И про гибель госпожи Лидделл то ли никто не знал, то ли всем было все равно.
Да, Кору Лидделл не любили, я даже не была уверена, что ее проводят так же, как Арчи. Но казалось страшно несправедливым, что ее смерть осталась совершенно незамеченной, с другой стороны, я каждый раз боялась паники. Я не знала, что бы предпочла на самом деле.
Я подождала, пока девочки разбегутся, и направилась в класс госпожи Джонсон. Пока шла, думала, как теперь жить. Выходить смогут только несколько преподавателей одновременно? А как же лошади, теплицы, да и припасы многие хранились вне Школы, в амбаре, но это мелочи. Нам нужно продержаться так до весны — или до того момента, как станет ясно, что смертей больше не будет. Ни одной.
Можно ли успокоить эмпуса и чем? Было ли написано про это в пропавшей книге? Или лишь ждать, пока его заставит уснуть тепло?
Я ошиблась, занятия у госпожи Джонсон были у младшего класса, со мной чуть не столкнулась заплаканная девочка, вылетевшая из двери кабинета акушерства и хирургии. Вслед ей неслось:
— Не допущу тебя до экзамена! Категорически не допущу!
Госпожа Джонсон была в гневе. Увидев меня, она вытянула шею и предупреждающе подняла руку.
— Кто нажаловался уже? Господин директор? Я говорила ей, предупреждала! Непростительно!
— Что случилось, госпожа Джонсон? — спросила я как можно более спокойно, потому что нечасто видела ее такой разозленной. Тем более на студентку младшего класса. И не так часто вместо плавной речи из уст госпожи Джонсон на меня обрушивалась лавина обрывочных фраз. — Она ведь только учится!
— Это же азы! — госпожа Джонсон потрясла воздетой к потолку рукой. — Азы, детка! Я вбиваю их с первого же занятия! Плохо вбиваю, но сколько лет я учу хирургии этих остолопиц? Ты еще даже не родилась! Вымыла руки — не смей пачкать! Уиллис ловлю постоянно, то в нос себе пальцы сунет, то всю пятерню в карман, то почешется, ладно, сейчас она хватает беднягу Джонни, он и не от такого не помрет, но… а, — она внезапно остыла. — Ты что-то хотела, детка?
Госпожа Джонсон смотрела на меня с участием. Но у меня почему-то пропали все мысли, от усталости или от голода, или от того и другого сразу. Я подошла ближе и села за первую парту. Голова немного кружилась, и я пожалела, что не попросила у госпожи Коул то замечательное снадобье, которое мне однажды так помогло.
— Госпожа Лидделл… — начала я, хотя хотела уточнить про Трэвис и Мэдисон. Госпожа Джонсон вздохнула.
— Стефани, детка… мы отнесли ее на конюшню. Девочкам, у которых было занятие, сказали, что она приболела. Правильно это или нет, но господин директор так решил, я не стала с ним спорить. По мне, так сейчас все узнают ли потом, разницы нет, но слишком часто что-то стали у нас случаться нехорошие вещи.
— И Нэн, — прошептала я.
— Детка, детка… — Госпожа Джонсон наклонилась ко мне, протянув руку, я могла бы предположить, что она хочет погладить меня по голове, но она бы не дотянулась. Потом она замерла, вытянув шею еще сильнее, и словно принюхалась.
Меня прошиб холод: госпожа Джонсон могла догадаться, что я тайком заходила в чужую комнату. Чем таким могло пахнуть у Джулии или в комнате Коры Лидделл? Травами госпожи Коул?
Но госпожа Джонсон ничего не сказала, с кряхтением пошла к ледяному шкафу возле окна. Некоторое время она в нем сосредоточенно копалась, потом вернулась к кафедре, достала из ящика не очень чистую чашку, посмотрела на нее с сомнением, снова вздохнула и налила какое-то средство. По классу пополз едковатый запах — значит, препарат, а не снадобье, — а госпожа Джонсон поставила чашку на кафедру, плеснула до самых краев воды из графина и сунула чашку мне.
— Пей.
Мне не хотелось ничего пить. Жажда меня не мучила, только голод, и я вяло попыталась отказаться.
— Я недавно пила чай с госпожой Коул, — призналась я. По крайней мере, я не стала скрывать, что была у нее, и могла бы объяснить зачем, если бы меня об этом спросили.
— Это алхимический препарат, — госпожа Джонсон еще раз ткнула мне в лицо чашкой. — Не слабенькая чепуха, как та, что варит Коул, потому что еще немного, и ты сорвешься, детка. Я знаю, что я говорю. Этот препарат дают роженицам, когда у них совсем не осталось сил, и стоит эта доза как половина моего жалования за месяц. Я хочу помочь тебе, Стефани, так что пей.
Препарат был отвратителен на вкус, но я послушно опустошила чашку. Прибавилось ли сил, я не поняла, во рту остался кисловатый привкус, и пить теперь мне захотелось намного сильнее.
— Мэдисон придет на дополнительные занятия? — Так было лучше, спросить не про Трэвис, которая мне нужна. — Мне надо обсудить с ней работу в теплицах…
Госпожа Джонсон покачала головой.
— Трэвис… у нее работа в конюшне. — Это не дело, необходимо поесть, приступ тошноты накатил неожиданно. — Господин Лэнгли… ему следовало обговорить это сначала со мной. Девочки теперь не будут выходить из Школы, раз даже госпожа Коул перебралась сюда?
