"Здравствуй, мама. Вот, я вернулся".
В недобрый час я отлепил от столба то злосчастное объявление.
ПРЕКРАТИ, сказал я себе.
Прекрати немедленно.
Пусть всё именно так, как ты вообразил: всё равно много чести для них— проливать горючие слезы.
Давай рассуждать логически: если мы живые экспонаты, обитатели площадки молодняка, — зачем они нас учат?
Зачем учат, говоришь? Да не учат, а изучают. Исследуют. Проверяют границы нашей сообразительности. Швыряют нам рыбку, мы встаем столбиком — и они аплодируют нам своими многочленными волосатыми лапками.
Ну, а математика экспонатам к чему? Мнемоника, эвристика, телепатия? На кой черт экспонатам единая теория поля?
Нет, не то.
Отдай им справедливость: они честно и настойчиво, вопреки сопротивлению наших вялых мозгов, день за днем передают нам всё, что знают и понимают сами.
Действуя при этом умело и целеустремленно.
Да, они доверили нас бездушным роботам (не таким уж, кстати, бездушным) — просто потому, что не спешат показаться нам на глаза.
"Аленький цветочек…"
Чудище в сказке тоже вело психологическую подготовку и не спешило предстать перед купеческой дочкой, как говорит белобрысый, о натюрель.
Есть, конечно, разница: чудище мечтало стать человеком и томилось в своем обличье, оно вовсе не желало, чтобы купеческая дочка превратилась в чудовище.
Эти — не томятся, они, напротив, твердо намерены поднять нас до себя.
Подмять нас под себя.
Значит, что же? Значит, нас готовят к какой-то важной миссии, выполнить которую сами они не могут.
Может быть, они мыслящие паучки, но паучки мелкие, слабенькие… Может быть, они надеются, что мы, семеро смелых, спасем их трудолюбивый народец от каких-нибудь алчных космических дроздов…
76
И тут в голове у меня всё связалось.
Нет, не паучки они, а как раз наоборот: птицы.
Это ясно, как Божий день.
Отсюда и название «Инкубатор». Можно было сразу догадаться. "Местные жители, местные жители…" Какие там местные жители? Наставник Иванов меня просто надул.
Мы попали в руки к стае внеземных злонамеренных птиц.
"В руки птиц" — это не слишком удачно сказано.
В когти, а не в руки.
Да и зачем им руки, когда всё, что надо, они способны создать из ничего?
Руки им нужны не больше, чем паркетные полы. К которым они, кстати, совершенно равнодушны: они же по полу не ходят.
И из нас они вознамерились сделать птиц.
"Это будет совсем не больно".
Ну, разумеется, они способны превратить нас в кого угодно.
Способны, но — не хотят.
Им надо, чтоб ты сам захотел стать мыслящей птицей.
Именно к этому они и ведут. Неторопливо, вкрадчиво, пользуясь всеми доступными средствами… за исключением подавления нашей воли.
Но чего ж они тогда сами себя стесняются? Показались бы нам на глаза.
Люди птичек любят.
Правильно, любят. Особенно в жареном виде — с гарниром, например, из брусники.
"К вам какой будет лучше гарнир?"
Недаром на собеседовании Иванов так интересовался, люблю ли я фазанов, куропаток, куриную печенку, умею ли я стрелять из рогатки и разорять птичьи гнёзда.
Пожиратели птиц, вот кто мы для них.
Юные каннибалы.
Ну, и плюнули бы на нас, на кровожадных бестий.
Но нет, они терпеливо возятся с нами.
Значит, мы им нужны.
Мы сейчас стажируемся перед долгосрочной командировкой неведомо куда.
И командировка должна быть именно долгосрочная, иначе не стали бы они набирать таких молодых.
Долгосрочной, но не пожизненной: иначе не стали бы они так аккуратно поддерживать мою переписку с мамой.
Значит, нас вернут на Землю из этой экспедиции. И вернут в обозримом будущем, чтобы мы успели застать своих близких в живых.
Так или иначе, мы вправе потребовать, чтобы нам объяснили, к чему нас готовят.
Может, мы согласимся, а может и нет.
Черт их побери, этих пернатых: как они не понимают, что разумному существу нужна осмысленная цель?
Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно поняли, куда попали?
Я-то понял только сегодня, но теперь мне казалось, что это произошло давным-давно.
Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу:
"Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!"
Глупо. Это ж не пионерский лагерь.
Должен быть канал связи с ними, непременно должен быть. Наверняка они удивляются, что мы до сих пор не воспользовались этим каналом.
Может быть, они даже слегка презирают нас, безропотных божьих коровок, которым нравится всё, что с ними делают.
Но где он, где, этот чертов канал?
77
Все слабоумные, должно быть, устроены одинаково. Столкнувшись с неразрешимой проблемой, они зависают и начинают бессмысленно повторять то последнее слово, которое хоть что-нибудь означало в ходе их размышлений.
Так и я: меня зациклило на слове канал, и я стал обдумывать его на все лады, поворачивая то одним, то другим боком. Так, наверно, кроманьонец высекал свою первую искру, колотя камнем о камень и ни на что, в сущности, не надеясь.
