– Я его не защищаю, просто говорю, что это бесполезно.
Батька проходит в комнату, снимает штаны и садится на диван. На нем красные трусы в цветочек и серые носки – почти до колена. Мамаша берет с батареи халат и идет в ванную переодеваться.
– Все о кей, сынуля, – говорит батька. – Все о кей.
– Да, само собой.
– Ты, знаешь, что… поставь музыку, ладно?
Я ставлю «Группу крови». Батька вихляется на диване в такт, дергает сухими волосатыми ногами. Мне неприятно. Я жму на «стоп».
– Не то ты сделал, – говорит батька. Голова его болтается, он сейчас заснет.
Я отпросился с уроков на суд над Крюком. Мог бы не отпрашиваться, просто засимулять, но хотелось повыделываться перед классной. Она минут пять почитала мне морали – типа, надо правильно выбирать друзей, и всякое такое, – потом отпустила.
Подхожу к остановке – Батон и Йоган уже там. Больше никто из пацанов не пришел, хоть и обещали. Когда узнали про залет Крюка, все орали – бабок соберем, на суд придем. А как пришлось – не то что бабок, даже на суд не пошли своего пацана поддержать.
Молча жмем руки, закуриваем. Нечего тут базарить – настроение говняное. Погода тоже херовая – солнца нет, все серое, мокрое.
Подходит троллейбус, мы заходим и садимся на сиденья в конце, лицом к заднему стеклу, смотрим в окно.
На Менжинке пацаны с одиннадцатой школы убирают улицу. Они швыряют снег на дорогу, стараются попасть по машинам. Их классная орет, а они только лахают.
В суде ходим по коридорам, ищем, в какой комнате будут судить Крюка. Заглядываем в один кабинет – там сидит за печатной машинкой молодая баба с большими грудями. Я спрашиваю:
– А где будет суд над Крюковым?
Она смотрит у себя в бумагах и говорит:
– Зал номер три.
В зале еще никого, только толстая тетка в норковой шапке и с большой брошкой.
– Вы кто такие?
– Мы друзья Крюкова.
– Подождите в коридоре, его еще не привезли.
Садимся на стулья. Подходит мамаша Крюка.
Мы говорим:
– Здрасьте.
Она не отвечает, садится рядом.
Минут через десять два мента приводят Крюка. Он в наручниках, небритый – вся морда в черной щетине. Почти как старый пацан или даже мужик. Мы хотим зайти за ними, но мент говорит:
– Подождите.
Ждем минут пять, заходим. В углу – железная клетка. В ней сидит Крюк. В другом углу – стол, за ним – три кресла. В них садятся тетка в шапке, еще одна, с пуховым платком на шее, и сухой лысый дядька. Сбоку – пять рядов скамеек. Мы садимся на последний, мамаша Крюка – перед нами.
Входят чмошные мужик с бабой – потерпевшие. Оглядываются по сторонам, смотрят на нас, на Крюка, садятся на первый ряд.
– Встать, суд идет, – говорит баба без шапки.
Мы встаем.
После перерыва объявляют приговор. Два года общего режима. Крюк смотрит себе под ноги – типа, ему все до жопы. Его мамаша поднимается со скамейки и орет:
– Что ж гэта такое? Еб жа вашу мать, суки вы, блядь.
Мент хватает ее за воротник и тянет по проходу к двери. Она орет и цепляется за спинки стульев.
Мы выходим на крыльцо. Мамаша Крюка плачет, бурчит себе под нос:
– Бляди вы все, суки. Няма у жызни прауды, адно блядство, еб вашу мать.
Мы закуриваем.
Из дверей выходят мужик с бабой, идут мимо нас к воротам.
– Что, может насовать им? Из-за них пацан сел, – предлагает Йоган.
– На хуй надо, – говорю я. – Крюку от этого легче не станет.
– Ладно, пусть уябывают. Увижу на Рабочем пьяный – я их попишу.
– Они и так на Рабочий не приедут. А Крюк сам дурак – не надо было лезть первому, они его не трогали.
– Ну, ты щас до того договоришься, что если тебя никто не трогает, то и ты никого не трогай.
Типа, приехали в трест, а там Пионеры, человек пять. На нас они не полезут, ясный пень. Так что, им и пизды ввалить нельзя, так, что ли? Они ж нас не трогают?
– Я такого не говорил.
Мы идем к остановке.
– Пацаны, я тут… это… хотел вам сказать… – начинает Йоган.
– Хотел – говори, что ты мнешься, как целка, – говорю я.
– Ну, ладно, это… Короче, я женюсь.
– Ничего себе. А то смотрю – ты что-то давно про своих баб не рассказывал. Что, классная баба?
– Не, ты не понял. Я это… По залету.
– А что за баба?
– Так, есть тут одна.
– С хабзы твоей?
– Нет, с Рабочего.
– Я ее знаю?
– Может быть, видел.
– А сколько лет?
– Восемнадцать.
– А хули она аборт не стала делать? – спрашивает Батон.
– Ну, не стала, и все. Я ж ей его не сделаю.
Я подкалываю Йогана:
– А ты б попробовал – столько баб переебал в своем училе. Наверно, уже можешь гинекологом работать.
Мы все втроем ржем.
– Да ладно вы подъябывать, – говорит Йоган. – Я вам как пацанам рассказал, а вы…
Я спрашиваю:
– Когда свадьба?
– В апреле.
– Ты хоть пригласишь нас?
– Ясный пень. Как это, чтоб я своих пацанов и не пригласил?
