— С какой стати мы должны решать ваши задачи? — негодовал мой собеседник. — У каждой цивилизации есть собственные цели, первейшей из которых является самосохранение. Во имя этой цели любая цивилизация пойдет на всё — и будет совершенно права. Ведь точно так же поступают земные государства, к чему вы никак не можете привыкнуть. Россия, например, испокон веков питала необъяснимую симпатию к Франции, но это не помешало вам хорошо проучить Наполеона.
"Да ты, оказывается, эрудит, — подумал я. — Птица высокого полёта, не то что наши школьные анонимы".
Лже-Егоров не отреагировал на эту мысль: он увлекся собственными рассуждениями.
— Между тем Наполеон был жемчужиной вашей истории и мог принести еще немало пользы человечеству, в том числе и российскому народу. Но никто и не подумал эту жемчужину уберечь: Франция в лице Наполеона поставила под вопрос само существование России — и получила урок.
— Не понимаю, при чем здесь Наполеон, — возразил я. — Разве это мы поставили под угрозу существование вашей стаи?
Мой собеседник умолк.
— Странно, что у вас принято перебивать старших, — с горечью проговорил он.
— Ах, извините, — сказал я.
— Если бы вы, земляне, оказались в нашем положении и вам для продолжения рода понадобились бы птенцы из чужого гнезда, неужели вы позволили бы человеческому роду угаснуть? Навряд ли.
— Но красть мы не стали бы.
— Повторяю: вы здесь по доброй воле.
— Тогда спросите нас, хотим ли мы добровольно обрасти перьями — или предпочитаем остаться людьми.
— Остаться людьми — пустая и фальшивая фраза, — пророкотал Егор-Горыныч.
— Нет, не фальшивая, — возразил я, — и уж тем более не пустая. Давайте подойдем к проблеме с другой стороны. Вас много?
— А зачем вам это знать?
— Здравствуйте! Нам предлагают интегрироваться в стаю — и держат в секрете ее численность. Это просто неприлично.
— Допустим, семнадцать тысяч, — неохотно отозвался Егор-Горыныч и добавил:
— На текущий момент.
— А нас семь миллиардов, — сказал я, — и вымирать мы не собираемся. Чем мучить чужих детенышей, не проще ли вам интегрироваться самим?
Егор-Горыныч озадаченно затих.
— Новая шутка? — спросил он после долгого молчания.
— Ни в коем случае. Я говорю совершенно серьезно.
— Тогда выражайтесь яснее. Что вы предлагаете?
— Я предлагаю вам превратиться в людей.
Мой собеседник вновь погрузился в угрюмое молчание. Мне показалось, что я слышу костяной стук его клюва и скрежет когтей по кромке скалы.
— Вы взяли на себя дерзость назвать меня тварью, — сказал он наконец, — что, кстати, ошибочно: тварь не может быть пернатой. Но дело не в тонкостях вашего языка. Дело в том, что истинные твари — это вы. И, не в обиду будь сказано, безобразные твари. Когда мы впервые увидели вас, мы содрогнулись от омерзения.
Вот как заговорил брат по разуму.
— Я, между прочим, по поводу вашей внешности не прохаживался, — заметил я.
— А вы меня еще не видели, — возразил мой собеседник. — Я же на вас, человечков, насмотрелся. Зрелище не для брезгливых. Огромная, заполненная дрянью голова, мелкие слезящиеся глазки, красногубое слюнявое ротовое отверстие, прикрывающее гниющие зубы, которых вы сами стыдитесь. А то, что вы называете руками, — вообще до крайности уродливо и нелепо. Нас удивляет, как при помощи этих тупоконечных отростков вы сумели что-то сотворить. Впрочем, лучше бы ваши руки вообще ничего не творили. Вам нужно слишком много вещей. И каждая следующая ваша вещь порождает тысячи новых потребностей. В погоне за вещами вы превратили свою планету в свалку мерзких отходов. А мы живем совсем не так. Практически нам ничего не нужно. Всё немногое, что нам требуется, мы создаем усилием мысли. Мысль безотходна и чиста, молодой человек, в отличие от ваших рук. Вот почему вы живете на помойке, а наше обиталище — вся Вселенная. Мы — вершина мироздания. Мы свободно парим в межзвездном пространстве, тратя время не на вещи, а на открытое духовное общение друг с другом, на любовь, на искусство, легенды и мифы, на музыку и эпос, на непрестанную работу мысли. Вы же глупые, злобные, жадные, завистливые, скрытные, мнительные, агрессивные твари. Водить человекоподобную куклу — очень противное занятие, можете мне поверить.
86
Он еще долго говорил бы в том же духе, но у меня лопнуло терпение.
— Если мы вам так не нравимся, зачем вы с нами возитесь? — перебил я его. — Найдите себе других.
— Увы, — прогудел мой собеседник. — В пределах нашей досягаемости есть только две мыслящих популяции: мы — и, к нашему глубокому прискорбию, вы.
— Ну, так придумайте себе подходящих наследников.
— Придумать живое существо невозможно. Его можно только родить — или вылепить из другого живого существа.
— А как же вы придумали цветы и деревья для школьного сада?
