ьше апреля.
Когда Курои посылал меня туда в одежде норманна, приходилось, конечно, переодеваться. Я припрятал там по дороге в деревню, в дупле, плащ, пояс, нож, браслеты, брошь, потом… эту штуку… которую на шее носят…
— Энколпион.
— Вот-вот, энколпион. И ты знаешь, если я забывал какую-то деталь, она этого не замечала, — задумчиво прибавил Ллевелис. — Боже мой, какая бесчеловечность — разлучить меня с моей доброй Кэтрин!
Гвидион утешал его как мог, но Ллевелис печально говорил:
— Нет, нет… Я не нравлюсь Мерлину.
Однако на другое утро Ллевелис уже висел под аркой в читальном зале, стиснув зубы и решительно мечтая поразить Мерлина тем, что он в конечном счете изготовит. Изощренность наказания даже навевала на него некоторое спокойствие. Все воскресенье он провел, снуя туда-сюда между полом и потолком, и вечернее солнце позолотило первые нити основы, протянутые, как струны, от лепного потолка до порога, откуда начинался коридор, ведущий в депозитарий.
В понедельник Змейк, как обычно, читал Гвидиону лекцию в рамках спецкурса. Он сидел в кресле у камина, его ровный голос струился, как дождь, Гвидион записывал. В какой-то момент Змейк умолк. Гвидион подождал еще немного, не поднимая глаз, полагая, что тот просто задумался. Но молчание длилось так долго, что он взглянул Змейку в лицо. Тот сидел с отсутствующим видом и смотрел в пространство.
— Что с вами, учитель? — спросил Гвидион. — Вам плохо?
Змейк не отвечал.
— Мне уйти и оставить вас? Позвать к вам кого-нибудь?
Молчание. Гвидион заглянул Змейку в глаза и отшатнулся: его зрачки, а еще больше белки говорили о том, что он в последней стадии черной оспы — тема, которую они только-только закончили проходить с ним на прошлой неделе. Он еще раз присмотрелся к кровавым белкам Змейка и язвочкам у его губ и кинулся смешивать составляющие нужного лекарства, роняя пробки от пробирок и гирьки весов. Его тетрадь на полу стало вдруг быстро листать ветром, — ветер перелистывал страницы от конца к началу, пока не закрыл ее. «Змейк не разрешает подсматривать в записи», — сообразил Гвидион, краем глаза успев заметить, что окно закрыто и, значит, настоящего ветра быть не может. Сначала он испытал облегчение, сообразив, что все это игра, необъявленная контрольная: ведь Змейк не мог оказаться сразу на последней стадии черной оспы, не пройдя всех предыдущих. Но вслед за тем Гвидион быстро похолодел, осознав, что хоть это и игра, но если, играя в нее, он поведет себя неграмотно, чего-нибудь недосыплет или пересыплет, то Змейк в порядке игры умрет, причем умрет безвозвратно. За ним не заржавеет. Трясущимися руками Гвидион вытряхивал на весы составляющие лекарства, растирал, смешивал, чесал в затылке, в раздумье закусывал палец, снова вытряхивал и снова смешивал. Наконец порция лекарства была готова. Следующей задачей было влить его Змейку в рот. Гвидиону страшновато было думать о том, чтобы прикоснуться к чистым и благоуханным волосам Змейка, которые тот, конечно, мыл не далее как утром, своей перепачканной рукой с обломанными ногтями, но выбора не было.
— Эх! — сказал он. — Извините, учитель.
Крепко вздохнув, Гвидион взял Змейка за волосы, запрокинул ему голову, разжал зубы черенком ложки и, капля за каплей, перелил все лекарство до последнего глотка ему в рот. Он все еще хлопотал вокруг Тарквиния и щупал ему пульс, одновременно другой рукой стряхивая градусник, когда заметил вдруг, что учитель смотрит на него обычными глазами с совершенно нормальными белками. Его губы, минуту назад совершенно черные и потрескавшиеся, тоже приобрели самый будничный вид, и исчезли страшные геморрагии и темные круги вокруг глаз.
— Рассказывайте, — процедил Змейк.
И Гвидиону пришло время облечь в слова и описать в медицинских терминах все, что он только что проделал. Он до того увлекся, что когда Змейк спросил: «Как именно течение заболевания отразилось на работе сердца?» — сказал не подумав: «Это покажет вскрытие».
— Скорого вскрытия вам не обещаю, — отозвался Змейк и сухо заключил: — Разбор ошибок. Вы совершенно забыли о мерах предосторожности. Теперь вы сами инфицированы.
Гвидион вышел от Змейка на подкашивающихся ногах. К счастью, у этой формы черной оспы был очень краткий инкубационный период, поэтому Гвидион не находил себе места всего сорок восемь часов. И только когда он понял, что черной оспой так и не заболел, он смог оценить тонкую шутку и красоту педагогических приемов Змейка.
— Гвидион, не в службу, а в дружбу, — сказал Мак Кехт. — Вас не затруднит навестить Мак Кархи и передать ему, что я собираюсь заглянуть к нему на минутку, в связи с чем прошу ненадолго убрать скрещенные ветви рябины, которые у него над дверью?
С этими словами Мак Кехт снял белоснежный халат и вновь оказался в своей будничной одежде в ярких кровавых пятнах.
— Да, конечно, учитель, — быстро сказал Гвидион, побросав свои пробирки. Ему меньше всего хотелось заставлять Мак Кехта ждать, да еще в такой деликатной ситуации. Мак Кехт наклоном головы дал ему понять, что ценит его такт.
Скрещенные ветви рябины над дверью кабинета Мак Кархи обладали властью отгонять представителей племен богини Дану, отчего к нему не мог зайти ни Мак Кехт, ни Курои, ни некоторые другие профессора. Разумеется, с его стороны это был некоторый эпатаж, поскольку сам он специализировался на поэзии Туата Де Дананн и заподозрить его в нелюбви к этой расе было трудно. Это было чем-то вроде вызова мировой общественности, который Мак Кархи позволял себе в качестве глотка свободы. Доктор Мак Кехт обыкновенно деликатно заранее просил снять оберег, когда навещал Мак Кархи, другие профессора из числа Туата Де Дананн также не стеснялись этой деталью, в отношении же невозможности для величественного и грозного Курои, сына Дайре, попасть в этот кабинет Мак Кархи иногда шутливо признавался, что последняя мысль его как-то греет. Впрочем, Курои в этот кабинет никогда и не рвался, а если ему нужен бывал по каким-то вопросам Мак Кархи, он преграждал ему дорогу посохом, зажимал в углу и вытряхивал из него душу на педсоветах. Справедливости ради нужно сказать, что сам профессор Курои тоже крепко не любил, когда ему докучали, и его неприступная башня в Южной четверти, похожая на крепость, с заходом солнца начинала медленно вращаться, чтобы труднее было найти в нее вход.
Гвидион поспешил вперед и расчистил дорогу. Мак Кархи снял прибитые над притолокой ветви рябины, Гвидион унес их подальше, и доктор Мак Кехт, терпеливо ожидавший у излета лестницы, зашел в дверь.
— Простите, — сказал Мак Кехт, входя и усаживаясь боком на ручку кресла. — Я не отниму у вас много времени. Вы не могли бы кратко просветить меня, Оуэн, — что делают, когда ухаживают за женщиной?
Мак Кархи уставился на него в приступе изумления.
— Нет, я не то чтобы, мне случалось многократно это делать, просто в данный момент я подзабыл, как именно принято действовать… за давностью лет, — пояснил Мак Кехт и стал смотреть на Мак Кархи в ожидании ответа.
— Э-э… гм, — сказал Мак Кархи, который наконец поверил, что коллега не издевается над ним. — В целом это… зависит от того, на какой стадии знакомства происходит ухаживание.
— Так, — сказал Мак Кехт.
— Хорошо знакомую вам женщину следует провожать и встречать.
— Откуда встречать? — невыразительно спросил доктор.
— Отовсюду, — сказал Мак Кархи, думая о том, что он не оратор. — То есть со всех сторон сразу, — добавил он. — В общем, ей следует дарить цветы, — продолжил он внезапно, — восхищаться ею… пригласить ночью посмотреть на звезды… ну, и там, смотря по обстоятельствам.
— Что по обстоятельствам? — вскинул глаза Мак Кехт.
— Пригласить на танец, если будет такая возможность, — сказал Мак Кархи, чувствуя, что он сегодня не в ударе.
— Как насчет ювелирных украшений? — спросил доктор Мак Кехт.
— Не советую. Можно получить ими по лицу, — сказал Мак Кархи, потирая переносицу.
— Благодарю вас, — церемонно сказал Мак Кехт и вышел, подобрав полы своих пурпурно-белых одежд.
Ллевелис примостился под потолком читального зала и тихо плел паутину; иногда он вздыхал, иногда у него вырывалось имя Кэтрин, но он не прекращал своего древнего занятия ни на миг. Внизу, под ним, за одним из библиотечных столов, расположился Сюань-цзан с учениками. Учеников было трое: Эльвин, Тангвен и Афарви. Афарви был самым младшим: два других приобретения учитель сделал на третьем и четвертом курсах. Теперь он разбирал с ними толкования китайских пословиц чэнъюй.
— «Вы не туда едете, господин. Княжество Чу на юге; почему же вы направляетесь на север?» — доносилось снизу.
— «Не имеет значения, — отвечал человек в повозке. — Вы же видите, моя лошадь бежит очень быстро». «Ваша лошадь, без сомнения, очень хороша, однако дорога, по которой вы едете, неправильна».
В этом месте Ллевелис перевернулся вниз головой и стал вплетать седьмую поперечную нить в нити основы.
— «Не стоит беспокоиться, — заверил старца человек в повозке. — Взгляните, моя повозка совершенно новая, она сделана в прошлом месяце». «Ваша повозка и впрямь очень новая, однако дорога, по которой вы едете, ведет вовсе не в княжество Чу».
— «Почтенный старец, — сказал человек в повозке. — Вы еще не знаете, что у меня в этом сундуке очень много денег, и долгого пути я не боюсь». «Ваше богатство и впрямь велико, — сказал старец, — однако дорога, по которой вы едете, неправильна. Послушайте, вы бы лучше поворачивали и поезжали назад».
— «Но я еду так уже десять дней! — воскликнул очень нерадостно человек в повозке. — Как, почему вы велите мне вдруг ехать назад? Посмотрите только на моего возницу: как хорошо он правит лошадью! Не беспокойтесь ни о чем, прощайте!» Тут он велел вознице ехать вперед, и лошадь побежала еще быстрее.
— [27]