– Это плохо. Новостей нет?
– Иногда отсутствие новостей – самая лучшая новость.
– А менты чего? Затихли? Что там с этим трупом в Сашкиной учебке, ты не узнавал? – не отлипал Моня.
– Не узнавал. Похоже, что Аля там ни при чем, следователь тоже так считает.
– А говоришь – не узнавал.
– Это еще в день ее отъезда было известно. Других новостей нет.
– Нет, и ладно, – благодушно согласился Моня и попрощался.
Акела убрал трубку в ящик стола и снова задумался. Он сказал Моне правду. Со следователем Ряжской он переговорил в тот же день, когда Аля села в поезд. Выходило, что жена правильно все рассчитала: к ней этот труп никакого отношения не имел, можно расслабиться. Оставались еще убитый коллекционер и пропавший меч. Весьма дерзкое преступление, наглое и какое-то демонстративное – средь бела дня умыкнуть вещдок. Похоже, этот меч был кому-то настолько сильно нужен, что человек рискнул. Подумав об этом, Акела вдруг снова вынул мобильный и позвонил Карепанову. Борис Евгеньевич долго не брал трубку, но потом все же ответил:
– Слушаю вас.
– Это Сайгачев.
– Да, я вас узнал.
– Есть какие-то новости?
– Есть, – огорошил его Карепанов, – но вы не могли бы приехать в кафе неподалеку от нас?
– Да. Буду через полчаса, – бросив беглый взгляд на часы, сказал Акела.
Повязку с ноги пришлось снять, она мешала обуться. В тесном ботинке ступне стало дискомфортно, но выхода не было – нужно ехать.
Карепанов ждал на крыльце кафе, курил и напряженно вглядывался во все проезжающие машины. Когда Акела, прихрамывая, выбрался из джипа, Борис Евгеньевич с удивлением спросил:
– Случилось что-то?
– Неудачно наступил на тренировке.
– Надо же, я думал, вы никогда не ошибаетесь.
– Я что, Будда, чтобы не ошибаться? Всякое бывает.
Они вошли в кафе, сели за столик. Карепанов выглядел уставшим, глаза запали, морщины обозначились еще четче.
– Вы дежурили? – спросил Акела, помешивая ложечкой крепкую сливочную пенку на кофе.
– Да. Тут новые обстоятельства открылись, Александр Михайлович. Хочу с вами посоветоваться как со специалистом.
– Что-то об оружии?
– Нет, здесь другое. Помните, вы рассказывали легенду о мечах Мурамасы?
– Помню.
– Вчера мы с Гаврюшкиным повторный осмотр места происшествия производили. И нашли некое устройство, транслирующее речь. Недолгую, пару минут всего, но такую, что я едва сердечный приступ не заработал от неожиданности. – Карепанов полез в карман и протянул Акеле бумажку, на которой острым почерком был написан текст.
Акела быстро пробежал его глазами и спросил:
– Вот этот текст, слово в слово?
– Да. Мужской монотонный голос, сходящий постепенно на нет. Жуть такая, аж волосы дыбом.
– Похоже на доведение до самоубийства, не так ли? Если Беляков был человеком впечатлительным, ему этого вполне могло хватить.
– Тут еще хуже. Беляков состоял на учете в психоневрологическом диспансере, наблюдался по поводу шизофрении. Обострений особых не было, да и соседи его характеризовали как спокойного, тихого и беззлобного человека. – Карепанов отхлебнул черный кофе и поморщился: – Не могу без молока пить, а с молоком уже не берет. Так вот, врач сказал, что подобное воздействие на психику вполне могло довести бедолагу до самоубийства. Кстати, эксперты подтвердили вашу догадку – голову он отсек себе сам, что, собственно, немудрено сделать после прослушивания подобных текстов. А установили ему эту штучку еще в мае. То есть времени было предостаточно, чтобы эта мысль утвердилась в его больной голове.
– Остается выяснить, кому и зачем понадобилось таким изощренным способом вынуждать нездорового человека покончить с собой, – сказал Акела, глядя на бумажку с текстом.
– Вот именно, – подхватил Борис Евгеньевич. – Должна быть цель, иначе установка довольно дорогого оборудования в квартире выглядит странно и глупо.
– Взять у него было нечего, по крайней мере, из того, что видел я, – продолжал Акела, словно не слыша слов Карепанова. – Деньги? Вряд ли они были у Белякова после покупки этого меча. Остается сам меч. И тут возникает еще один нюанс. Кто-то ведь предложил мне купить такой меч два месяца назад? Получается, кто-то знал, чем закончится эта история?
– Снова неясно. Меч можно было просто украсть. Квартира не охранялась, а сам Беляков раз в полгода отсутствовал в городе по две недели, – заметил Карепанов. – К чему это дикое самоубийство?
– Хотел бы и я это знать. Хотел бы…
На самом деле Акела уже все понял. Но говорить об этом с оперативником считал излишним. Попрощался, прихрамывая, вышел из кафе, сел в машину и поехал домой. Туда, где его никто теперь не ждал, кроме домработницы и пары охранников.
Глава 23Александра
Мир изменчив, то он омут, а то – стремнина.
