— Я отвел их в учебку. Наставники проводят с ними собеседование и тест на солидарность. Тебе это уже не нужно.
— Почему?
— Будем считать, что ты этот тест уже прошел. Точнее, срезался, получил неуд. Нелояльный ты, вот в чем твоя беда.
— Ну, и что мне сейчас делать? — тупо спросил я.
— Что делать, говоришь? — отозвался Олег. — Собирай вещички, сиди и жди. Ты своё уже сделал. Когда будешь нужен — тебя позовут.
Меня обозлила его пренебрежительная интонация.
— Послушай, не много ли ты на себя берешь? В конце концов, ты такой же, как мы все.
— Ошибаешься, — проговорил стриженый. — Я не такой, как вы все. И во избежание долгих объяснений мы сделаем вот что…
Он вскинул обе руки, расслабил галстук, взялся за голову, покачал ее — и поднял высоко над плечами.
Как завоеванный кубок.
Кажется, от неожиданности я клацнул зубами.
Передо мною сидел безголовый человек. За твердым воротничком виднелся только край мускулистой шеи. Кромка ее была словно обрезана бритвой и сочилась темной смолой.
— Теперь тебе всё ясно? — мерцая синими глазами, спросила сверху стриженая голова.
Я хотел сказать "Какой вопрос", но вместо этого только кивнул.
— Ну, вот и славно.
Руки обезглавленного бережно поставили голову на стеклянный столик. Вслепую сделать это было достаточно сложно, и голова оказалась на самом краю.
Я машинально потянулся ее передвинуть.
— Не надо, — проговорила стриженая голова, и по лицевой ее стороне скользнула брезгливая гримаса… — Терпеть не могу, когда меня трогают руками.
91
Вот так и разрешился тайно мучивший меня вопрос: откуда Олеговы летающие шпионки с первой минуты знали мое имя, хотя до этого ни разу в жизни меня не видели?
"Страствуй, Алёша!"
Еще бы им не знать: все анонимы знали, что новичка зовут Алёша.
И Иван Иванович, и Николай Николаевич, и Петр Петрович, и Олег…
Как его по батюшке? Ну, конечно, Олег Олегович.
Олег Олегович Олегов, как же еще.
Недаром, знакомясь со мной, он не назвал свою фамилию.
Олег Олегович был приставлен к нам для того, чтобы наблюдать за нашей компанией изнутри — и, приглашая вместе искать разгадку, тем самым постепенно подводить нас к пониманию сути интеграции.
Что ж, очень мудро с их стороны.
А шведская стенка, мини-кухня, мытье посуды, крестьянская закваска, ежевечернее отключение учительского домика — всё это, как говорят в шпионской среде, легенда.
То есть, ложь.
А ведь сколько раз они упрекали нас в скрытности и вранье:
"Ох, какие же врунишки эти русские мальчишки": это директор Иванов.
Олег туда же:
"И всё-то мы врем, всё-то врем…"
А сам?
"Собираюсь поступать в авиационный институт, строить самолеты".
Ну, разумеется: первым делом — самолеты, девушки биороботу на дух не нужны.
И Егор Егорович Егоров, Птица Птиц, тоже хорош:
"Вас семеро, потому что должен иметься несвязанный элемент".
Правильно: надо же прикрыть своего стриженого Штирлица.
Возможно, подсадной биоробот был пущен в ход тогда, когда наставники уловили тревожные подозрения воспитанников. Нужно было их успокоить, но успокоить не уговорами, а более хитрым и действенным способом. Пусть каждый увидит свои опасения как бы со стороны: ведь сопереживать значительно спокойнее, чем переживать в одиночку.
Единственный фактор, который они не учли, — это Соня.
Кто мог предположить, что девчонка без памяти втюрится в красавца-биоробота?
Наверно, Сонины влюбленные взгляды очень раздражали Олега Олеговича.
А как использовать эту энергию в интересах интеграции — они не нашли.
92
— Не обессудь, Алексей, — сказала наконец голова. — Мы будем держать тебя здесь взаперти, пока не приземлимся. А потом помашем рукой — и прощай, кустарь-одиночка.
— Я не одиночка, — возразил я. — Рита уедет со мной. И Соня.
— Соня — это навряд, — сказала стриженая голова с прищуром, который показался мне отвратительно самодовольным.
— Поглядим, — ответил я.
— Поглядим, — согласилась голова. — Ладно, сеанс окончен.
Безглавое туловище наклонилось над столиком, раскинутые руки с растопыренными пальцами пошли на захват — и столкнули-таки голову на пол.
Трах-тах-тах! Стук был костяной и одновременно тряпичный.
Я поджал ноги.
— О черт, пылища… — пробормотала голова, подкатившись под мое кресло. — Ну, помоги же ты, что сидишь, как истукан?
Я наклонился, пошарил рукой — и вздрогнул, дотронувшись до стриженого темени.
— Одной рукой меня не взять, — глухо проговорила голова. — Надо двумя.
Я встал на колени и взял голову обеими руками.
Биоробот смотрел мне в лицо, синие глаза его часто мигали.
Кожа у него была совсем как человеческая, с нормальным подогревом.
Это было особенно неприятно.
Но зато теперь я знал, что делать.
