Бабы ржут, но мне до лампочки.
Я беру бутылку, разливаю. Какой-то мудак орет:
– Горько!
Йоган со Светкой сосутся, а мы не ждем, пока они кончат, чокаемся и пьем.
Нормально, теперь можно и пожрать. Наваливаю на тарелку салата, жую.
ЗМЗ дрочит на своей гармошке. Возле него на табуретке – рюмка с водкой и тарелка со жратвой.
Я ору:
– ЗМЗ, домой! Включайте нормальную музыку!
Пацаны и бабы ржут. ЗМЗ затягивает вальс, Светкина мамаша вытаскивает Йогана со Светкой – танцевать. Они упираются, потом выходят, обнимаются и начинают топтаться на месте. Несколько человек крутятся вокруг них, гогочут и хлопают в ладоши. Морды у Йогана и Светки красные: видно, уже вмазали рюмки по три. Танец заканчивается, и я снова ору:
– Ставьте нормальную музыку!
Другие молодые пацаны и бабы тоже возбуха-ют. Типа, что это за мудистика такая: пришли на свадьбу, а тут вместо музыки – хер с гармошкой. ЗМЗ отваливает, и спец по аппаратуре врубает магнитофон – «Ласковый май».
Все прутся танцевать: и молодые, и старые. Мы становимся своим кругом – молодые пацаны и бабы. После второй темы Батон идет к столу, наливает себе водяры, пьет – и опять к нам. Я вижу – с ним что-то не то: морда белая, голова болтается. Он тошнит себе под ноги и смотрит на свою рыготу.
Подскакивает мамаша Йогана с половой тряпкой, затирает пол.
– Вы што, адурэли, хлопцы – так напицца? Тольки яшчэ сели. Атвядите яго куды-небудь.
Мы с Кулей поднимаем Батона и ведем к выходу.
– А мне по хую, кого куда ебать! – орет Батон на всю столовую. – Скажите, пацаны, а?
На улице его опять рвет – на ступеньки столовой. Мы с Кулей закуриваем.
– Шел бы ты домой, а? – говорит Куля. – С тебя уже хватит на сегодня. Ато затошнишь всю столовую.
– Не пизди, мне уже лучше. Пошли назад – потанцуем.
– Ну пошли.
Мы идем обратно. За нами хотят протиснуться двое малолеток, но Куля ревет на них:
– Куда прете, салабоны?
Они отваливают.
В столовой все танцуют под «Ласковый май». Мы садимся ка свои места, наливаем водяры, чокаемся.
– Ну, за Йогана.
Выпиваем и идем танцевать.
Светка прыгает посредине круга, держит руками длинное платье, чтоб не наступить на край. Йогана нигде не видно.
– А где жених? – орет Куля, перекрикивая музыку.
– Не знаю, – отвечает Зеня.
– Пошли поищем – мало ли что? – говорю я.
Мы с Зеней идем за загородку, к кухне – оттуда носят жрачку. Навстречу – мамаша Йогана.
– А где Сергей? – спрашивает Зеня.
– Там. – Она машет рукой. – Только вы, хлопцы, не трогайте яго, няхай он атдахнеть.
Йоган сидит на стуле. Рубашка расстегнута, без галстука. Морда белая, губы синие.
– Э, Йоган. – Зеня трясет его за плечи.
– Не трогай его – бесполезно, – говорю я. – Пусть посидит – может, отойдет.
Музыку вырубают, все опять садятся.
Светка надела поверх белого платья куртку и стоит около дверей с Ленкой и шаферкой. Тут же трутся Йоганов друг с учила и еще один пацан.
– Куля, пошли спросим, куда они намылились, – говорю я.
Мы подходим.
– Э, вы куда?
– Так, прогуляться – надоело здесь сидеть.
Если хочете, пошлите с нами.
– Ну пошлите.
