здушной обороны, широко привлечь население, учения проводить в обстановке, приближенной к боевой.
Во время учений представители командования давали штабам и службам МПВО специальные задания. Возникали «пожары» на пустырях и площадях: поджигали мусор, где-нибудь в тупике по-настоящему подрывали железнодорожные и трамвайные пути, временно выводили из строя водопровод, телефонную связь, электроосвещение. Посредники следили за тем, насколько быстро обнаруживались и ликвидировались пожары и повреждения.
Штабы, команды МПВО, группы самозащиты находились все время в готовности. От них требовалась хорошо налаженная служба наблюдения и связи, четкая работа пожарных и аварийно-восстановительных команд. На предприятиях, в учреждениях, при домоуправлениях и уличных комитетах возникали все новые и новые команды, посты наблюдений, группы самозащиты. К учебным тревогам стали относиться серьезнее.
Во время одного из учений раздался звонок из обкома партии:
— На вас поступила жалоба.
— На что жалуются?
— Пишут, что вы мешаете Морскому заводу выполнять оборонные заказы.
— Каким это образом?
— Не разрешаете вести электросварку.
— Ах, вот в чем дело! Правильно. Пока на заводе не научатся маскировать электросварку, до тех пор мы не разрешим вести ее во время учений. А за то, что они, прекращая сварку, срывают выполнение оборонных заказов, будем привлекать к строгой ответственности!
На этом и закончился телефонный разговор. Звонивший быстро сообразил, в чем дело.
Город готовился к тому, что вероятный противник будет сбрасывать на Севастополь зажигательные бомбы, применит отравляющие вещества. Поэтому все гражданское население, даже дети, училось тушить зажигалки, подростки дежурили на крышах, а химические команды «осваивали» противоипритные костюмы.
На предприятиях привыкли работать в условиях светомаскировки, и их руководители уже не ссылались на то, что учения МПВО мешают выполнять план. Как только раздавался тревожный сигнал, подаваемый гудками Морского завода и по радио, его быстро подхватывали сирены на других предприятиях. Гудели также буксиры, транспорты, паровозы — и спустя несколько минут город был готов к отпору.
Население укрывалось в подвалы и щели. Возле домов и на крышах появлялись дежурные, зорко следили за воздухом представители службы наблюдения и связи. Замирало движение городского транспорта. Собранные, подтянутые дежурные милиционеры и бойцы МПВО строго наблюдали за выполнением всеми гражданами правил поведения при воздушной тревоге… И вот в небо вонзались лучи прожекторов, бухали зенитки, то тут, то там слышались взрывы, пахло дымом, мчались пожарные и санитарные машины. Быстро обнаруживались «очаги поражения», оказывалась первая помощь «раненым», «тяжело пострадавших» отправляли в больницы и госпитали.
Эти уроки доставляли всем много беспокойства, но потом, в тяжелые времена обороны города, мы не раз вспоминали их добрым словом.
Во время учебных тревог наиболее успешно действовали активисты оборонного дела в Корабельном районе. Начальником МПВО района была Антонина Алексеевна Сарина, председатель райисполкома, о которой я уже говорил. Ко всякому делу она подходила с особой хваткой. Многие работники могли поучиться у нее принципиальности, которой Сарина не изменяла ни при каких условиях. И когда, согласно решениям XVIII Всесоюзной партийной конференции, встал вопрос о секретаре горкома по промышленности, наш выбор единодушно пал на А. А. Сарину.
Одновременно надо было подобрать и заведующего промышленным отделом. Антонина Алексеевна предложила на эту должность кандидатуру молодого инженера Крымэнерго Александра Акоповича Петросяна. Невысокий, худощавый, сидел Петросян перед членами бюро и казался совсем мальчишкой.
— Как вы смотрите на то, что мы утвердим вас заведующим промышленным отделом горкома партии?
— Мне еще не приходилось быть на партийной работе, поэтому сказать ничего не могу, — неуверенно ответил Петросян.
У меня мелькнуло сомнение: коммунист он молодой, на партийной работе не был да и по характеру, видно, не очень решительный. Справится ли?
— Справится, — убеждала нас Сарина. Мы утвердили Петросяна заведующим отделом и не ошиблись. Очень быстро он освоился с партийной работой и оказался превосходным организатором, неутомимым тружеником и мужественным человеком.
В преддверии войны все крепче и крепче становилась связь горкома с командованием и политическим управлением флота, с начальником гарнизона. Они держали нас в курсе вопросов боевой подготовки флота, его нужд. Горком партии в свою очередь ставил их в известность о городских делах, о мероприятиях по оказанию помощи флоту.
В те дни большое внимание уделялось воспитанию моряков, красноармейцев, населения города, и прежде всего молодежи, на славных традициях Севастополя и Черноморского флота. Экскурсии в музеи и по историческим местам, выступления ветеранов, доклады, лекции, печать, радио подчеркивали: севастопольцы должны свято хранить революционные и боевые традиции прошлого, быть достойными славы своих отцов и дедов.