— Молодец, — сказал безголовый и протянул ко мне руки. — Давай сюда. Только осторожно, не урони. Эй, эй, что ты делаешь? Не бросай на пол!
А я и не собирался бросать эту дурацкую голову. Я закрыл ей ладонью глаза и, поднявшись, кинулся к дверям.
Безголовый попытался меня схватить, но наткнулся на журнальный столик и упал.
— Ну, ты даешь, — пробормотала у меня в руках голова. — Наглец, однако.
Я выскочил в коридор и помчался к лестнице.
Если вы когда-нибудь носили в руках человеческие головы, вы согласитесь, что это очень неудобно. Одной рукой я закрывал Олегу глаза, другой поддерживал его голову под затылок. Ресницы его щекотали мне ладонь, затылок был колюч.
— Вот паразитство, — сказала голова. — Чтоб я когда-нибудь еще это сделал…
— Зря ты рассчитываешь на "когда-нибудь еще", — тяжело дыша на бегу, ответил я. — Сейчас я расскажу всё ребятам — и ты будешь не нужен. Тебя сдадут в утиль.
— Не расскажешь, — возразила голова.
Позади меня послышался топот.
Я оглянулся — безголовый, раскинув руки, широкими прыжками бежал за мной.
Наткнулся на стену, отскочил, еще раз наткнулся.
Я выбежал на лестничную площадку — и остановился как вкопанный.
Лестницы не было.
Лестница обрушилась в тартарары.
Бетонная площадка с оборванной арматурой висела над пустотой.
Далеко по ту сторону бездны оранжево светились незастекленные окна вестибюля.
— Ну, что, добегался? — спросила голова. — Надо было учиться летать. Очень полезно для таких, как ты, авантюристов.
— Ребята! — крикнул я. — Сюда, ребята! Смотрите, что я вам принес!
От волнения я потерял бдительность, голова в моих ладонях провернулась — и Олег впился зубами в мой палец с такой яростью, что я взвыл.
Безголовый был от меня уже в двух шагах. Он протянул ко мне руки и сделал последний прыжок.
Я инстинктивно присел — и тело нашего куратора, перелетев через меня, рухнуло с десятиметровой высоты на заваленный бетонными обломками пол.
— И что ты этим доказал, придурок? — прохрипела голова (что дало мне возможность высвободить укушенный палец). — Испортил аппаратуру — и ничего больше. У нас же полно запч-ш-ш…
Последнее слово прозвучало со сдавленным свистом.
Я наклонился, посмотрел вниз.
Безглавое туловище лежало ничком.
Потом оно зашевелилось, привстало на четвереньки.
Я поднял голову куратора, как футболист, вбрасывающий аут.
— Ты не сделаешь этого, Лёха, — прошипела голова. — Не надо.
И я не решился. А вы бы решились? Только не спешите с ответом.
Я поставил голову на площадку у своих ног, обернулся — и оцепенел.
За спиной у меня стоял Иванов.
Лицо честного тренера было искажено гадливой гримасой.
— Ты стал опасен, Алексей, — тихо, но внятно сказал Иванов. — Ты вынуждаешь нас принять экстренные меры. Осмелюсь напомнить, что раньше мы никогда этого не делали.
Он положил мне руку на плечо — и, вспыхнув белым огнем, я превратился в свой собственный негатив.
93
Очнулся я у себя в комнате, живой и невредимый.
Я лежал на тахте поверх одеяла в свитере, вельветовых брюках и кедах. В комнате был приятный утренний полусвет.
В первую минуту мне показалось, что я у себя дома и что сейчас откроется дверь и войдет мама.
Войдет и по своему обыкновению скажет:
— Пора вставать, засоня.
Но за окном тускло белел покрытый снегом купол, сквозь него просвечивало белесое зимнее солнышко.
Я сел, огляделся — и не узнал свою комнату.
Где мои шкафы с хромированными ручками? Где подарок от ЮНЕСКО — стеклянный столик? Где лаковая ширма со знаками Зодиака?
Всё пропало, всё растаяло, как мираж.
На месте сатанинского модерна стояла та старомодная рухлядь, которую я здесь увидел в тот первый день: шифоньер, кушетка, трельяж, всё ободранное и зашарпанное.
В шифоньере висела моя старая одежда, на полу стояла дорожная сумка, с которой я сюда прилетел. Униформенные куртки с эмблемами тоже исчезли.
Зато серые валенки были на месте.
Видно, братья по разуму окончательно сняли меня с довольствия.
Не знаю почему, но мне стало обидно: как-то это не по-людски.
Впрочем, чего еще ждать от не-гуманоидов? Птицы не умеют краснеть.
Я подошел к двери, толкнул ее плечом: безрезультатно.
Пошарил дистанционкой — глухо.
Подошел к окну, попробовал его открыть — никакого эффекта.
Капитально меня здесь запечатали. Как Эдмона Дантеса.
А сами теперь проводят с ребятами тест на солидарность.
И я не могу этому помешать.
У меня остается только один вариант: вернуться домой — и рассказать всё Навруцкому.
Конечно, эта история не совсем по его профилю, но думаю, Аркадий Борисович за нее ухватится: как же, сенсация века.
Пусть средства массовой информации поработают. Заголовки на первых полосах:
"Злонамеренные птицы".
"Преступная стая".
"Космические расисты