз разводить? Гребешки себе отращивать?
— А что ты предлагаешь? — спокойно спросил Олег.
Меня взорвало:
— Ну, знаете ли! Если вы несколько месяцев только меня и дожидались, чтобы задать этот вопрос… то знаете, кто вы? Не люди, а божьи коровки!
Олег хмыкнул.
— Ну, вот и для Дениса с Леной кличка нашлась, — сказала Соня. — Они называют это "пассивным участием".
— Вопрос терминологии, — холодно возразил из-за стены белобрысый. — Можно назвать это оптимальным вариантом поведения в экстремальной ситуации. А за божью коровку кому-то придется ответить.
— Между прочим, — заметил Олег, — это относилось не только к тебе. Алексей имел в виду, что все мы здесь божьи коровки.
— Или попросту трусы! — сказал я сердито. — Занюханные конспираторы! Не знаю, как вы, а я не собираюсь сидеть сложа руки.
— А что ты собираешься делать? — спросил Олег.
— Подойду завтра утром к Иванову и спрошу напрямик: "Вы российский гражданин или нет? Если нет, мы требуем немедленно вернуть нас на родину".
— Кто гражданин? — вскинулся Юрка. — Иванов гражданин? Во дебил. И этого дубаря еще кто-то сообразительным называл. Тебе же русским языком объяснили: не человек он, а инвентарь, оборудование. Вроде унитаза. "Гражданин унитаз, где производили вас? Если вы унитаз иностранный, лучше буду ходить я…"
— Ну ты, поэт, — остановил его Олег. — Не увлекайся.
— А что? — веселился Юрка. — Я ничего плохого не говорил. "Если вы унитаз иностранный, лучше буду ходить я в ванной". Каждый понимает в меру своей испорченности.
Я мог бы объяснить наглецу, что сказал «гражданин» намеренно: мы ведь не обязаны раскрывать перед анонимами все наши карты.
Но решил промолчать: хочется человеку думать, что кругом дураки, — пускай думает.
— У меня тоже вопрос к предыдущему докладчику, — подал голос Денис. — Мне послышалось слово нас: "Требуем вернуть нас на родину". Кого это вас? Интересно узнать.
— Вас— это нас, — пояснил я. — Всех нас.
— А мы тебя в защитники не нанимали. Говори за себя.
— Тогда уж ты тоже.
— Что тоже? — не понял белобрысый.
— Ты тоже не говори слово мы.
— Хорошо, я скажу за себя. Лично я на родине ничего не потерял. У меня там больше никого нет. Возвращаться туда я не собираюсь. И думаю, что я такой не один.
Ну, что на это можно было сказать? Раньше Диня пел по-другому. Значит, хрупкая Леночка оказалась сильнее.
— А кстати, где Лена? — спросил я. — Почему она не подключается к нашему разговору?
— Она не хочет, — ответил Дмитриенко. — Ей всё это лилово.
73
И вновь над нами, как говорили в старину, пролетел тихий ангел.
Я буквально чувствовал толстую матово-белую полусферу, нависшую над крышей общежития, над темными пальмами, над моей головой.
Мама, газетный киоск у перекрестка, огни магазинных витрин, снежные кучи вдоль тротуаров — всё это было где-то далеко… или нигде, как мираж.
— Телевизор работает? — спросил я.
Откликнулась дистанционная Соня.
— Что? Телевизор? Сто лет не включала.
Олег протянул руку, не глядя нашарил тумблер. Раздался громкий щелчок.
Минуту мы с ним смотрели на темный экран, потом он засветился голубым… Пусто.
— Ну, так где же все-таки мы находимся? — спросил я как можно более беспечно, но голос меня подвел: я охрип и закашлялся.
— Трудно сказать, — проговорил Олег и выключил телевизор. — Нет внешних ориентиров. Во всяком случае, далеко: видишь, антенны брать перестали.
— Далеко — в каком смысле?
— В самом прямом, — ответил Олег и отвернулся к окну.
— Ну, а лес, озёра?
