На обратном пути у трактира «Красный дракон» на рыночной площади Гвидион застал презабавную сцену. Старый пьянчужка Тэффи-ап-Шон, известный на весь город, наклюкался уже с утра и теперь пытался встать и окончательно покинуть трактир. Он пытался встать и снова садился на порог заведения. Еще раз делал усилие и снова валился обратно. Старый Тэффи-ап-Шон был в некотором роде примечательной личностью. У него была своеобразная легенда, объясняющая, отчего он запил. Легенда гласила, что лет триста тому назад, в канун летнего солнцестояния, он пошел в лес за хворостом и заблудился. Дошел до холма, и холм перед ним раскрылся. Всю ночь он проплясал на балу у Доброго Народца, а когда вернулся, на месте дома его отца стоял совершенно другой дом, и никто Тэффи не узнавал. Вышедший к нему фермер не мог сказать ему ничего путного, и только древняя Кэйт Дэвис, которой давно уже перевалило за девяносто, с трудом вспомнила, что ее дед рассказывал ей, будто он слышал от своего родителя, что на этом месте стоял раньше дом человека, у которого один из сыновей пропал в канун летнего солнцестояния, так и не вернувшись из леса. И вот по причине будто бы чуждости ему всего здешнего, а также скорби по покойным родственникам, которых Тэффи-ап-Шон насчитывал десятками, он и пил теперь горькую.
Народ, собравшийся вокруг Тэффи-ап-Шона, безобразно ржал, так что Гвидион устыдился за своих соотечественников и сказал:
— Тьфу на вас! Вставай, Тэффи, я доведу тебя до колонки, полью ледяной водичкой, и ты протрезвеешь, — и он подал старику руку.
Откуда ни возьмись рядом возник доктор Мак Кехт.
— Уж вы-то, Гвидион, могли бы распознать сердечный приступ, — мягко сказал он и опустился на колени, раскрывая свою медицинскую сумку. Он закатал Тэффи рукав, протер руку спиртом, сделал инъекцию и исчез так же, как появился. Поскольку их обоих — и Тэффи, и врача, — на краткий миг совершенно скрыли распущенные волосы Мак Кехта, то никто из собравшейся толпы ничего не заметил и не понял. Доктор уже растворился в толпе, а шуточки на тему огуречного рассола еще продолжались. Гвидион, которому чуть не стало плохо от стыда, отвел Тэффи-ап-Шона домой, уложил в постель, приготовил ему чай и травяную настойку и только тогда вернулся в школу, не зная, как смотреть Мак Кехту в глаза.
— Доктор Мак Кехт, — сказал он наконец с решимостью обреченного. — А почему вы сегодня на площади не… не…
— Не разнес вас и всех присутствующих последними словами? — помог ему Мак Кехт.
— Да!
— Дело в том, дорогой Гвидион, что гневные речи не входят в мои профессиональные обязанности. В конце концов, у нас в школе есть риторы. Есть Дион Хризостом из Прусы, софист и профессиональный оратор. Если бы вы сбегали за ним, он был бы на седьмом небе от счастья. Во всяком вопросе следует обращаться к специалистам.
Посреди двора Западной четверти, недалеко от места археологических раскопок седьмого курса, Змейк препирался с Кервином Квиртом. Помимо восстановления из пепла и близких дисциплин, Квирт временно читал в этом году у седьмого курса морфологию облаков и закатов, и, собственно, предметом спора были его ученики. Змейк считал, что следует пресекать забаву, которую они в последнее время выдумали: забираться вечерами во время заката на крыши школьных башен и усилием воли формировать из облаков разные фигуры — от бабочек и стрекоз до готических замков.
— По небу плывет черт знает что, — ровным голосом втолковывал Змейк. — Полгорода это видит. Вы хотите, чтобы это увидела также и комиссия?
— Со всем моим уважением к вам, — тихо, но твердо возражал Кервин Квирт, — я склонен только поощрять такие игры, ибо что это как не научная практика?
— Вам не кажется, что за пределами школы все это вызовет ненужное удивление? — сухо спросил Змейк. — Вон тот верблюд, к примеру, обладающий таким выразительным сходством с… э-э… одним из членов королевской фамилии?
— За пределами школы никто давно уже ничему не удивляется, — заметил Кервин Квирт. — И, кроме того, смею вас уверить, в природе и без нашей школы происходит великое множество явлений, достойных удивления!..
Продолжая маскировку определенных аспектов школьного быта в связи с ожидающейся инспекцией, Змейк обнаружил в одном из маленьких боковых двориков Южной четверти нечто. Что это было, трудно сказать, однако, покинув это место, Змейк задумчиво обратился к доктору Блодвидд со словами:
— В преддверии приезда комиссии хорошо было бы каким-нибудь образом сделать этот двор… менее доступным.
Доктор Блодвидд махнула рукой, и стену с аркой, ведущей во дворик, в минуту затянуло сверху донизу густым плющом.
С тех пор студенты, которым нужно было именно в этот дворик на занятия, пролезали на ту сторону, раздвигая стебли, и плющ смыкался за ними. Случайному же человеку вообще не могло прийти в голову, что это не сплошная стена.
В субботу Дион Хризостом внезапно произнес эмоциональную речь, направленную против вощеных табличек, и разом перевел первый курс на папирус. Он принес целый ворох папирусов и показал, как на них пишут. Писали на них тростниковой палочкой с заостренным концом.
— И если вы напишете какую-нибудь глупость, — а вы ее напишете, не сомневайтесь, — Дион склонился и быстро начертал: «Нет в мире мыслителя более великого, чем Дион Хризостом», — то поступайте вот как.
Все с любопытством смотрели, как же надо поступать. Пользуясь тем, что чернила были из растительных компонентов, Дион быстро слизнул запись языком и показал всем чистый лист.
— Да, — заметил он. — Это удается, если папирус свежий и хорошей выделки. В остальных случаях приходится скоблить.
Вчетверо сложенный лист папируса назывался опять-таки тэтрас, так что в начале урока по-прежнему звучало традиционное «Откройте-ка ваши тэтрадас». Вощеные таблички побросали в угол.
— Так вот: про величайшего поэта Архилоха и как он обрел поэтический дар, — сказал Дион Хризостом. — Кой черт у вас там за щекой, МакКольм? Набили камней за щеку? А зачем? Ах, ну да, я и позабыл… Я же сам вам велел брать пример с великих людей древности. Но не на моих уроках! Горонви, сын Элери! Переводите, только без свойственных вам развязных оборотов.
— Великий поэт Архилох был всего лишь простым рыбаком и в юности рыбу ловил, до тех пор, пока не столкнулся с большой неудачей.
— У вас бывает три состояния, — заметил Дион, обращаясь ко всем. — Или вы не понимаете слов и потому неправильно переводите, или даже понимаете слова, но переводите все равно неправильно, или же вы переводите все правильно, но все равно не понимаете смысла в целом, — я вижу это по вашим глупым рожам. Впрочем, продолжайте.
— Странная история, — робко заметил Горонви.
— Да, история странноватая, — согласились все.
— Ах, странная? — сощурился Дион. — Так переводите, пожалуй, по очереди, — распорядился он, — чтобы никого не выставлять дураком. Опозоритесь, так все вместе.
— Однажды, уставший, он брел в деревню домой на закате. По тропке навстречу ему шли бабы толпой с Геликона и, разговор заведя, стали заигрывать с ним, — сказала Финвен.
Дион начал неудержимо улыбаться, но ничего не сказал.
— Он же, — сказал Ллевелис, — при виде их очень взбодрился, однако запутался в неводе. Хотя отвечал им прекрасно, но никак подойти к ним не мог.
Дион, кусая губы, удерживался от того, чтобы не расхохотаться.
— А бабы, — сказал Гвидион, — слово за слово, стали шутить с ним и словно бы в шутку просили вечерний улов им продать.
— Архилох им в тон отвечал, — продолжил Клиддно, сын Морврана, — что продать улов он не против, только если достойное что он получит от женщин взамен.
— В ту минуту заснул, где стоял, он, а проснувшись, увидел, что рыбы его уже нет, а рядышком с ним черепаха, с коей он не умел обращаться, — перевела Керидвен.
Дион уже даже не смеялся: он начал хмуриться.
— Э-э… Тогда Архилох, взяв черепаху ту в руки, принялся с ней играть и увидел, что может он песни слагать, — с некоторым недоумением перевел Дилан.
— Так, хватит, — сказал Дион, который, услышав последнюю фразу, ужасно рассердился. — Если бы вы хорошо знали глагольное употребление, Горонви, вы бы не сказали «столкнулся с большой неудачей» вместо «обрел большую удачу»! Слово συμφορά означает «исход», а уж удача это или неудача — по контексту! «Шли бабы толпой с Геликона»! Ну, знаете! — варварство тоже должно иметь свои пределы. Здесь стоит «геликонские девы», то есть музы! Навстречу ему по тропе спускались стайкою музы! Теперь слово αμφίβολον, которое значит не только «невод», но и «замешательство»! Он не «запутался в неводе», как вы пытаетесь представить дело, мой друг, а лишь «пришел в замешательство»! «Он же при виде их оживился, хотя в замешательстве был. И как будто впопад отвечал им, но на деле понять их не мог». «Подойти» и «понять», конечно, очень похожие глаголы, сюниеми, сюнэйми… да, но уже различать их пора бы! Теперь черепаху из нашего текста изгнать бы хотелось. Безо всяких разумных причин она в наш рассказ заползла. «А проснувшись, увидел, что рыбы его уже нет, а рядышком с ним лежит лира, на коей он прежде играть не умел». Лира лежит! Дар муз! Χέλυς — это и «черепаха», и «лира»! Лира делалась из черепахи! И тогда Архилох, взяв лиру ту в руки, попытался играть и увидел, что может он песни слагать. Так по милости муз-пиерид, — а вовсе не баб пиерийских, — в круг великих вступил Архилох, обретя поэтический дар!
— Слушайте, ну точно та же история, — громогласно оповестил всех Фингалл МакКольм, — приключилась у нас с Эндрю МакГрегором, который заплутал на Чертовых лужках и которому сиды всучили скрипку!..
В пятницу профессор Финтан устроил зачет по метаморфозам свойственным ему способом: он придал всем первокурсникам иное обличье, после чего выгнал их из класса взашей и запретил возвращаться за зачетом иначе как приведя себя в человеческий вид.