Спальня была разделена на несколько отсеков с помощью выкрашенных белой краской досок, поднимавшихся от пола примерно на пять футов и тем самым обеспечивавших каждому обитателю общежития хоть некоторую укромность. В тесном пространстве каждого отсека располагалась кровать с двумя ящиками внизу, шкаф (на нем с помощью клейкой ленты закреплялась табличка с именем хозяина) и те картинки или плакаты, которые сам ученик выбирал в качестве любимого украшения или средства самоутверждения.
В этом смысле отделение Мэттью Уотли разительно отличалось от соседских. В закутке мальчика по фамилии Уэдж на стенах были наклеены рок-н-ролльные постеры, достаточно эклектическая подборка — «112», «Эуритмикс», обложка альбома «Стена» группы «Пинк Флойд», Принс по соседству с «Битлс», «Бердс» и «Питер, Пол энд Мэри». В отделении Арлена красотки позировали на пляже: блестящие от крема, облаченные в фантастические купальники тела распростерлись на песчаных дюнах или же прогибались, напрягая грудь, выставляя соски (о, Фрейд!) посреди белопенного моря. Смит-Эндрюс, живший в третьей маленькой нише этой спальни, увлекался фильмом «Чужие» и развесил по стенам отпечатки наиболее жутких кадров из этой картины. Все сцены насильственной смерти были воспроизведены в жестоких, тошнотворных подробностях. А уж сам пришелец, помесь циркулярной пилы, богомола и киборга!..
Четвертое отделение у окна принадлежало Мэттью Уотли. Он предпочел всему фотографии поездов, локомотивов, дизелей, электровозов различных стран. Линли с интересом оглядел эту коллекцию, наклеенную аккуратными рядами над кроватью. На одной открытке имелась надпись: «Ту-ту, паровозик». Странно, что подросток выставил на общее обозрение нечто столь откровенно инфантильное.
Хейверс, стоявшая посреди комнаты, пришла к тому же выводу:
— Не так быстро взрослел, как другие мальчики. Все остальное вполне нормально для этого возраста.
— Если в тринадцатилетнем возрасте есть хоть что-то нормальное, — подхватил Линли.
— Верно. А что висело у вас на стене, когда вам было тринадцать, инспектор?
Линли нацепил очки и принялся просматривать одежду Мэттью.
— Репродукции картин раннего Возрождения, — рассеянно ответил он. — Я фанател от Фра Анжелико.
— Идите вы! — расхохоталась Хейверс.
— Вы подвергаете сомнению мои слова, сержант?
— Еще бы.
— Ну, тогда подойдите и попробуйте разобраться вот в этом.
Барбара подошла поближе и вгляделась в мятое содержимое шкафа. Шкаф Мэттью, как и вся обстановка комнаты, был из белого дерева, и в соответствии с аскетическими манерами Бредгар Чэмберс внутри имелось только две полки и восемь плечиков. На полках лежали три чистые белые рубашки, четыре свитера разных цветов, три джемпера и запас футболок. На плечиках висели брюки — форменные, для класса и для часов досуга. На полу стояли нарядные туфли, гимнастическая обувь и ботинки для непогоды с высоким голенищем. Валялась скомканная спортивная форма.
Линли видел, как Барбара, быстро восприняв все факты, готовит вывод.
— Отсутствует школьная форма. Значит, если он удрал, то в ней.
— Довольно странно, не правда ли? — заметил Линли. — Мальчик решил сбежать из школы, он нарушает устав, и при этом отправляется в путешествие в костюме, сразу же выдающем его принадлежность к Бредгар Чэмберс. С какой стати?
Хейверс нахмурилась, прикусила нижнюю губу:
— Может быть, он получил неожиданное сообщение? Внизу есть телефон, верно? Кто-то мог позвонить ему, и парень решил, что должен немедленно мчаться куда-то. Он не стал терять времени.
— Это возможно, — признал Линли, — однако если он раздобыл бюллетень, чтобы отвертеться в пятницу от футбольного матча, это указывает, что он готовился заранее.
— Да, пожалуй. — Хейверс вытащила из шкафа брюки и бездумно вертела их в руках. — Значит, он хотел, чтобы его заметили. Он отправился на встречу, а форма служила опознавательным знаком.
— То есть по школьной форме неизвестный должен был узнать его?
— Это логично, разве нет?
Линли уже рылся в ящиках под кроватью. Тем временем Чаз Квилтер вернулся к дверям дортуара и стоял там, засунув руки в карманы, наблюдая за действиями детективов. Линли не обращал на него внимания — его слишком удивило то, что содержимое ящиков поведало о Мэттью Уотли и о его матери.
— Хейверс! — попросил Линли. — Передайте мне брюки и пуловер. Любые, все равно, какие именно.
Она повиновалась. Линли разложил наряд на кровати, вытащил из ящика соответствующие носки и полюбовался результатом.
— Она пришила метки с его именем на всю одежду, — поделился он с Хейверс. — Это понятно, этого требует школа. Но поглядите, что еще она сделала для мальчика. — Линли вывернул носок наизнанку и показались цифры 3, 4 и 7. На внутренней стороне пояса брюк Линли продемонстрировал сержанту цифру 3 и ту же самую цифру — на воротнике пуловера. Нашлись и брюки с номером 7.