— Это всё, Алёша, кино, — сказала Соня. — Вот, самолетик тебе показывают.
В самом деле, по белому куполу плыли, мигая, красный и зеленый бортовые огни.
— Чернобурые лисицы — тоже кино? — спросил я.
— Какие лисицы? — не понял Олег.
— К черту подробности! — сказал я. — А письма?
— Письма приходят только с их марками, — ответил Олег. — Это проверено. В ящике они сгорают, письма твои. А адресат на Земле получает их копии.
74
"Адресат на Земле…".
На Земле…
Слово было сказано, и я замер с открытым ртом.
— Вот такие дела, Алёха, — сказал Олег и посмотрел на меня в упор. — Кстати, двигатели, если они здесь есть, были включены буквально в момент твоего прибытия.
Я это помнил.
"Вот так мы и живем", — сказал тогда Иванов.
Я обозлился:
— На что они рассчитывают, подонки? Ведь нас же хватятся!
— Навряд ли, — возразил Олег. — Они знали, кого выбирать. Мы дети Галактики, ничейный народ. До тебя только Денис переписывался с кузеном…
— Больше не переписываюсь, — сказал невидимый Денис. — Потерял интерес.
— Почему? — спросил я.
— Сволочи они все, — был ответ.
— Ну вот, — подытожил Олег. — Значит, ты, Лёха, один остался писатель. Бросай это дело, побереги свою маму, она ничем нам не может помочь. Вообще в нашем положении нельзя делать резкие движения. Последствия могут быть самые неожиданные.
— Например?
— Например, они прекратят эксперимент и отправятся набирать новую партию.
— А мы?
Олег пожал плечами.
— Они этого не допустят! — запальчиво сказал я.
— Ты же сам назвал их подонками, — напомнила Соня.
Я умолк.
— Возможно, они уверены, что творят нам добро, — сказал я, подумав. — Вся беда в том, что мы в запаянной колбе, и никаких каналов связи не предусмотрено. Что-то они недоучли.
— Хоть бы знать, — проговорила Соня, — где они прячутся!
— Почему прячутся? — возразил я. — По куполу, наверное, ползают.
— Господи, тихо-то как! — вздохнула Соня. — Слушайте, ребятки, а не пора ли спать? Всё равно ни до чего не договоримся.
— Намёк понят, — сказал Олег, вставая. — Всем пока. Иду подключать учительский домик.
Стоя у своей двери, я смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтер или сантехник, совершающий обход ЖЭКа.
От него одного теперь зависело, поднимутся ли завтра анонимы, будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…
75
Я вернулся к себе и, не раздеваясь, бросился ничком на постель.
Руки-ноги ломило, как будто я три дня разгружал мебель.
И в каждой клеточке тела зудел мелкий озноб.
Это, положим, во мне говорила лихоманка Леночки Кныш.
Нет, в таком состоянии не заснуть. Лучше и не стараться. Такая уж выдалась ночка.
Я поднялся, походил по комнате, распахнул настежь окно, сел на подоконник, взглянул на белое небо.
Замурованы наглухо, запаяны внутри наполненного теплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте неизвестно куда…
А может быть, не мчится, висит себе на стационарной орбите далеко от Земли.
И весь купол снаружи облепили мохнатые веселые пауки.
Да, веселые, еще бы им не веселиться: это ж зрелище, космический зоопарк.
Таращатся на нас большими белыми глазами и скрипят жвалами:
"Спешите видеть! Слабоумные бесшёрстые зверьки с северного полушария третьей планеты Солнечной системы!"
"Видишь, деточка, там двое купаются, а остальные в норках сидят".
"Ой, смотрите-ка, этот на пальму полез!"
Глядят и переговариваются между собой, твари бессовестные, гадают, кто самец, кто самочка, кто за кем будет ухаживать, какие у нас брачные игры.
Собираются день и ночь за нами наблюдать: как растем, как целуемся, как делаем детей для других космических зоопарков.
И никогда больше я не увижу маму.
Никогда не появлюсь на пороге нашей комнаты, никогда не скажу: