"Еще бы, — подумал я. — Молодого биоробота нам в семье не хватало. Хотя… с них станется. Им же всё равно, этим долбаным птицам".
— Мама, это очень важно.
Но она колебалась.
— А о чем ты собираешься с ним говорить?
— Не беспокойся, — заверил я ее, — никаких скандалов не будет. Есть разговор.
— Разговор… но о чем? — допытывалась мама.
— О моей учебе.
И опять она надолго умолкла. Так надолго, что я вынужден был спросить:
— Ты меня слушаешь?
— Слушаю, сыночек, — покорно отозвалась мама. — Просто я думаю… Он в ИКИ внештатно работает, в Институте космических исследований. Мне тоже показалось, что он знает о твоей школе больше, чем я ему рассказываю.
— Ну, вот видишь, — сказал я, чувствуя себя старым и утомленным от своей мудрости.
— Ладно, записывай, — сдалась наконец мама. — Только я прошу тебя, сыночек: не надо ему дерзить.
— Да ты что, мама, — снисходительно сказал я. — Когда я дерзил старикам?
— Ты очень изменился, — печально проговорила мама. — Голос стал такой грубый…
И она без запинки продиктовала мне номер телефона, хотя память на такие вещи у нее всегда была слабая.
78
"Егоров, Егор Егорович, Егор Егорович Егоров… — повторял я на все лады, расхаживая по комнате из угла в угол. — Если это не случайное совпадение — значит, не так уж бережно и аккуратно они поддерживают мою переписку с мамой. Значит, крутятся возле нее и делают попытки окончательно ее от меня отвадить. Ведь это единственная теперь ниточка, связывающая меня с Большой Землей".
Меня? Почему, собственно, только меня? Нас, Гольцов, нас.
Всех нас.
В том-то всё и дело: кроме моей мамы, нет в России больше ни одного человека, которому нужно знать, где мы находимся.
Был еще один, но его уже отвадили.
Как отвадили, почему отвадили — интересный вопрос.
И куда, вы думаете, я с этим вопросом отправился?
Естественно, к Денису Дмитриенко.
"Отправился" — это фигурально сказано. На самом-то деле я никуда из своей комнаты не выходил. Чего ради шляться по общежитию? В нашем положении одаренных переростков было множество удобств, грех ими не воспользоваться.
Я врубил свою, как это принято здесь называть, дистанционку и стал ворочать мысленным лучом, прощупывая стенные толщи жилого корпуса.
— Лёха, ты? — Это Олег.
— Алёшка, почему не спишь? — Это Соня.
— Вот приду сейчас и уши оборву! Заколебали. — Это Юрка Малинин.
Всем им я отвечал:
— Ферцайюнг, фальш фербунден.
В смысле: "Извините, ошибся номером".
По-немецки — единственно для того, чтобы избежать лишних вопросов.
Рита Нечаева, само собой, капитально молчала. Спала, прикрыв голову мягкой теплой подушкой неведения.
Тут я впервые подумал, что ее неспособность к прослушиванию, возможно, носит страусиный характер. Не умеет, потому что не хочет. Не хочет — потому что боится. Боится узнать, что о ней думают. Вообще боится узнать что-нибудь страшненькое.
Но это было частное соображение, отвлекавшее меня в сторону от расследования.
Наконец я нашарил ателье Дмитриенки.
— Денис?
— Кто там? — откликнулся сонный портняжка. — А, это ты, Гусак… Чего тебе? Ни сна, понимаешь, ни отдыха…
— А не ты ли допекал меня своим вытьём?
— Каким еще вытьём? Старик, о чем ты?
— Не ты ли выл мне на ухо: "Вы-ы-пустите меня отсюда?.".
Надо было расслабить белобрысого, напомнить ему о доброй дружеской шутке.
Трюк подействовал.
— Во-первых, не по ночам, — фыркнул Денис. — А во-вторых, это был не я.
— Ты, Диня, ты. Теперь пришло время расплаты.
— Ладно, — вздохнул Дмитриенко. — Плати, только быстрее.
— Да это не я тебе, это ты мне будешь платить.
— Чем?
— Информацией.
— Какой еще информацией?
— Про твоего двоюродного брата.
От неожиданности Дмитриенко долго молчал.
— А какое тебе… — начал он — и рассвирепел. — Слушай, ты что, с крюка сорвался?
— Да, — миролюбиво ответил я, — сорвался. И спать тебе я всё равно не дам. Пока не ответишь. Я псих ненормальный. А психи — они все жутко настырные.
— Чего тебе от меня надо? Чего ты добиваешься?
— Хочу узнать, что случилось с твоим братом и отчего ты разлюбил свою родину.
— А ты случайно не гэбэшник? — поинтересовался Дмитриенко.
— Нет, но люблю всё знать.
— Тогда знай: нет у меня никакого брата. Понял?
— Понял. А кто есть?
— Кузина.
— В смысле, двоюродная сестра?
— Именно это я и имел в виду. Ваш интеллект ошеломляет.
— И ты с нею переписывался?
— Допустим.
— А потом переписка оборвалась?
— Так точно, я прекратил переписку, о чем уже давал показания. Еще вопросы есть?
— Последний вопрос. Что она тебе такого написала?
— Ну, это уже наглость! — возмутился Дмитриенко. — Даже психи границ не переходят. Или тебе неизвестно такое понятие, как частная жизнь?
