уналку за квартиру, в которой живут они. И как будто так и должно быть! А они в Таиланд! Какой широкий жест!
Так что Новый год мы будем отмечать втроём: ты, я и роман… с маленькой буквы. Хоть бы эта гошина книжка оказалась стоящей. Не верится мне, честно сказать. Не того полёта птица. Нет в нём широты, размаха. Так, жук навозный. Что Катя в нём нашла? Ни кожи, ни рожи, ни фигуры, ни денег на квартиру. Но это я тебе одному, потому что знаю – не разболтаешь. Кому же я ещё могу это сказать? Никому. А так иногда распирает. Но я соблюдаю нейтралитет. И делаю вид, что я – демократический родитель. Вот как вернется в нашу страну тирания, тогда я им задам! Они у меня попляшут. А пока я пляшу под их дудку. Отплясала из собственной квартиры на неближнюю дачу и сижу тут, как сыч.
Может, в город на время их отсутствия перебазируемся? Там хоть люди по улицам гуляют, магазины рядом, витрины красивые, огни. Я в гости схожу к кому-нибудь. И не надо будет на часы смотреть поминутно, расписание электричек вспоминать. Метро, оно до часу ночи работает. Ночью на Красную площадь можно сходить, правда, говорят, в новогоднюю ночь туда ходят одни гастарбайтеры. Днём на выставку какую-нибудь, ледяной скульптуры, например. Я сто лет нигде не была. Электричка-школа-электричка-дача – вот и весь мой маршрут. Да, и впрямь хорошо, что Катя с этим козлом на две недели свалят. Что ты на меня так смотришь? Да, я знаю, так говорить мне не пристало, это жаргон. Тут уж с кем поведешься. Послушал бы ты наших детей, у меня уши вянут, честное слово. А кое-что прямо в мозгах и застревает. Если уши повяли после того, как слово влетело, во второе оно уже не вылетит, не может. Что я такое несу? Пургу какую-то. Не слушай меня.
Это я от расстройства. Пойдем на кухню, выпьем валерьянки.
А Катин звонок был последней каплей в сегодняшнем фонтане неприятностей. Фонтан забил с самого утра, несмотря на морозы. Приехала в школу ни свет, ни заря, к открытому уроку готовиться. Инспектора из Департамента образования ждали, директриса наша говорит: «Ну, Полина Григорьевна, не подкачайте». Я ей говорю: «Не волнуйтесь, Маргарита Дмитриевна, я человек ответственный, всё будет в лучшем виде». Седьмой класс, тема: «Тарас Бульба». Скользкая по нынешним временам тема. Программу-то составляли ещё до конфликта с Украиной. На следующий год, я думаю, исключат «Бульбу» из программы. Инспектор, наверное, специально под тему подгадал, думаю, у него задание сверху: проверить, ассоциируют дети «Тараса Бульбу» с сегодняшний Украиной или нет. Ну, я-то калач тертый. И застой, и перестройку, и постперестройку пережила. Урок вводный, исторические и фольклорные корни повести. Решила сделать акцент на фольклоре. Слайды подготовила с казаками и красотами пейзажными. Детям раздала стихи про Сечь и про Днепр выучить. Урок расписала поминутно – комар носа не подточит.
Утром включаю слайдпроектор для проверки, а он не включается! Я его и терла, и дула на него, и за шнур дергала, а он ни в какую! Думаю, ладно, пойду, отловлю кого-нибудь из головастых старшеклассников, может, наладят. Иду по коридору, фильтрую лица. Вижу – бежит мне навстречу Настя Погодина из моего класса, кричит: «Полина Григорьевна! Там Ильина в обморок грохнулась!». Я, конечно, туда на рысях. Я тебе про Ильину рассказывала? Ну, та девочка, что из толстушки в худышку превратилась. Все её хвалили. Перехвалили. Так вот, это она. Ну, пока мы с первого на четвертый добежали, Ильину уже медсестра в чувство привела. Потом мы её с четвертого на первый в медкабинет отвели. Медсестра «скорую» стала вызванивать, а я мать её набрала, в смысле – мать Ильиной. Та недоступна. Я эсэмэску отстучала. Слышу, уже звонок на урок. Всё, плакал мой план. Бегу со всех ног, благо, на том же этаже. Зрители мои уже сидят, завуч наш, Антонина Александровна, и инспектор. Смотрят осуждающе. Я извинилась, но причину называть не стала по понятным соображениям. Не про каждое же ЧП в Департамент докладывать.
Начинаю урок. Объявляю тему. Могла бы, конечно, и не объявлять. Все и так знали, мы к этому уроку за две недели готовиться начали. Но всё же должно быть согласно правилам. «Итак, – говорю, – ребята, сегодня мы приступаем к изучению одного из самых ярких произведений Николая Васильевича Гоголя, повести „Тарас Бульба“». И, не успела я закончить фразу, как из-за первой парты встает Марик Липкин и заявляет: «Я категорически отказываюсь изучать „Тараса Бульбу“, потому что текст книги содержит инсинуации, оскорбительные для еврейского народа». Немая сцена. Все опешили. Я тоже в полном ступоре. А он продолжает: «И, пользуясь присутствием на уроке представителя Департамента образования, хотел бы передать ему мой письменный протест». И шагает с листочком к последней парте. Вот гадёныш! Он две недели до этого молчал себе в тряпочку, а тут возмутился! Понятно, что это он не сам. Это папаша его натравил, протестант-белополосочник! Мало ему по городу с транспарантами ходить, в школу полез! Инспектор листок в руки не берёт. Говорит: «Если это официальное заявление, то согласно процедуре твои родители должны принести его в Департамент и зарегистрировать у секретаря. Я не имею полномочий принять это». Липкин с листочком завис, мнётся. Надо как-то спасать положение. Я Липкину говорю: «Мы должны это изучать, чтобы этого больше не повторилось. Ты же не откажешься изучать геноцид евреев во время Второй мировой войны только потому, что он оскорбляет чувства еврейского народа!» Смотрю, завуч и инспектор согласно закивали. А Липкин растерялся. Он такого разворота не ожидал. «Но есть и другой вариант, – продолжаю. – Мы можем работать с текстом „Школьной библиотеки“, где купированы все оскорбления в адрес евреев. Собственно, так я и планировала. Но теперь решение за тобой. Так что, Марк, какого текста нам придерживаться?». Молчит. Дети стали шушукаться: «А что там написано? На какой странице?» В тексты полезли. Я пошутила: «Спасибо тебе, Марк, что привлек внимание одноклассников к тексту. Теперь я уверена, что те, кто ещё не успел прочесть повесть, просканируют её от корки до корки, причём в академическом издании. Можешь сесть на место». Смотрю, инспектор улыбнулся. Марик сел. Я выдохнула.
