Временное затишье создало в городе атмосферу известного благодушия. Люди начали перебираться в уцелевшие квартиры, перестали укрываться во время налетов. К концу января 1942 года под землей оставались только общежития спецкомбинатов, коллектора и СевГРЭС да группы старушек, предпочитавших скальные своды беспокойной жизни в наземных жилищах.
«Демобилизующие» настроения проявлялись и по-другому. Один ответственный работник позволил себе оставить пост дежурного на командном пункте МПВО района и отправиться спать домой. Другой товарищ, вопреки решению городского комитета партии, без всяких оснований отказался занять пост директора мыловаренного завода. Были факты и другого порядка. Все это было нетерпимо, тем более что с фронта стали поступать неблагоприятные вести. Стало известно, что противник вновь овладел Феодосией, наши войска отошли в сторону Керчи, за Ак-Монайский перешеек.
Не раз в те дни я вспоминал и напоминал товарищам слова Ленина о том, что партия сможет выполнить свою роль авангарда масс лишь в том случае, если она будет хорошо организована, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной[1]. Значит, никаких скидок ни себе, ни другим!
На собрании партийного актива состоялся серьезный разговор о нарушителях дисциплины. Один из них получил строгое партийное взыскание и был эвакуирован на Большую землю. Эвакуация из города в порядке наказания расценивалась как величайший позор для любого севастопольца, а тем более для коммуниста.
Суровое напоминание о бдительности и осторожности мы получили 18 января — в день, назначенный для торжественного открытия восстановленного наземного кинотеатра «Ударник». На торжественное открытие было задумано пригласить городской актив, лучших стахановцев, руководителей предприятий и учреждений, наших славных «убежищных хозяек», представителей воинских частей. Однако накануне открытия мы призадумались: не рискованно ли собирать сразу столько людей, да еще лучших людей города? Вдруг шальной снаряд? Посоветовались и решили с открытием повременить.
18 января мы с Ефремовым были в штабе Приморской армии. Собравшись в обратный путь, услышали сигнал воздушной тревоги. Вслед за этим несколько немецких бомбардировщиков сбросили бомбы над центром города.
— Вот поди ж ты! — заметил Василий Петрович, взглянув на часы. — Какое совпадение. Как раз сейчас должно было состояться открытие…
Читатель может представить себе наше душевное состояние, когда после бомбежки, проезжая по улице Карла Маркса, мы увидели, что здание кинотеатра лежит в развалинах. Над грудами битого кирпича еще висела пыль… Вряд ли это было случайностью. Здесь немцы хорошо постарались. Обычно их бомбометание не отличалось особой прицельностью.
Осторожность спасла жизни лучших людей города и гостей-фронтовиков. Но как близки мы были к совершению непростительной ошибки! Над этим следовало крепко задуматься.
Затишье было, конечно, относительным. То на одном, то на другом участке фронта гитлеровцы пытались переходить в наступление. Время от времени совершала налеты авиация противника, город подвергался артобстрелу. В день 24-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота на город были сброшены тысячи зажигательных бомб. В дни «затишья» погибли от вражеской бомбы командующий ВВС Черноморского флота и оборонительного района, герой боев в Испании Николай Алексеевич Остряков и генерал-майор Федор Григорьевич Коробков, была смертельно ранена героиня-пулеметчица Нина Онилова. В те же дни пожертвовал жизнью ради спасения кораблей и своих товарищей краснофлотец Иван Голубец. Вот как это было.
…Противник обстреливал место стоянки наших сторожевых катеров. Снаряд разорвался на палубе одного из них, вызвав пожар. Едва экипаж справился с ним, как в катер угодил второй снаряд. Взрывной волной команда была сброшена за борт. Пламя уже охватило корму, где хранились запасы глубинных бомб. Это угрожало гибелью всем кораблям, находившимся в бухте. С соседнего катера перебрался сюда краснофлотец Иван Голубец и стал сбрасывать бомбы в воду. Их оставалось уже совсем немного, когда на катере раздался взрыв. Но он уже не мог причинить вреда остальным кораблям.
Той же зимой погибло большинство партизан нашего севастопольского отряда. Патриоты все время действовали в прифронтовой полосе. Они нападали на небольшие гарнизоны противника, минировали дороги, ведущие к Севастополю, карали предателей, разведывали расположение частей врага. Данные разведки партизаны передавали в штаб оборонительного района.
Отрезанные от своих баз, партизаны испытывали большие затруднения с продовольствием. Попытки захватить продовольствие оканчивались безрезультатно, так как кругом располагались крупные гарнизоны противника. Ни к чему не привели и попытки связаться с главным командованием партизанскими отрядами Крыма. Когда в отряде начался голод, решено было пробиться к продовольственным базам, находившимся в расположении врага. После этой операции лишь немногие уцелели.
Тяжело складывалось положение с продовольствием и в самом Севастополе… Перед прорывом вражеских войск в Крым и даже в самый опасный момент прорыва железнодорожники успели доставить в Севастополь несколько эшелонов с зерном и другими продуктами. Часть хлеба мы получали с Большой земли. Но постепенно запасы зерна начали иссякать.