— Цветы и деревья настоящие. Мы отобрали семена, посеяли и вырастили. Уверяю вас: живое творится только из живого. Откуда взялось первое живое — не знаем даже мы. Вам это тем более неизвестно.
— Тогда не знаю, чем вам помочь.
— А вы не помогайте, молодой человек. Мы просим только не мешать. Сделайте шаг навстречу нам, проявите терпимость — и вы не пожалеете. В отличие от вас, мы умеем быть благодарными.
— Я тоже очень вам благодарен за всё, что вы для меня сделали, но, с вашего позволения, хотел бы остаться самим собой.
— Пустое сочетание слов.
— Нет, не пустое.
— Пустое! — Мой собеседник вновь яростно щелкнул клювом.
Нет, я не мог с ним больше спорить. У меня не хватало слов, чтобы разъяснить ему то, что я имею в виду.
— Простите, Егор Егорович, — сказал я, — но мне ваша интеграция не подходит, и я не знаю ни одного такого, кому бы она подошла.
— Это ваше последнее слово?
— Да, последнее.
Мой незримый собеседник снова надолго умолк.
— Ну, что ж, — пробасил он наконец, — в таком случае мы обойдемся без вас.
Сказано это было так спокойно, что мне стало холодновато.
— Третий вариант? — спросил я.
— Зачем же так? — укоризненно прогудел брат по разуму. — Мы птицы, но не звери. Отправим вас, великовозрастного смутьяна и дерзилу, к мамочке.
— Только меня?
— Да, только вас.
— Так не пойдет.
— Пойдет, Алёша, пойдет. Вы добровольно выходите из игры — и теряете право ставить нам условия. Что же касается остальных — нелогично было бы их исключать: они пока еще ни в чем не провинились. Мы их опросим — и будем работать с теми, кто согласится продолжать участие в проекте. Это четвертый вариант развития событий, на который вы сами напросились.
Я хотел возразить, но собеседник меня опередил.
— Заболтались мы с вами, молодой человек. Советую вам хорошенько выспаться перед дальней дорогой. Доброй ночи.
И в телефонной трубке послышались прерывистые гудки.
87
Я долго сидел у журнального столика, откинувшись к спинке кресла и закрыв глаза. Разговор со старшим братом по разуму очень меня огорчил.
Нет, надо же, какой расист! Как неприязненно, как обидно он говорил о человеческой породе! Лично я люблю смотреть на птиц, даже на простых воробьев. И, по-моему, воробьи отвечают мне взаимностью. А этот, видите ли, брезгует. Зубы наши ему не нравятся…
А может быть, мы для него зубастые пауки-птицееды. Может быть, на астероидах давным-давно склевали эту нечисть, разорявшую гнёзда, но — историческая память жива.
Может быть и так, что это личное мнение лже-Егорова. Ему осточертела затянувшаяся загранкомандировка: надоело брать хлебушек пальцами, надоело его пережевывать — когда так удобно клевать и глотать.
А может быть, липовый поклонник моей мамочки не может простить мне, что я назвал его пернатой тварью. Птицы вообще очень злопамятны.
Или такое еще объяснение: этим космическим стервятникам противно сознавать, что они бездетные, и свое отвращение к себе они переносят на нас, биологически активных чужих детей. Тем более что сами же не могут без нас обойтись.
Да тысячи оснований можно найти для неприязни: это у любви основание только одно. Любят потому что любят, и всё.
Но, с другой стороны, почему братья по разуму непременно должны нас любить?
Они нам не родители и даже не родственники.
Это фантастика вдолбила нам в голову, что братья по разуму непременно будут любоваться нами, радоваться нашей сообразительности, делиться с нами накопленным опытом — и, как зеницу ока, беречь наши драгоценные жизни.
А если мы им неприятны? Если им противно на нас смотреть? Если мы олицетворяем всё, что им антипатично и чуждо?
Вот я не люблю Диньку Дмитриенко, который, по большому счету, не сделал мне ничего плохого, — и никто не заставит меня с ним подружиться, хотя он тоже человек, как и я.
С этим всё ясно.
Неясно другое: как мне действовать дальше?
Ладно Олег, ладно Софья, они люди самостоятельные и не позволят над собой никакой вивисекции. Но остальные…
Черепашка здесь без меня не останется… но ее могут обмануть: скажут, например, что я добровольно превратился в огнепёрого кондора — и вон он, на дереве сижу, ее дожидаюсь.
Не станут обманывать?
Станут, как делали уже много раз.
"Мы учителя, педагоги, воспитатели, всё равно что врачи. Мы никогда не используем свои знания тебе во вред, потому что это безнравственно. А на пользу — отчего же нет?"
Красиво пела птичка по имени Иванов… Вопрос лишь в том, как понимать слово вред.
"Мы хотим научить тебя мыслить, а дальнейшее зависит уже исключительно от тебя. Умение мыслить пригодится тебе независимо от того, куда ты попадешь и кем захочешь стать".
"Куда ты попадешь и кем захочешь стать…" Вот уж радовались они, должно быть, придумавши этот пассаж. Квохтали, курлыкали, стрекотали или как там еще…
И я решил так: прежде чем меня выставят вон, я обязан всё рассказать ребятам. Лучше бы, конечно, сейчас, но спросонья многое кажется страшнее, чем есть на самом деле.