У меня не искрило, но я всем нутром своим чувствовал, что разгадка где-то здесь.
"Есть ли каналы на Марсе? Волго-Дон. Воды арыка бегут, как живые… Принимают ли в Ашхабаде первый канал телевидения? Канализация. Министерство связи. Телефон. У мамы теперь есть телефон. Да, но в школе нет никаких телефонов. Скорее уж тогда патефон…".
Телефон! А почему его, собственно, нет? Компьютеров тоже сперва не было, потому что нам они были без нужды, но вот Олегу он зачем-то понадобился — и Олег его измыслил.
Почему я не могу выдумать телефон? Здесь это так просто.
За спиной у меня что-то звякнуло, я обернулся — на стеклянном журнальном столике стоял новенький блестящий, цвета слоновой кости, телефонный аппарат с черным наборным диском. От него тянулся тонкий провод к стене, в которую была вделана розетка.
Я бросился к столику и, предчувствуя разочарование (старик Хоттабыч, как мне помнится, тоже устроил Вольке телефон — из цельного куска мрамора), поднял трубку.
Трубка была легкая, пластмассовая, с красивой решеточкой, из нее шел уверенный длинный гудок.
Этот гудок меня совершенно обескуражил.
Не знаю, на что я рассчитывал: может быть, на какой-то космический коммутатор:
"Барышня, соедините меня с Зимним дворцом!"
Или на каркающий голос Птицы Птиц:
"Вас слушают, молодой человек".
А тут — издевательское приглашение: звони, дурачок, куда хочешь.
Но куда?
Я для пробы набрал наш домашний номер — и чуть не заплакал, услышав мамин голос.
— Аллоу!
Неопытная абонентка, мама еще не приучилась правильно и непринужденно произносить "алло".
— Мама, это я, Алёша! — закричал я что было мочи. — С Новым годом, мамочка! Извини, если я тебя разбудил. У тебя всё в порядке?
— Почему ты так кричишь? — удивилась мама. — Я тебя очень хорошо слышу.
Слышно было и в самом деле прекрасно: как будто из соседней квартиры.
— Сыночек, ты откуда звонишь? — спросила мама.
О, если б можно было сейчас прокричать:
"Из дальнего космоса, мама! Меня украли! Помоги мне, мамочка!"
И заплакать горькими слезами маленького ребенка, который знает, что сейчас его приласкают, утешат, научат, как горе избыть…
Но я не имел на это права. Олег очень верно сказал: "Побереги свою маму, она ничем не может тебе помочь".
И, проглотив комок рыданий в горле, я небрежно спросил:
— Что значит откуда?
И сам же ответил:
— Из школы, конечно.
Хотел добавить: "Прямо из своей комнаты". Похвастаться по привычке. Но не стал — во избежание упрека: "Мог бы звонить каждый день".
— А разве вас еще не перевели в Звёздный городок? — спросила мама.
— Никуда нас не переводят. Здесь и так хорошо.
— А вот Егор Егорович говорит…
— Болтун твой Егор Егорович.
— Да нет, он не болтун.
— Нет, болтун.
Тут смутная мысль меня совсем растревожила. Даже не мысль, а догадка… и не догадка, а дальний отблеск ее: так молния ночью вспыхнет за горизонтом — но грома не слышно, еще далеко.
— Ну, хорошо, не будем спорить, — сказала мама. — Расскажи, как ты там живешь.
Пришлось без подготовки сочинять заливистую байку о новогодних празднествах.
Мама долго слушала молча, а потом прервала меня коротким вопросом:
— Алёша, ты заболел?
Это был даже не вопрос, это было полуутверждение, в русской пунктуации нет таких знаков препинания, чтобы эту интонацию передать:
— Сыночек, ты заболел. Я по голосу слышу, что тебе нехорошо.
Сбить ее с этой позиции словесным натиском было невозможно, требовался какой-то необычный ход, и неожиданно для себя я спросил:
— Мама, как фамилия Егора Егоровича?
Способ оказался более чем действенный.
Мама надолго умолкла, потом растерянно проговорила:
— А зачем тебе?
— Надо, мамочка, надо, — твердо ответил я.
— Егоров, а что?
"Так, — подумал я, и ноги у меня ослабели. — Фантазия на фамилии у них слабовата. Надо срочно домой".
А вслух спросил:
— Он сейчас у тебя?
Этот мой вопрос маму еще больше удивил, а когда удивление прошло, она, похоже, не на шутку обиделась.
— Что это ты странное спрашиваешь? Половина первого ночи.
— А у нас уже утро! — нашелся я.
Спасибо Петрову с его эвристикой: не пришлось тратить время на мысленную разбивку часовых поясов. Вариант "еще вечер" обещал осложнения.
— Неужели такая разница во времени? — слабеющим голосом проговорила мама, и я понял, что она сейчас заплачет.
Это тоже нужно было предотвратить.
— Дай мне номер его телефона, — строго сказал я.
— Чей? — переспросила мама.
— Ты сама знаешь, чей. Егорова Егора Егоровича.
— А что ты хочешь? — растерялась мама. — Алёшенька, не надо. Он хороший, добрый человек. И немолодой.