Идем к пятиэтажке, где аптека. Светкины белые туфли все в грязи, у остальных – тоже, но не так заметно. Заходим в Ленкин подъезд, поднимаемся на второй. Ленка открывает ключом дверь и говорит:
– Проходите. Можете не разбуваться.
Садимся на диван. Светка достает из куртки два пузыря водяры, Ленка приносит стаканы. Разливаем, пьем.
Я показываю Куле на пацана, который приперся с нами. Он сейчас сидит со Светкой на одном кресле, и они трындят между собой.
– А это что за хер?
– Светкин бывший пацан, – говорит Куля. – Может, она еще и сейчас с ним крутит. Бабам верить нельзя, все они – бляди.
Я пересаживаюсь к Светкиной подруге, шаферке.
– Привет.
– Привет. Сигареты есть?
– На, держи.
Я сую ей «космосину» и зажигалку. Она подкуривает, потом я. Я трогаю ее груди.
– Как тебя зовут?
– Алла. А тебя?
– Сергей.
Баба хохочет.
– Чего ты лахаешь?
– Так просто. А что, мне и посмеяться нельзя? Ладно, давай еще выпьем.
– Давай.
Я наливаю себе и ей.
Куля трындит с Ленкой, Светка и ее бывший пацан сосутся.
Я выпиваю свою водку, опять трогаю ее груди. Говорю:
– Пошли в другую комнату.
Она выпивает водку, сует в рюмку бычок.
– А чего это я должна с тобой идти? Ты мне скажи, а? Ты, может быть, еще молодо выглядишь.
Я молчу.
– Ладно, черт с тобой, пошли.
Я встаю, цепляюсь за угол дивана, падаю, поднимаюсь. Двери в другую комнату нет, одна занавеска. В комнате – кровать, на ней две подушки одна на одной, под кружевной накидкой.
– Смотри, у меня колготок разорвался, – говорит Алла.
– А?
– Хуй на.
Она задирает платье и стаскивает колготки с трусами.
– Ну что, особое приглашение надо?
Я расстегиваю ширинку, вынимаю хуй – он мягкий, как сосиска. Начинаю дрочить – все равно не встает.
– Ладно, хватит, – говорит Алла. – Давай лучше еще выпьем.
– Давай.
– Я принесу.
– Ага.
Она подтягивает колготки, выходит и приносит бутылку с водярой – в ней грамм пятьдесят. Я отпиваю из горла, потом она.
– Дай еще сигарету.
Ищу пачку – нигде нет.
– Наверно, там осталась. Иди посмотри.
– Ага.
Она выходит, я вырубаюсь. Куля толкает меня в плечо.
– Вставай, идем назад в столовую. Водяра кончилась.
– А?
– Ага. Поднимайся.
Я встаю, выхожу в прихожую – все уже там. Одеваю туфли – на них засохла грязь.
– Куля, ты не помнишь, я в куртке был?
– Не помню.
Вижу свою куртку на вешалке, одеваю и выхожу со всеми.
На улице темно. Друг Йогана тошнит под деревом, Алка цепляется за бордюр и падает в лужу. Куля берет ее за руки и поднимает.
В столовой половина людей танцует, половина сидит за столами. Я сажусь на первый стул с краю. Куля наливает водки мне и себе. Выпиваем. Я вырубаюсь.
Куля с Зеней волокут меня к дому.
– Ну ты, Бурый, заебал, – бухтит Куля. – Из-за тебя баб прощелкали: они куда-нибудь сбегут, пока мы тебя домой затянем.
– Все нормально, пацаны, спасибо… Я налью вам, все как надо… Пошлите в пивбар.
– Какой, нахуй, пивбар? Двенадцать ночи. По лестнице сам подымешься?
– Ага.
– Ну ладно тогда. Мы порыли – может, еще успеем баб схватить, вдруг они еще там.
– Давайте.
Поднимаюсь по лестнице – трусь о стены, цепляюсь за перила. Звоню в дверь. Мамаша открывает, смотрит на меня, ничего не говорит.
