"Незнакомого человека…" Еще он будет меня отчитывать, самозванец. Не человек ты, дядя, а Егор-Горыныч.
И, собравшись с духом, я выдал домашнюю заготовку:
— Вот что, тварь пернатая: оставь в покое мою маму.
Расчет мой был таков: нормальный дядечка, услышав эти слова, обидится и потребует объяснений (вариант: выругается и бросит трубку), биоробот же сохранит спокойствие, для него слова "тварь пернатая" означают лишь "пернатая тварь".
Егоров выбрал спокойный вариант.
— Почему ты решил, что я пернатая тварь? — прогудел он в телефонную трубку. — Я не тварь, а доктор наук. И с чего ты взял, что я беспокою твою маму? Я регулярно покупаю у нее журналы. Мы часто беседуем, в том числе и о тебе. Если это ее как-то тревожит, почему она не скажет мне об этом сама?
Модуляции его голоса были такие естественные, что я вспотел от стыда.
В самом деле: почему Егор Егорович не может носить фамилию «Егоров»? А ведь это был мой единственный аргумент. Больше мне сказать было нечего.
— Ты совершенно прав, — согласился мой собеседник. — Больше сказать тебе нечего. Фамилия — вовсе не аргумент — и уж, конечно, не основание для того, чтобы дерзить старшему. Вот что: давай забудем этот инцидент и пожелаем друг другу доброй ночи. Договорились? У меня еще масса работы.
Я молчал. Со стороны Егор-Горыныча было огромной любезностью согласиться со мною, что фамилия — не аргумент… но ведь я ему этого не говорил! Я это только подумал.
Я это только подумал, а о блокировке забыл. Мне казалось, что мысли не передаются по телефону. Да и странно блокироваться, когда ты ведешь разговор с невидимым собеседником, который находится от тебя, быть может, в сотнях парсеков.
"Извините, Егор-Горыныч, — молча сказал я. — Мне очень стыдно. Я весь горю от стыда. Не говорите, пожалуйста, маме".
Это был контрольный дубль, и он сработал.
— Хорошо, обещаю, — добродушно пробасил Егор-Горыныч. — Обещаю, что мама ничего не узнает о твоей дикой выходке. Может быть, в дальнейшем мы даже станем друзьями.
"Как же, как же, — злорадно подумал я. — И след твой простынет, когда я вернусь".
— А разве ты собираешься возвращаться? — спросил Егор-Горыныч — и тут, видимо, до него дошло, что его раскололи.
84
Наступила долгая пауза: то ли этот тип соображал, что делать дальше, то ли ждал инструкций от своих хозяев.
— Да, ты умный мальчик, — промолвил он наконец. — Очень жаль, что тебе разонравилась наша школа. Искренне жаль.
— Мне она совсем не разонравилась! — возразил я. — Я готов и дальше учиться, если вы примете три моих условия. Условие номер один: я хочу остаться человеком. Номер два: по первому моему требованию вы вернете меня домой. Номер три: обижайтесь не обижайтесь, но мою маму вы должны оставить в покое.
— Но и ты должен выполнить одно условие, — сказал мой собеседник. — О содержании нашего договора ты никому не сообщаешь. Никому. Видишь ли, мы затратили на вашу интеграцию слишком много энергии и не можем допустить, чтобы вы разлетелись.
Ах, вот как они это между собой называют. "Интеграция".
— К сожалению, это условие невыполнимо, — твердо ответил я. — Ребята будут знать о нашем разговоре, и я лично приложу все усилия, чтобы они, как и я, категорически отказались от этой вашей, как вы сказали, интеграции. Да, чуть не забыл. Лена Кныш нуждается в лечении, ее надо срочно отправить домой.
— Леночка? — переспросил мой собеседник. — Но ведь это же наша лучшая ученица, гордость школы. Чем же, по-твоему, она заболела?
— Она психически больна. И это вы искалечили девочку, уважаемые.
— Голословно.
— Если бы так. Несколько минут назад она предприняла попытку меня убить.
— Леночка? Ни за что не поверю.
— Во всяком случае, она пыталась выклевать мне глаза.
— Продвинутая девочка… — растроганно пробасил мой собеседник.
Это меня обозлило.
— Ну, разумеется, для вас это успех интеграции, но я смотрю на происшедшее иначе.
— И что вы предлагаете? — осведомился Егор-Горыныч, перейдя на вы.
Как будто попытка выклевать мне глаза как-то меня возвысила.
— Прежде объясните, зачем вам всё это нужно, — сказал я.
— А потом?
— А потом будем вместе думать, что делать дальше.
— Вместе? Думать? — В словах моего собеседника прозвучала высокомерная нотка.
— Именно вместе, — не поддаваясь на провокацию, твердо ответил я.
— Да, но о чем?
— Я уже сказал: вместе думать о том, что делать дальше.
— Зачем вам себя утруждать? У нас нет запасных вариантов. Мы знаем, что делать дальше, и будем это делать.
— Нет, не будете, если мы этого не захотим.
Лже-Егоров долго молчал.
— У вас, у людей, легкомысленное отношение к птицам, — сказал он наконец. — Если бы мы были пресмыкающимися, вы разговаривали бы сейчас со мной совсем иначе.
— Возможно, но я в этом не виноват.
— В чем не виноват?
— В том, что вы не пресмыкающееся.