22 марта городской комитет обороны решил пересмотреть нормы выдачи хлеба и других продуктов питания, немедленно приступить к созданию собственной продовольственной базы, ускорить эвакуацию женщин, детей, стариков и больных. Создать продовольственную базу — это значило развернуть общественное и индивидуальное огородничество, наладить работу уцелевшего в окрестностях города совхоза, увеличить лов рыбы.
Хлеб решили выдавать по следующей норме: рабочим — 600 граммов, служащим — 400 граммов, детям — 300 граммов в день. Конечно, нормы не такие уж низкие. Но хлеб был почти единственным продуктом, который выдавался населению регулярно. Молоко, поступавшее из небольшого пригородного хозяйства, отпускалось только для грудных детей, для госпиталей и больниц. И все же севастопольцы понимали, что наши продовольственные затруднения не шли ни в какое сравнение с теми невероятными лишениями, какие пришлись на долю ленинградцев.
Какие же реальные меры можно было предпринять в наших условиях? Решили бросить лозунг: «Каждому двору — огородную гряду!» И приступили к делу.
Вскоре во всех двориках, на окраинах, пустырях, в балочках, на полях, окружавших Севастополь, появились огородники. Со звоном ударялись лопаты, кирки, скребки о каменистый грунт, а порой и об осколки снарядов и бомб, которыми была густо усеяна севастопольская почва. На участках вблизи линии фронта работали по ночам. Женщины превратили балконы и окна в подобие теплиц, высаживали лук, редиску, морковь.
Трудящиеся Грузии и Краснодарского края прислали севастопольцам ценнейший подарок — первосортные семена овощей.
Дружно взялись севастопольцы за посадку картофеля и овощей. Восстанавливалась крупная овощная база в Инкермане, принадлежавшая совхозу № 1. Райисполком подобрал людей, раздобыл тягло, оборудование, машины. В течение марта — апреля рабочие и служащие базы освоили значительную площадь под картофель, овощи и бахчевые культуры, заложили почти тысячу парниковых рам, а также следили за уцелевшими посевами озимых культур — ячменя, пшеницы, люцерны.
Еще задолго да начала посевной рабочие филиала винодельческого комбината «Массандра» занялись выращиванием рассады. Располагая весьма скудными возможностями, они тем не менее вырастили крепкие саженцы помидоров, баклажанов и других овощей, оказав неоценимую услугу севастопольским огородникам. Много свежих овощей было отправлено бойцам на передовые позиции.
В пору, когда город закладывал собственную продовольственную базу, мы часто наведывались на Северную сторону, в Рыбацкий поселок, изрядно пострадавший от бомбежки и обстрела, но все еще сохранивший следы былой обжитости и опрятности. Беседовали с рыбаками, советовались, как увеличить лов рыбы. От их смелости и сноровки многое зависело. И рыбаки не подвели. Они буквально завалили базар излюбленным кушаньем севастопольцев — ракушками-мидиями.
Хорошо запомнилось мне 14 апреля 1942 года. Направился в поликлинику на процедуру (замучил радикулит). Теплый весенний день. Ярко светит солнце, пахнет морем, а на фронте и в воздухе спокойно, как будто и войны нет. По дороге беседую со встречными, радуюсь теплу, затишью… Вот и красивое здание Сеченовского института. Напротив, в садике, отдыхают больные. И вдруг — стрельба, гул моторов, люди разбегаются… По соседству щелей не было, и я встал в подъезде ближайшего здания. Рядом раздалось несколько взрывов, рвануло дверь, посыпались стекла…
Тут неожиданная встреча. Подбегает Леонид Соболев, писатель. Тревога застала его тоже вблизи института. Леонид Соболев, Сергей Алымов, Александр Хамадан и другие писатели, поэты, артисты часто приезжали в осажденный Севастополь, знакомились с жизнью бойцов и жителей города, выступали на фронте, на предприятиях, в агитпунктах и убежищах. Их рассказы, стихи, песни печатались в центральной и нашей местной печати. Леонид Соболев и Сергей Алымов были частыми гостями на КП флота, Приморской армии. Их тепло встречали севастопольцы.
К сожалению, времени для беседы не было. Полуразрушенное здание института дымилось. С ближайшего телефона я позвонил в штаб МПВО и распорядился немедленно оказать помощь пострадавшим. Возле института слышу крик:
— Товарищ Борисов!
Женщина в рваном белом халате. Лицо и волосы в копоти, в крови. Узнаю Стефанию Яковлевну Троценко, главного врача поликлиники. До войны она работала в Институте физических методов лечения имени Сеченова, где сейчас помещалась поликлиника. Когда институт эвакуировали, Стефания Яковлевна, как член горкома партии, была оставлена в Севастополе и являлась уполномоченной института, а по совместительству и начальником медико-санитарной службы Северного района. Коммунисты поликлиники избрали С. Я. Троценко секретарем парторганизации.