Крепла дружба трудящихся города с моряками и красноармейцами. Это благотворно сказывалось как на боевой и политической подготовке бойцов, так и на улучшении работы предприятий и учреждений, обслуживавших нужды фронта. Севастопольцы, и военные и гражданские, еще сильнее привязывались к родному городу.
Каким же нарядным и чистым был Севастополь в ту весну! Жители славно потрудились над его благоустройством. Дома ослепляли своей белизной, тротуары — будто вымытые. Особую праздничность придавали городу цветы, которые покрывали каждый свободный клочок земли. Даже думать не хотелось, что война бродит уже где-то совсем близко…
Хотя я и работал в городе военных, в главной базе Черноморского флота, и, как все, внутренне был мобилизован, в глубине сознания искрилась надежда: «Авось обойдется, минет нас горькая чаша». Эту надежду укрепило сообщение ТАСС от 14 июня. «По данным СССР, — говорилось в этом сообщении, — Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».
Слухи слухами, а командование флота тем не менее рекомендовало держать ухо востро. «На всякий случай», — как всегда, дипломатично разъясняли военные.
На всех предприятиях, в учреждениях и организациях мы установили круглосуточное дежурство ответственных работников. В горкоме партии, в райкомах после рабочего дня дежурил кто-либо из секретарей или заведующих отделами, в горсовете — члены горисполкома, заведующие отделами. Круглосуточное дежурство было введено и в штабах МПВО.
В середине июня начались большие учения Черноморского флота. В этих учениях, как и ранее, принимало участие население города. Проводились учебные воздушные тревоги, в течение нескольких дней соблюдалась тщательная светомаскировка. Учения должны были проводиться до двадцатых чисел.
По традиции, как только окончатся боевые учения, решено было провести большое народное гулянье. Но 19 июня эскадра неожиданно, раньше срока, возвратилась в базу. Угрожаемое положение в городе было снято, светомаскировка отменена.
— Что случилось? — спросил я нового члена Военного совета флота дивизионного комиссара Николая Михайловича Кулакова, заменившего на этом посту Анатолия Алексеевича Муравьева.
— Пока ничего особенного. Но флот приведен в готовность, — ответил он. — Надо и вам быть готовыми ко всему.
В какой уже раз в горкоме партии и горисполкоме вместе с представителями командования обсуждали мы, что следует предпринять, если вдруг… Кажется, ничего не упустили, все предусмотрели. Но «на всякий случай» и в этот раз усилили охрану предприятий, ввели дополнительные дежурства, кое-где притушили огни. Намеченное гулянье не отменяли. Оно было назначено на субботу, 21 июня 1941 года.
Вечером в субботу на улицах, площадях и бульварах Севастополя было оживленно и весело. Гулянье удалось на славу. Песнями, музыкой, танцами встретил город моряков. Лишь поздней ночью замолкли оркестры, потухли «юпитеры». Исчезла причудливая игра огней на волнах, лишь доносилось дыхание моря.
…Около часу ночи меня разбудил телефонный звонок. От начальника гарнизона сообщили: в главной базе объявлен большой сбор (мы называли его еще гарнизонной тревогой) и вводится боевое угрожаемое положение. За окном медленно таял зеленоватый свет ракеты. Издалека доносилась пальба из орудий. Тарелка репродуктора наполнилась сухим треском, и диктор сурово объявил о большом сборе и гарнизонной тревоге. Какое-то мгновение я не мог ничего сообразить. Неужели новые учения? Но почему тогда меня не предупредили заранее? Раздался второй звонок: дежурный горкома подтвердил услышанное.
Раздумывать было некогда. Сняв телефонную трубку, попросил своего помощника немедленно вызвать в горком членов бюро, сотрудников аппарата, первых секретарей райкомов. Заведующему военным отделом Иосифу Ионовичу Бакши поручил привести в боевую готовность местную противовоздушную оборону, дал указание электростанции выключить в городе свет.
Вновь позвонили: командующий флотом приглашал меня к себе. Наскоро одевшись, взял наган, противогаз.
— Что случилось? — остановила меня жена, Людмила Ивановна. — Почему понадобилось выключать свет прямо с электростанции? Во время учений вы никогда этого не делали…
Что я мог ей ответить?
— Пока спите спокойно. Если что — позвоню. По воздушной тревоге уходите в убежище.
— Война?..
Я пожал плечами. Больше вопросов жена не задавала. У нас с ней так было принято: о чем можно говорить — говорил, о чем нельзя — она понимала это по первому же уклончивому ответу и больше ни о чем не спрашивала.
От вице-адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского я узнал, что получена шифровка от наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова. В ней говорилось: быть готовым к возможной провокации.