— Ей стоило давно это сделать, — сурово заметила госпожа Джонсон. — Хотя я не пустила бы ее к себе. Я слишком стара для того, чтобы с кем-то делить свою жизнь. Тебя я всегда рада видеть, детка…
Стены класса начали расплываться. Я поняла, что мне пора уходить. Криво улыбаясь, я вышла, сделала пару шагов, и тут же желудок скрутило болезненным спазмом — не тошноты, а словно кто-то с размаху вонзил в него иглу. Я приглушенно вскрикнула — к счастью, в коридоре были только две младшие студентки, сиротливо стоявшие у окна с книгами, и они лишь равнодушно на меня посмотрели, — и бросилась в туалет.
Там тоже никого не было. Я дернула дверь кабинки, упала на колени, не почувствовав боль от удара, и едва успела склониться над унитазом, как тошнота и игла в желудке вернулись, и меня вывернуло наизнанку.
Мне случалось травиться едой, это все моя безалаберность, возле ратуши в Катри торговали всяким, а я тогда экономила на хороших обедах, но никогда мне не было так больно. Я застонала, и, выдохнув, боялась вдохнуть, чтобы боль не пришла снова. Но воздуха мне не хватало, а как только я сделала вдох, приступ нахлынул опять. Я задыхалась, не могла выпрямиться, а желудок, казалось, уже прожгло кислотой.
Потом мне стало немного легче. Голова прояснилась, правда, осталась слабость и стала даже отчетливее. Боль постепенно ушла, я еще посидела так, ожидая нового приступа, но я уже могла нормально дышать. Возможно, препарат, который дала госпожа Джонсон, оказался для меня слишком сильным, а может, его нельзя было принимать натощак.
Покалывало в пальцах рук и ног, я связала это со своей неудобной позой. В туалет кто-то вошел — Трэвис?
Я моментально забыла о боли и приступе тошноты, вскочила на ноги, пошатнувшись, и дернула за шнурок слива. Трэвис что-то напевала, возясь у зеркала. Я не стала больше терять время.
— Трэвис?
— Госпожа Гэйн! — Она удивленно обернулась. — Мы с Мэдисон и Торнтон искали вас, хотели узнать, как теперь нам работать… Госпожа Эндрюс с утра сказала, что нам запрещено выходить? И у нас не было занятия концентрации…
Не было и не будет, подумала я, а желудок слегка кольнуло. Я замерла — но нет, наверное, это уже отголоски недавнего приступа.
— Трэвис, — сказала я очень серьезно, — ты точно отнесла эту книгу назад?
— Да, госпожа Гэйн, — Трэвис распахнула глаза. Ей не понравилось, что я ее в чем-то подозреваю, но кто бы обрадовался на ее месте?
— И ты ее больше не видела?
— Нет, госпожа Гэйн.
Она, конечно, уже начала о чем-то догадываться, надо было срочно ее отвлечь, но в голову ничего не приходило.
— То, что ты рассказала тогда… ты помнишь все это четко?
Трэвис растерянно оглянулась — нет, никто не спешил ей на помощь.
— Вы считаете все это правдой?
Я пожалела, что завела этот разговор. Можно сравнить с поступком нерадивой матери, которая вместо того, чтобы утешить ребенка и убедить, что под кроватью никто не прячется, попросила: «Послушай, там кто-то есть». Трэвис побледнела, вцепилась руками в свою потертую сумку с учебниками, а я понимала — все, что я скажу ей сейчас, уже ничего не изменит.
— Я хочу выяснить, что могут знать остальные, — попыталась выкрутиться я. — Если эта книга… Она не дает мне покоя, что если она попадется кому-то еще? Мне надо понимать, как… как возражать этим слухам. Они нелепы, ты сама это знаешь, но представь, если ее прочитают младшие девочки?
Я сказала то же, что мне говорила госпожа Джонсон. Не абсолютную ложь, но что-то близкое к этому, и как это смогло успокоить меня, должно было успокоить и Трэвис, но вряд ли я была столь же убедительна.
— Может быть, я что-то помню неправильно, — наконец проговорила Трэвис. — Это же не учебник, госпожа Гэйн. Если хотите, я поищу эту книгу?
Я не сказала ей, что я ее потеряла.
— Почему ты решила, что я ее ищу?
— Вы бы не спрашивали тогда? — Трэвис уже перестала бояться. Я могла себя похвалить? Я научилась врать почти безупречно? — Но я понимаю, это будет похуже страшилок, — кивнула она. И тут же лицо ее стало напряженным, взгляд будто резанул меня. — Что случилось с госпожой Лидделл?
— Я не знаю. — Вышла ли у меня эта ложь? — Я что-то съела, встала только перед обедом. — Все равно она могла слышать, как меня выворачивало в кабинке. — Мне сказали, что она приболела. Тебе от нее что-то нужно?
Трэвис помотала головой. Она о чем-то догадывалась, но пока что молчала, и эмпус был тайной нескольких человек.
— А госпожа Крэйг?
Я заслужила медаль лжеца, подумала я. Какие почести.
— Когда я проснулась, ее уже не было в комнате. Извини, я пойду.
Я оставила Трэвис и вышла. Снизу доносились голоса — Джулия и госпожа Джонсон, различила я. Что-то рассказывают студенткам, наверное, новые правила Школы. Я постояла у лестницы, прислушиваясь, все, как я и предполагала — выходить на работы только с преподавателями, не покидать здание Школы… Потом начала говорить госпожа Коул, я услышала голос Мэдисон. Где-то там был и Лэнгли, но он молчал.