Стягиваю грязные «саламандеры» – один об один, швыряю куртку на пол – и на диван.
Алгебра. Математица сидит, раздвинув ноги – видны длинные голубые «репетузы». Вообще, она баба нормальная, только что колхозница. До девятого иногда дрыгалась, могла двойку поставить, а сейчас – никому. Говорит:
– Вы уже ребята взрослые, я вас пасти не собираюсь и гонять тоже. Кому математика нужна – сами будете учить, а кому не нужна, тех я все равно не заставлю.
Ее заговорить, чтоб никого не вызывала, – как нечего делать. Особенно, когда самой лень вести урок. Сидит, смотрит в окно, вздыхает, глядит на часы. Коноплева просекает малину и спрашивает:
– Раиса Федотовна, а вы бы в какой институт посоветовали поступать?
Математица отворачивается от окна, зевает, смотрит на Коноплеву:
– Уже давно пора было выбрать: май на носу, а там экзамены – и все. Но если кто еще думает куда податься, то я вам вот что скажу – особенно девочкам: идите в пединститут. Чем плохая профессия? Нет, вы мне скажите, где еще женщина сможет заработать триста рублей? На химзаводе? Где с утра до вечера в дыму, в вони? Скажете – в школе сложно? Да, сложно. Но ведь и триста рублей все-таки – со всеми доплатами: за классное руководство, за тетради… А работа сама по себе не пыльная… – Математица лыбится. – Были бы только ученики поприлежнее, постарательнее…
– А правда, что это вы Екатерину Трофимовну вычислили, что она деньги у учителей из сумок крала? – опять спрашивает Коноплева. Математица лыбится:
– Ну, я вам не Шерлок Холмс, конечно, но вора найти помогла. А то что это за дела: в своей школе – и пять случаев воровства за три месяца? Я всегда знала, что это кто-то свой. Ну, вы мне скажите, откуда посторонний человек мог знать, когда у нас премия? Значит, кто-то из учителей. Хотя и самим не надо рохлями быть. Вот и вам говорю: не будьте рохлями, деньги где попало не кидайте. Значит, я поняла, что кто-то из своих, – раз, другой, третий. А у Екатерины Трофимовны была проблема. Вы уже ребята взрослые, могу вам откровенно сказать: любила она закладывать за воротник. А я давно знала – водка до добра не доведет, где она, там и преступление. На водку-то деньги нужны, вот и ищет человек, где что плохо лежит. Ну, всего я вам не расскажу, конечно. Секрет фирмы. – Она лыбится. – Скажу только, что последила за ней после получки и, как говорится, поймала на месте преступления. В милицию мы не подавали, она во всем призналась, все деньги вернула, адиректор ее – «по собственному желанию», не по статье. Короче, все по-человечески, без скандала. Хотя, может быть, и слишком мягко обошлись. Но она ж не преступница какая закоренелая, двадцать лет в школе отработала, на хорошем счету была…
– А где она теперь? – спрашивает Коноплева.
– Откуда мне знать, ребята? С глаз долой – и все. А где она, что она, – это нас уже не касается.
Первое мая. Сижу на остановке. На демонстрацию, само собой, не ходил. Спал до одиннадцати, пожрал вчерашних котлет из холодильника-и гулять.
Подходит Йоган. Здороваемся.
– Что-то в лесу сдохло – Йоган погулять вышел. Светка не отпускает никуда, да?
– Не надо ля-ля. Куда хочу, туда и хожу. Что ты думаешь, – я перед Светкой отчитываюсь? А что на Рабочем не гуляю, так хули тут щас делать? Крюк сидит, Батон бухает – с ним один разговор: одолжи рубль. Он мне уже чирик должен – вот так, по рублю. А с него стрясай, не стрясай – бесполезно, он всегда бухой. Ты вот в институт готовишься, на районе тебя никогда нет. Что мне, с малолетками здесь сидеть на остановке?