С Ольгой творилось что-то неладное. Мы проводили вместе почти все время, исключая ночь, когда она в сопровождении Никиты отправлялась к себе в гостиницу, а утром возникала на пороге квартиры все такая же бледная и несчастная, как в день приезда. Я пыталась добиться от нее какого-то ответа, но Ольга постоянно отмалчивалась или неопределенно махала рукой, давая понять, что все это не стоит слов, и я умолкала. Но вид ее все больше беспокоил меня. Она по-прежнему не страдала отсутствием аппетита, чем несказанно радовала мою тетушку. Ольга играла с Соней в шашки, гуляла вместе с нами в парке неподалеку от дома, но это не добавляло ни румянца ее лицу, ни положительных эмоций. Мне казалось, что она заболела и не хочет беспокоить меня этим. Тогда я попыталась воздействовать через Никиту, однако даже он не смог выведать у нее ничего определенного.
И вот однажды, как раз накануне дня рождения тети Сары, мы отправились в торговый центр за подарком, и там я вдруг обнаружила, что немного отставшая от нас Ольга стоит перед витриной магазина для беременных и с какой-то тоской взирает на выставленный там широкий джинсовый комбинезон. Меня словно током ударило – да она же беременна! Как такая естественная мысль не пришла мне в голову сразу, я даже понять не успела. Подойдя к подруге сзади, я осторожно взяла ее за руку и тихо спросила:
– Оля… да?
Она повернулась ко мне и, чуть склонив по привычке голову на плечо, смущенно улыбнулась:
– Представляешь?
У меня как будто камень свалился с плеч – это же совсем другое дело!
– Господи, как ты меня напугала! – с облегчением выдохнула я. – Это же так здорово! Просто невообразимо здорово! А Савка знает?
– Я не была уверена и не стала понапрасну его тревожить. А теперь вот чувствую – зря. Надо было сказать.
– О, боже мой, как же это здорово! – Я едва не приплясывала вокруг нее, искренне обрадованная новостью. – Оля, это же, это же… Ой, мамочки!
– Ты так радуешься, как будто я Нобелевку получила, – с улыбкой заметила Ольга.
– Да какая Нобелевка сравнится с этим?! Ну ее к черту! У вас будет ребенок! Что может быть лучше этого?!
– Да. Только теперь у моего ребенка есть шанс остаться без отца, еще не родившись, – вдруг сникла Паршинцева, и я, не желая продолжать эту тему, затормошила ее:
– Гони эти мысли, я тебе сказала! Ничего не случится с твоим Саввой, все закончится, и вы будете очень счастливы. Родится твой ребенок, ваш ребенок, что может быть лучше этого?
– Ты пока не говори никому, даже Никите, ладно? – попросила она. – Я хочу, чтобы Савва узнал об этом первым.
– Как скажешь, конечно, – пообещала я, хотя меня, конечно, распирало от радости. Но Ольга права, пусть Савва узнает раньше, чем его братец. – Тогда отойди от этой витрины, а то Никитка привяжется с вопросами.
Мы бросились догонять ушедших вперед Никиту и Соню, и я поймала себя на том, что разглядываю фигуру подруги, словно жду видимых изменений. Она перехватила мой взгляд и улыбнулась:
– Еще ничего не видно, всего третий месяц.
– Третий? С ума сойти! Так скоро тебе уже пригодится этот комбинезон. Слушай, а ведь могут быть близнецы, – вдруг осенило меня. – Знаешь, что мы сделаем? Я сегодня же найду здесь клинику, и мы пойдем туда на УЗИ. Хочешь?
– Хочу. А там же и снимок дадут? – совсем по-детски спросила Ольга.
– Конечно! Первая фотография. Господи, Оля, как я за вас рада!
– Спасибо, Саша. Ты такой искренний человек. Мне очень повезло, что ты моя подруга.
Я же чувствовала себя ребенком, которому подарили вожделенную игрушку – столько радости мне доставило известие об Ольгиной беременности. Мне не удалось родить собственного ребенка и уже никогда не удастся, и очень хотелось, чтобы у подруги все было хорошо – за нас обеих.
С этого дня Ольга стала меняться. То, что она призналась мне, словно успокоило ее, сделало уверенной в завтрашнем дне, и она погрузилась в то блаженное состояние, в каком пребывают женщины, ожидающие первенца. Иногда при взгляде на нее у меня шевелилась зависть, но она была светлой и какой-то доброй. Я потеряла своего ребенка на довольно большом сроке, еще немного – и он родился бы и жил. Но судьба распорядилась его жизнью, не дав мне возможности почувствовать, что это такое – взять на руки собственного сына, приложить его к груди, купать его, гулять с ним. Сын Акелы так и не увидел ни отца, ни матери, и не я была тому виной, хотя сразу после случившегося именно себя и обвиняла в этом. Но у меня не было выбора, я не смогла предать мужа, не смогла позвонить ему и попросить приехать в тот дом, где его ждали, чтобы убить. Как бы я жила после этого? И как смотрела бы в глаза сыну? Я не смогла сделать выбор. До сих пор, когда я думала об этом, мне не приходило в голову, что я могла бы поступить иначе. Нет. Но тогда я обвиняла себя, обвиняла настолько, что посчитала невозможным остаться в живых. Даже сейчас при взгляде на два уродливых шрама на запястьях мне стыдно за то, что я сделала. Но я была совсем ребенком, а случайно подслушанный разговор врачей убедил меня: я больше не женщина, у меня никогда не будет детей, никогда. И это стало последней каплей.