Что-то не понравилась мне последняя фразочка: даже не смысл ее, а снисходительная скороговорка. О таких вещах учителя любят говорить многозначительно, звучными голосами, подчеркивая каждое слово.
Наставники мои снова обменялись быстрыми взглядами.
— Второй вопрос: почему мы выбрали именно тебя? — откашлявшись, продолжал директор. — Тут сложнее ответить, сложнее объяснить тебе так, чтобы ты понял…
Долгое время он молчал, и чернявый с толстяком молчали, а я сидел и ждал.
— Да, конечно, — сказал вдруг Иванов, — твое объяснение ближе всего к истине. Ты не мог учиться, как все. Мы решили дать тебе возможность попробовать иначе. Ты хороший, честный парень, это нам нравится. Ну и, наконец, тебе чуть-чуть повезло. Помни: чудеса, которые выделывают твои товарищи, — это лишь забава, побочный продукт. Став постарше, помудрее, ты перестанешь играть в эти игрушки. Заметь: мы все трое не испепеляем друг друга взорами. Нам этого не нужно. И тебе не будет нужно тоже.
Я молчал.
Вообще-то у меня был еще один вопрос, насчет хохолков: обязательны они или нет, а если обязательны — то почему. Но я колебался: не хотелось, знаете ли, выставлять себя на посмешище.
— Насчет хохолков? — переспросил директор. — А, ты имеешь в виду хайеры. Нет, они не обязательны, просто мода такая сложилась. Прелестная мода, мы ничего не имеем против. Но скоро ты увидишь, что далеко не все этой моде следуют. Вопрос закрыт?
Я кивнул.
— Ну что ж, в таком случае приступим к занятиям. Выйди, пожалуйста, в коридор и подожди там немного: нам нужно кое о чем посовещаться.
Собственно, совещаться они могли бы и в моем присутствии, но я этого, естественно, не сказал. Только подумал… хотя здесь это было одно и то же.
Я встал и вышел.
23
В коридоре, около двери учительской, стояла Соня. Она была тоже в униформе и показалась мне не такой красивой, как вчера. Нескладная, долговязая, какая-то неприкаянная, ни дать ни взять — воспитанница сиротского приюта. Школьная форма ей не шла. Синий гребешок тоже, он делал черты ее лица излишне грубыми. В купальной шапочке она была намного симпатичнее.
Но нельзя же требовать от человека, чтобы он с утра до вечера разгуливал в резиновой купальной шапочке.
Соня, разумеется, услышала мои мысли и посмотрела на меня не слишком дружелюбно.
"Вот дурная голова! — отругал я себя (мысленно, разумеется). — Думаю что попало. Этак можно со всеми здесь испортить отношения — еще до знакомства".
— Слушай-ка, — шепотом сказал я, — тебе сейчас влетит из-за меня, но я ни слова, сама понимаешь…
— Ай, ерунда! — Соня досадливо поморщилась и тут же, быстро взглянув на меня, усмехнулась: — Потише шепчи, а то услышат!
— Они и сквозь стену могут?
— И сквозь стену, и на расстоянии. В пределах всего купола.
М-да, сурово. Не удивительно, что все здесь блокируются.
Мы постояли, помолчали.
— Как они тебе? — неожиданно спросила Соня.
Я не понял.
— Ну, учителя, наставники наши, — сердито повторила Соня. — Иванов, Петров, Николаев. Как они тебе показались?
Нет, подумал я, все-таки фамилии какие-то ненастоящие. Смит, Браун, Джонсон… И документы мои даже не посмотрели…
Но додумать эту мысль до конца я не сумел, потому что Соня ждала ответа.
— А что, вы их не любите? — осторожно спросил я.
Соня удивилась:
— С чего ты взял? Мы как раз к ним очень привязаны. И работать с ними интересно. Я просто хотела спросить… Ну что ты заладил "шпионские фамилии, шпионские фамилии"! Подумаешь, ценное открытие.
— Странно показалось, — пробормотал я.
— Ничего странного, простое совпадение. Между собой мы зовем их «анонимы». Я просто хотела узнать твое мнение, а у тебя его, оказывается, и нет.
— Как это нет? — возмутился я. — Нормальные люди. Вялые только. Вроде не выспались.
— Еще бы! — проговорила Соня — и вдруг, покраснев, закусила губу.
— А что такое? — спросил я.
— Ничего, — резко ответила Соня и отвернулась. — Отстань!
— Ты что? — удивился я.
Соня молчала.
— Во психопатка!
— С тобой опасно разговаривать, — сказала она.
Я обиделся:
— Да говорят тебе, я не докладывал. Они сами…
— В том-то и дело.