— Он смотрел на эти номера, чтобы правильно одеться? — воскликнула с отвращением Барбара. — Это просто кошмар, инспектор. «Ту-ту, паровозик» на стене и мамочкины пометки на всей одежде?!
— Это кое о чем говорит, не так ли?
— Это говорит о том, что Мэттью Уотли уже задыхался от всего этого, если, конечно, не был придурком от рождения. Это родители захотели отправить его в Бредгар или нет?
— Похоже, они очень этого хотели.
— Они мечтали о том, как крошка Мэтт будет общаться в новой школе с представителями высшего общества. Никаких промахов, он ведь должен карабкаться вверх по социальной лестнице. Что он в тринадцать лет начнет заводить полезные знакомства — с пометками на одежде, чтоб наряжаться по всем правилам. От такого сбежишь.
Линли продолжал в задумчивости рассматривать номера, потом положил всю одежду на место и попросил префекта убедиться, весь ли предписанный школьными правилами гардероб на месте. Чаз подошел поближе и подтвердил, что отсутствует только школьная форма. Закрыв шкаф и ящики, Линли сказал парню:
— Больше здесь смотреть нечего. Есть у вас общая комната для подготовки домашних заданий?
Чаз кивнул. Его явно тревожил тот факт, что посетители застали такой беспорядок в спальне. В качестве старшего префекта школы он чувствовал свою ответственность, и, как многие другие люди, с которыми Линли сталкивался за годы полицейской работы, Чаз, пытаясь разрядить напряжение, сделался излишне болтлив, причем добровольно сообщил и кое-какую полезную информацию.
— Комната для занятий дальше по коридору. Хотите заглянуть туда, сэр? На каждом этаже в общежитии живут трое, а то и пятеро старшеклассников, учеников выпускного класса. Они-то уж должны понимать, что такое порядок, и заботиться, чтобы младшие не распускались. Префект общежития обязан смотреть, чтобы его помощники из числа старшеклассников распределяли дежурства и следили за уборкой во вверенных им спальнях и в комнате для подготовки заданий. — Тут Чаз мрачно улыбнулся, но ко всему сказанному добавил лишь: — Бог знает, в каком виде мы застанем ее.
— Похоже, в «Эребе» не все ладится, — подвел итоги Линли. Они прошли вслед за Чазом Квилтером по коридору, открыли дверь и вышли в еще один коридор. На ходу Линли обдумывал эти сведения. Старшие мальчики должны были поддерживать дисциплину среди младших, а префект пансиона следил, чтобы старшеклассники добросовестно выполняли свои обязанности, однако старший префект школы, то есть Чаз Квилтер, отвечал за четкое функционирование всей системы в целом, так что если что-то в этой системе разладилось, проблема, скорее всего, коренилась в самом Чазе Квилтере.
Чаз распахнул еще одну дверь.
— Здесь делают домашнее задание третьеклассники «Эреба», — поведал он. — У каждого своя парта и отдельная полка. Мы называем их стойлами.
Порядка здесь было не больше, чем в спальне. Как и холл, это помещение также выглядело обветшавшим с годами. В воздухе витали неприятные запахи: в каком-то уголке гнила забытая пища, испарялся оставленный в открытой банке клей, где-то залежалась нуждавшаяся в стирке одежда. Голый деревянный пол без ковра усеивали пятна чернил и следы жира, оставленные пронесенными тайком лакомствами. Стену покрывали панели из темной узловатой сосны, все в трещинах, и далеко не все трещины удавалось скрыть за яркими постерами. Так же выглядели и места, отведенные для занятий, — Чаз справедливо именовал их стойлами. Они тянулись вдоль всех четырех стен классной комнаты, и на них последние десятилетия упадка школы сказались особенно жестоко.
Места для занятий представляли собой скамьи с высокими спинками и деревянными сиденьями шириной примерно в три фута. Партой служила длинная полка с одним ящиком под ней. Над этой рабочей поверхностью висели еще две полочки поуже, предназначенные для учебников. Каждый отсек в «стойлах», подобно отделению в дортуаре, нес на себе отпечаток личности своего владельца. Все свободное место на стенах и полках занимали открытки, фотографии, пестро разрисованные плакаты. Если прежний обитатель слишком надежно приклеивал свои реликвии, новый ученик, вступая в свои права, попросту обрывал его настенные украшения, оставляя впопыхах ошметки клея, обрывки бумаги — где-то проглядывало лицо, где-то — ампутированная рука, несколько букв, уцелевших от слова, колесо от машины или мотоцикла. Неугомонные пальцы тринадцатилетних сорванцов царапали деревянную обшивку, пережившую несколько столетий, их чересчур подвижные юные тела напрочь стерли лак с сиденьев и спинок, и из-под темного глянца проступили обширные беловатые разводы.
Здесь, как и в дортуаре, Мэттью Уотли предпочел повесить иные картинки, нежели его собратья. Никаких звезд рок-н-ролла или кино, никаких полуобнаженных красоток или атлетически сложенных героев, никаких спортивных автомобилей, ничего из того, что обычно бывает столь желанно подросткам. Мэттью довольствовался одним-единственным снимком: двое детей, с ног до головы покрытых грязью, резвятся во время отлива на берегу Темзы, за спиной у них мост Хэммерсмит. Один из этой парочки — сам Мэттью, улыбаясь до ушей, он тычет в грязь длинной изогнутой палкой; рядом с