Подходит «двойка», мы садимся. Я рассказываю пацанам про Инну.
– Я тут одну пилу снял – на курсах. Ничего такая – с Пионеров. Живет в доме, где «Пингвин».
– Палку уже поставил? – спрашивает Батон.
– Да нет еще. Куда спешить? Я ее только снял два дня назад.
– А хули тянуть? Можно и в первый день раскрутить, да, Йоган?
Йоган молчит.
– Только смотри, набери гондонов, чтоб не было, как у Йогана. А то поженитесь все – бухнуть будет не с кем. Мне тут год до армии остался, так я буду пить все, что горит.
– Капуста есть? Можем сегодня бухнуть, – предлагаю я.
– Если б была, я б не спрашивал. А у тебя, Йоган?
– Копеек тридцать.
– Все ясно. Ты теперь все бабки – в копилку и на свадьбу, да?
Мы ржем.
Я спрашиваю:
– А свадьба хоть где будет?
– На Рабочем в столовой. Матка говорит – человек сто надо позвать. А то абсудют, что плохо сделали.
Идем с Инной с курсов. Сегодня вообще тепло, тротуар почти сухой. Она без шарфа и в туфлях.
На «Чырвонай зорке», под надписью «скоро» – афиша кино «Игла»: «В главной роли – солист рок-группы „Кино“ Виктор Цой».
– Знаешь эту группу? – спрашивает Инна.
– Да. У меня есть два их альбома.
– Тебе нравится?
– Ага.
– Мне, в общем, тоже.
– Давай, может, вместе сходим на фильм, а?
– М-м-м… Не знаю… Ну, мы еще мало знакомы, почти ничего друг про друга не знаем.
– Спроси, что ты хочешь, и я отвечу.
– Например, чем ты увлекаешься? Хобби у тебя какое-нибудь есть?
– Да вроде нет.
– И спортом никаким не занимался?
– Занимался. Ходил в бокс на «Спартаке» в седьмом классе.
– А я музыкальную школу закончила по фортепиано. Но сейчас уже мало играю – надоело за все эти годы. Так только, иногда – для себя. А хобби – наверно, книги. Кажется, сидела бы целыми днями и читала. Да я так и делаю по воскресеньям-с утра на диван с книгой, и читаю, читаю, читаю. Потом смотрю: мама включила свет. – Она улыбается. – А ты как вообще время проводишь, чем занимаешься?
– Да так – в основном, с пацанами на районе. Летом – в футбол на Днепре, сейчас – так, встретимся на остановке, поговорим, покурим.
– Хулиганите, наверно?
– Всякое бывает. В восьмом классе взрывпакеты делали – магний смешиваешь с марганцов кой, завернешь в фольгу, и чтоб бумажка со спичкой торчала. Спичку чиркнешь – и бросаешь, а он взрывается. А звук такой, как если б кто лампочку кокнул. Мы ходили на Моторную улицу – там дед дурной живет – и около его дома взрывали. Он услышит, выскочит, начнет орать на всю улицу: «Что вы, гады, лампочки разбиваете?»
Инна улыбается.
Подходим к ее дому. Она не говорит: «Дальше не надо», – и мы идем вместе к подъезду. Около двери она останавливается и смотрит на меня. Я говорю:
– Давай провожу до квартиры.
Она пожимает плечами и открывает обшарпанную дверь. На первом этаже нет света – темнотища, хоть глаз выколи. Я цепляюсь за порог, спотыкаюсь и ору на весь подъезд:
– Ой, бля!
Инна не возбухает, что я ругнулся. Сама еще и извиняется:
– Ой, ты меня прости. Забыла предупредить, что здесь порог.
– Ладно, ерунда.
Поднимаемся на площадку между вторым и третьим. Вверху на стене горит слабая лампочка.
– Ну что, с тобой все в порядке?
– Ага.
У кого-то по телевизору идет военное кино: слышны выстрелы и взрывы. Инна смотрит на меня и вроде улыбается, а может, это мне кажется. Я не знаю, что делать.
– Ну, вот и моя квартира – на третьем этаже.
Спасибо, что проводил. Пока.
– Пока.
После УПК иду к Инне домой. Завтра Восьмое марта, и я зашел на Минский базар, купил у азе-ров три гвоздики. Я ни разу не дарил бабам цветы, даже мамаше. Только учительнице в первом классе, но это не считается. Иду по «рентгену» с цветами, как какой-нибудь лох, но мне все равно.
Поднимаюсь на третий, звоню. Открывает сама Инна в домашнем халатике.
– Привет. Это тебе – завтра праздник. Поздравляю.
Она берет цветы, улыбается. Видно, что тусанулась и не знает, что делать.
– Спасибо. Ну, проходи.
– А кто у тебя дома?
– Никого, я одна.
Я захожу в прихожую, сбрасываю туфли и куртку.
– Вот тапки – надевай. Я сейчас.
Она уходит с цветами на кухню, а я сую ноги в тапки и прохожу в комнату. Море книг – целый шкаф одних книг, от пола до потолка. Я столько еще ни у кого не видел. Всегда думал, что у нас много. Мамаша – в обществе книголюбов, и ей каждый месяц дают одну нормальную книгу и еще две или три в нагрузку. Читать она их не читает, только ставит в сервант, а потом ноет, что денег мало.
Инна приносит цветы в вазе, ставит на стол.
– Ну, присаживайся.
Я сажусь в кресло. Рядом на столике – магнитофон «Весна-211» с усилителем и проигрыватель «Вега», а на стене висят колонки «С-25».
– Поставить какую-нибудь музыку?