Я задумался. Действительно, я не могу скрывать свои мысли. Для анонимов я прозрачный насквозь. Значит, мне нельзя доверять секреты.
Да, но какие секреты могут быть у этой девчонки?
— Послушай! — Соня схватила меня за рукав и подтянула к себе поближе. — Сейчас выйдет Николаев. Быстро повторяй в уме какие-нибудь два слова и ни о чем больше не думай…
— а о чем я должен не думать?
— О Господи! — Соня оглянулась на дверь. — Я же сказала тебе, как мы их дразним. Теперь сама жалею. Повторяй что угодно. И не думай об анонимах.
— Ладно уж… — согласился я.
24
Тут дверь учительской бесшумно отъехала, и в коридор вышел Николаев.
— А, черная молния! — весело сказал он Соне. — За взбучкой пришла? Ступай, тебя ждут.
Соня тревожно взглянула на меня и вошла в учительскую.
— Пойдем, Алексей, — позвал меня Николаев.
Мы двинулись по коридору.
Николаев шел быстро, но очень мелкими, семенящими шажками, я никак не мог подладиться под его походку.
Вдруг он остановился так резко, что я чуть не налетел на него, и строго сказал:
— Не делай больше этого, слышишь? Это опасно. Это может плохо кончиться.
Я растерялся:
— А что я такого делаю?
— Ты повторяешь про себя ерунду: "Шпионские задания, домашние анонимы…" Без коллеги Петрова не смей учиться блокировке, иначе сломаешь себе голову.
Я, собственно, хотел забыть об анонимах и думать только о домашних заданиях: задают их здесь или не задают. Но, видимо, одного хотения было мало.
Николаев посмотрел на меня, склонив голову набок:
— Чудак, мы давно уже знаем, что ребята нас дразнят «анонимы». А что касается домашних заданий, то все твои тревоги напрасны. Заданий на дом у нас не задают. Нельзя учиться думать по заданию.
25
Я ожидал увидеть в классе телевизоры, компьютеры, на худой конец магнитофоны, но ничего этого не было.
Более того: в комнате с глухими светло-зелеными стенами не было даже доски.
В центре класса стояли четыре парты, покрытые черным пластиком, а возле передней стены — учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.
Дверь задвинулась, мы сели.
На своей парте я увидел плотный лист глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня.
Я попытался передвинуть лист — он лежал как приклеенный.
Взял карандаш и черкнул им по листу — на нем появилась и замерцала голубая светящаяся линия.
Я испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.
— Молодец, быстро освоил, — похвалил меня Николаев. — А ты рожицу нарисуй, не стесняйся. Все так делают.
Вместо рожицы я нарисовал самолет. Вышел кривоватый, но довольно красивый.
— Орел, не иначе, — сказал Николаев. — Только беременный.
Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист бумаги и на нем светится контур моего самолета.
— Боевая машина? — осведомился мой учитель. — Истребитель-бомбардировщик?
Я кивнул.
— Ох, уж эти мне юные милитаристы. Что бомбить собираешься? Не нашу ли школу?
— Нет, зачем… — пробормотал я, хотя имелась и такая мыслишка: а выдержит ли купол прямое попадание?
— Подожди, не стирай, — проговорил Николаев. — Крылья плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…
Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые.
Получился настоящий чертеж.
— А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины. Понял?
Мое голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолетик, нарисованный огненно-розовым.
— Запомни линии, — сказал Николаев.
Рисунок исчез.
— А теперь сделай по памяти то же самое.
Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.
— Видишь? — сказал Николаев. — Я задал программу, а ты ей не следуешь.
С третьего раза у меня получилось.
— Хорошо, — сказал Николаев, и самолетик погас. — Побаловались — и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок черчения. Мы осваивали учебную технику. Начнем с математики.
И Николаев начал быстро и толково объяснять мне самые азы — то, что известно каждому третьекласснику.
Я немного расстроился, но решил потерпеть.
Объясняя, Николаев не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:
— Это понятно. Это тоже понятно… — На моем листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр. — Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Еще раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силен. Знал, но забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример.
Я принялся решать его, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.
— Отвлекаешься, — недовольно сказал Николаев. — И вот пожалуйста…
Написанная мною семерка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на ее месте девятку. Всё стало нормально.
— Ты, Алексей, напрасно меня увольняешь, — сказал Николаев. — Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь — сорок семь. Теперь посиди, порешай задачки, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.
26
Наставника Николаева сменил наставник Петров.
Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее, зевнул — и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнес:
— Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя еще гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.
"Ну прямо! — не удержавшись, подумал я. — Чего же тогда зеваешь?"