— Можешь не отвечать: любой твой ответ будет использован против тебя. Так что лучше я сам скажу. Она написала, что у нее появился друг. И его фамилия Сергеев. Серёжа Сергеев.
Откуда взялся этот Серёжа — понятия не имею. Однако действие он возымел, на что я, собственно, и рассчитывал.
— Во-первых, не Серёжа, а Миша, и не Сергеев, а Михайлов, — помедлив, отозвался Денис. — А во-вторых — какое тебе до этого дело?
— Самое прямое. Мою переписку с мамой пытается сорвать некто Егор Егорович Егоров. Тебе это не кажется странным?
— Нет… не кажется, — проговорил Дмитриенко.
Но в его голосе не чувствовалось особой уверенности.
Надо было ковать железо, пока оно не остыло.
— Не знаю, насколько тебе дорога твоя кузина, — сказал я, — но на твоем месте я бы позвонил ей и выяснил поподробнее, что за птица этот Миша Михайлов и нельзя ли пощипать ему перья. У меня всё. Ихь вюнше иннен гутен нахт. Желаю вам доброй ночи.
На это Денис ничего не ответил.
Да и что с него взять? У него же нет немецкого самоучителя.
79
Закончив этот разговор, я долго стоял у распахнутого окна, глядя в белое искусственное небо и дыша чистым искусственным воздухом.
Тут в дверь постучали. Легкий девичий стук.
Это могла быть только Рита Нечаева: у нее же нет дистанционки.
Значит, Черепашка отменила свое добровольное заточение?
Шаг разумный, хотя и несколько несвоевременный: время позднее, а мне еще предстояло сделать кое-какие звонки.
Но я ошибся: на мое "Входите, не заперто" в комнату вошла Леночка Кныш.
Вот уж истинно — редкая гостья. За всё время учебы Леночка ни разу не переступала мой порог. Мы с нею как будто не существовали друг для друга, хотя к рыжим девчонкам я предубеждения не питаю, да и она смотрела в мою сторону без особого отвращения, а один раз даже спасла меня — от ядовитого «тархуна» Дмитриенки.
Красивенькая девочка, разве что глаза как будто больные — из-за светлых ресниц и окружения темных конопушек.
Короче, мы с Леночкой ничего друг против друга не имели, и тем не менее между нами стояла стена из пуленепробиваемого стекла.
Хотя я знал об этой девчонке намного больше, чем ей бы хотелось: когда принимаешь на себя боль человека, поневоле пропускаешь через себя самые разные попутные сведения. Так, например, мне было известно, что у нас с Леночкой Кныш несовместимость по резус-фактору: информация лично мне совершенно бесполезная, но тем не менее точная.
Может быть, всё дело именно в этом? В безотказном доступе к информации?
Гипотеза красивая, но неверная: стена между нами возникла с первой встречи, когда я еще и не подозревал, что буду у этой рыженькой домашним врачом.
Кстати говоря, Софья меня так близко к себе не подпускала: эта кобылка вороная упорно не желала болеть.
Олег и Юрка были здоровые мужики, а вот Диня Дмитриенко доставлял мне порой неприятности по причине врожденной склонности к астме.
О Черепашке даже не упоминаю: мы с нею были почти что свои.
80
В общем, я очень удивился, увидев рыженькую у себя на пороге. Настолько удивился, что даже не предложил ей ни войти, ни сесть, и она, после некоторого выжидания, распорядилась этим делом сама.
Одета Леночка была по-домашнему. На ней был длинный халат из голубого шелка, расписанный зелеными и красными попугаями. Когда моя гостья опустилась в кресло, откинулась к спинке и закинула ногу на ногу, тяжелый шелк пополз с ее колена. Кожа у нее была совершенно снежной белизны, как это свойственно рыжеволосым.
"Внимание, Алексей, — сказал я себе. — Похоже, нас собираются обвораживать".
Эта мысль была, естественно, скрыта за надежным блоком и до Леночки не дошла.
— Красиво у тебя, — сказала Леночка вслух, оглядев мою меблировку.
Ответа на эту реплику не требовалось, и я лишь неопределенно пожал плечами — в смысле: тут ведь как? Тем более что на лице рыженькой не видно было особого восхищения, скорее наоборот.
— Мне сказали, что ты собираешься выяснять отношения с администрацией школы, — заговорила Леночка после некоторого молчания. — Я хочу попросить тебя, Алёша: не делай этого, будь так любезен.
— А почему? — спросил я. — Тебя устраивает неопределенность?
— Никакой неопределенности нет, — возразила Леночка. — Во всяком случае, для меня. Дело в том, что мне некуда возвращаться. Мать от меня отказалась еще до моего рождения, про отца вообще никому ничего не известно. Здесь мой единственный дом. Не делай скандала, прошу тебя, Алёша. Ты ведь не хочешь мне зла?
Красивое личико ее сморщилось, она поспешно достала из кармана халата белоснежный платочек, опустила голову и беззвучно заплакала.
Когда я вижу плачущего человека, у меня тоже начинают слезиться глаза.
— Да я и не собираюсь устраивать никаких скандалов, — сердито сказал я. — Единственное, что мне нужно, — это правда. Пускай мне скажут всю правду: зачем мы здесь и что с нами собираются делать?