— Шутка? — осведомился мой собеседник.
— Шутка, — согласился я.
— Отвратительная привычка — шутить по любому поводу и без малейшей необходимости, — пророкотал Егор-Горыныч. — Это от неоправданного самомнения.
Я решил оставить этот выпад без ответа.
— Вы сказали, что у вас только один вариант, — продолжал я. — Это неверно: вариантов как минимум три. Первый — закрыть школу и распустить учеников по домам. Второй — продолжать ваш проект «Интеграция», если мы сочтем это возможным. Третий — заклевать меня до смерти и творить свое дело уже без помех. Только вряд ли это у вас получится. Мои товарищи — тоже не подопытные…
Я хотел сказать «кролики», но решил, что мой собеседник может это неверно понять.
— …тоже не подопытные микроорганизмы. Рано или поздно они потребуют у вас объяснений. Вы не всё учли, дорогие пернатые друзья.
— Да, наверно, — отозвался Егор-Горыныч. — Но у нас нет выбора.
— Почему?
Молчание.
— Почему у вас нет выбора? — повторил я.
— Мне больно об этом говорить, — далеким и слегка изменившимся голосом отозвался мой невидимый собеседник. — Вы безжалостно настойчивы, молодой человек.
— Давайте не будем отвлекаться. О жалости поговорим в другой раз.
— Почему в другой раз? Жалость — это вечная тема. К сожалению, вам, людям, это чувство не свойственно.
— Вот уж чья бы корова мычала… — пробормотал я.
— Прошу прощения, не понял, — после паузы пробасил мой собеседник.
— Это неважно. У меня вопрос: вы сами платите за телефон?
— Сам.
— Так давайте короче. А то вам счет такой пришлют, что мало не покажется.
85
— Хорошо, буду краток, — Егор-Горыныч тяжело вздохнул. — У нас большое горе. Огромное, почти непоправимое…
Я ждал.
— Наша стая вымирает… — Новый прерывистый вздох. — Трагическое стечение обстоятельств, в суть которых вам вникать не обязательно, привело к тому, что мы утратили инстинкт продолжения рода. Мы стремительно стареем. По вашим земным меркам в запасе у нас осталось меньше восьмисот лет.
Ах, вот как объясняется загадочная фраза наставника Иванова:
"У нас в распоряжении еще целых восемьсот лет…"
— Нам нужен свежий биологически активный материал, — уныло гудел Егор-Горыныч.
— Но зачем вам человеческие детеныши? — спросил я. — Берите пингвинят! Их, по крайней мере, не надо обучать яйцекладке.
— Пингвинята не подходят. Их можно выдрессировать, но обучить нельзя. Они неспособны к разумной жизни.
— А мы, на свое несчастье, способны. Да еще из неблагополучных семей. И поэтому нас можно как угодно уродовать?
— Не уродовать, а улучшать, — возразил мой невидимый собеседник. — Переделывать по своему образу и подобию. Вас ведь тоже кто-то вывел такими. И не надо мне рассказывать, что вы произошли от обезьян. Вы и сами не знаете, какие для этой цели были подобраны материалы.
— Как не знаем? Адама вылепили из глины, Еву вырезали из ребра.
— Ну, это сказка, исполненная множества противоречий. Начать хотя бы с того, что пара никак не могла быть одна.
— Это понятно даже ребенку. А кстати, почему вы не крадете грудных детей.
— Мы никого не крадем, — возразил Егор-Горыныч. — Вы здесь по доброй воле, это ваше сознательное и ясно высказанное решение. Именно поэтому грудные дети нас совершенно не интересуют.
— Спасибо и на этом. Тогда о парах: почему нас семь, а не восемь? Кто-нибудь сошел с дистанции раньше времени?
— Никто не сошел с дистанции, всё строго просчитано. В любой малой группе должен присутствовать несвязанный элемент: он порождает здоровое соперничество.
— Значит, всё просчитано. Лену вы повязали с Денисом…
— Соню с Олегом, — подхватил мой собеседник, — Юрия — с Ритой. Вот эти шестеро и будут родоначальниками обновленной стаи. Это великая честь, молодой человек! О них будут слагаться легенды.
— А несвязанный элемент — это я?
— Ты угадал. У тебя здоровые петушиные задатки.
И мой собеседник не засмеялся, нет (смеяться птицы не умеют), но гулко произнес:
— Хо-хо-хо.
Он подловил меня на мысли, что уж кого-кого, а Черепашку я Малинину не отдам.
Я машинально отметил, что Егор-Горыныч снова обращается ко мне на ты.
Товарищ возомнил.
— Но не будем больше об этом, — умиротворенно прогудел мой собеседник. — Я вижу, наша с тобой беседа принимает конструктивный характер, и это меня очень радует.
— Напрасно, — возразил я. — Я по-прежнему считаю, что ваша «Интеграция» — жестокий и преступный проект.
— Но почему? Что преступного в желании спасти от гибели свою стаю?
— Вы решаете свои проблемы за чужой счет.
— Простите, а чьи проблемы мы должны решать? Ваши? С какой стати?
В голосе Егор-Горыныча зарокотал гнев — и у меня перед глазами явственно возник его настоящий облик: голошее существо, закутанное в мантию из нахохленных перьев, с яростными желтыми глазами и брюзгливым крючковатым клювом.