Ну, с еврейской темой справились, идём дальше. Молю Бога, чтобы никто из детей не вспомнил, что Запорожье – это что ни на есть сердце Украины. Но вроде всё гладко. Тему раскрыли, стихи почитали, кусочек из фильма посмотрели. Остаётся десять минут от урока, чтобы быстро пробежаться по патриотизму. Тут дверь открывается, и на пороге появляется мать Сони Ильиной, которая просит меня срочно выйти к ней. Я говорю:
«Простите, я не могу, у меня открытый урок». А она как вскинется: «А я плевала на ваш открытый урок! Моя девочка тут два раза в обморок упала, а вы, классный руководитель, бросили её и ушли!» И это при всём классе, при завуче, при инспекторе. Я ей отвечаю: «Я вашу дочь не бросала, я отвела её в медицинский кабинет». А она: «Вы несёте ответственность, пока она в школе! Кто накормил её шоколадом? Я вас засужу». Спасибо завучу, она вывела мамашку в коридор и дальше приняла удар на себя. Я галопом по патриотизму, домашнее задание продиктовала, и тут, наконец, звонок! Я прямо рухнула на стул – ноги уже не держали. Инспектор кивнул мне и молча вышел. Потом пришла завуч, позвала в кабинет директора. Ну, там инспектор нас всех и высек: и меня, и завуча, и директора. Почему мы позволяем родителям ходить по школе без сопровождения и срывать уроки? Как допустили, чтобы девочка упала в школе в голодный обморок? А как, интересно, мы могли этого не допустить? И взяли ли мы у матери Ильиной расписку, что ответственность за жизнь и здоровье она берет на себя, забирая дочь из школы в учебное время? Выяснилось, что в суматохе не взяли. Ещё на четверть часа нотаций. Про урок ничего не сказал. И то хорошо. Если бы не понравилось – точно бы носом ткнул. А потом он попросил нас с Антониной покинуть кабинет. Мы покинули, но далеко не ушли, сидим в приёмной. Слышим, разговор идёт на повышенных тонах. Маргарита чем-то возмущается. Инспектор ей что-то в ответ. Минут десять они там препирались. Потом дверь открывается, выходит инспектор, весь в испарине, а на пороге стоит Маргарита, лицо пятнами. Инспектор молча пальто надевает и выходит со словами: «Я вас предупредил!», а Маргарита в ответ: «Я вас услышала». Когда дверь за ним закрылась, она и говорит Люсе-секретарше: «Люся, накапай нам валокординчику на троих. Заходите, девочки!»
Мы зашли. Потом Люська занесла три рюмки с валокордином. Мы чокнулись, выпили. Водичкой запили. Смотрим на Маргариту. А она нам: «Всё, девчонки, пришел час расставания». Мы с Антониной: «В смысле?». Короче, инспектор предложил ей составить список неблагонадёжных родителей, представляешь?! А она ему: «Вы что-то спутали. Здесь, уважаемый, школа. Это не наша компетенция. Неблагонадёжными у нас в стране занимается Федеральная служба безопасности». А он ей: «Не забывайте, Маргарита Дмитриевна. У вас на носу – слияние школ. Мы собирались слить другого директора, но если вы так себя будете вести – сольем вас». А она ему: «Сливать – это ваша компетенция. Но я – дочь профессора Каменского, репрессированного в годы борьбы с генетикой, дорожа памятью своего отца, не пойду на сделку с совестью». Вот так! А у Маргариты сын весь закредитован: квартира, машина – и ей никак нельзя на пенсию! Мы ей: «Подумай о внуках! Их же выселят из квартиры!» А она так твердо: «Значит, будут жить у меня». Мы ей: «Рита, у тебя же двухкомнатная хрущевка!» А она: «У меня в соседней квартире шестнадцать таджиков живут на такой же площади, и ничего. А у меня всего трое внуков». Вот закалка! Кремень, а не женщина!
Но мое состояние ты понимаешь? А мне ещё три урока вести. И потом беседу с классом проводить о правильном питании – инспектор обязал. Кое-как до конца уроков дожила. И вот тащусь я после всего этого к станции, а тут Катя звонит. Новости у неё, видите ли, радостные! И даже не спросила – а какие они у меня. Но всё равно себе думаю: «Нет! Меня так просто не сломаешь!» Зашла на рынок, купила тебе сердец от домашних курочек, на все! И на сдачу себе валерьянки в аптечном киоске. Прямо там из пузырька отхлебнула. Аптекарша, наверное, подумала, что я – алкашка. Да плевать! Что мне, детей с ней крестить? Детей у меня уже не будет, может, только внуки. А от этого патлатого и внуков не хочется.