В аппарате горкома партии и городского комитета обороны теперь оставалось всего шесть человек: Сарина, Петросян, Петровский, Терещенко, Тевянский и я. В аппарате райкомов было по два-три человека. В горкоме и райкомах комсомола — по одному. Каждый из нас понимал, что оставшиеся в Севастополе имеют не много шансов остаться в живых.
Поздно вечером поступило сообщение, что немецко-фашистские войска прорвались на Сапун-гору. В районе Суздальской горы они окружили отдельные подразделения 7-й бригады морской пехоты.
Я позвонил на КП флота и попросил соединить с членом Военного совета.
— Дивизионного комиссара Кулакова на КП нет, — ответил дежурный телефонист.
— Тогда соедините с вице-адмиралом Октябрьским.
— Его тоже нет.
— С капитаном 1-го ранга Васильевым.
— Нет его…
Я почувствовал, что телефонист отвечает мне, не вызывая абонента, и разозлился:
— Соедините, наконец, с дежурным по штабу!
— А кто это говорит? — поинтересовался телефонист.
— Борисов.
— Товарищ Борисов, с вами говорит дежурный телефонист. — Он назвал свою фамилию. — Военный совет и штаб переехали в другое место…
— Куда?
— На 35-ю батарею, на Херсонесский мыс.
Я попросил дежурного соединить меня с новым КП.
— Связи нет, вероятно, линия перебита.
Я сидел, продолжая держать в руках телефонную трубку. Сообщить товарищам? Решил немного повременить. И правильно сделал. С 35-й батареи позвонил генерал-майор Моргунов и сообщил, что Военный совет и штаб перебрались на Херсонесский мыс.
— Перебирайтесь и вы… — предложил он.
Немного подумав, я ответил Петру Алексеевичу, что сделать это никак нельзя, так как наш отъезд из города может дезорганизовать население. Тысячи севастопольцев вслед за нами потянутся на мыс, а это может создать там ненормальную обстановку.
Позднее стало известно, что в тот день вице-адмирал Октябрьский созвал заседание Военного совета. Командиры дивизий и бригад морской пехоты доложили, что в дивизиях осталось не больше трехсот — четырехсот человек, а в бригадах — по сто — двести, что нет боезапасов для артиллерии. Нет и авиационной поддержки… Военный совет решил внести в Ставку Верховного главнокомандующего предложение о том, чтобы оставить Севастополь. Было также решено, что военные советы, и штаб флота, оборонительного района и Приморской армии переедут на 35-ю батарею береговой обороны.
Всю ночь на 30 июня наш КП сотрясался от взрывов. Вышковые сообщали о новых налетах, о боях на Корабельной стороне. К нам заходили руководители районов, докладывали о положении дел на предприятиях и в убежищах. То и дело прибегали связные… Это была самая тяжелая и тревожная ночь.
Утром я попробовал связаться с Военным советом по телефону. Из этого ничего не получилось. Тогда мы направили на 35-ю батарею одного за другим двух работников милиции на мотоциклах. Оба они не вернулись.
В полдень собрали совместное заседание городского комитета обороны и бюро горкома. На нем, как всегда, присутствовал секретарь обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков. Решили рекомендовать работникам райкомов и райисполкомов отходить на Херсонесский мыс, предварительно раздав населению остатки продовольствия. Связные направились в организации. А вышковые в это время докладывали, что бои идут уже на Малаховом кургане, за Куликовым полем, вдоль Лабораторного шоссе. Перед вечером, узнав о том, что активисты понемногу перебираются на мыс, решили, что нам оставаться в городе тоже нет никакой необходимости.
Через каких-нибудь полчаса от КП отошла грузовая машина. На Херсонесский мыс выехали все работники горкома, горисполкома, штаба МПВО, Северного райкома и райисполкома, Ф. Д. Меньшиков с группой работников обкома партии, Саша Багрий, Надя Краевая. А вскоре выехали и мы — Ефремов, Сарина, я.
Мучила горечь, обида, неловкость от того, что мы уходим, а в городе остаются еще тысячи севастопольцев. Но иного выхода не было… Призвать население отходить на Херсонесский мыс или к Камышовой бухте было совершенно бесполезно. Там негде укрыться большому числу людей, и могли быть огромные жертвы. Кроме того, сосредоточение многих людей на небольшом участке земли помешало бы боевым действиям наших войск. Эвакуироваться на Большую землю все равно удалось бы немногим.
С воздуха самолеты гонялись за каждой машиной, за каждым человеком. С Северной стороны прямой наводкой били по городу орудия. Приходилось несколько раз выходить из машины и расчищать завалы. Как только выехали за город, возле нас разорвался снаряд. Все четверо были ранены. Шоферу перебило ноги. У меня над правой бровью застрял осколок, кровь заливала лицо. Сариной повредило руку. Ефремову один осколок угодил в ногу, а второй — в лежавший у него в левом нагрудном кармане кителя напильник, который он почему-то всегда носил с собой. Напильник, перебитый надвое, спас Ефремова от неминуемой смерти.
Выбравшись из покалеченной машины и доставив шофера в медсанбат, мы решили дождаться темноты. Противник сильно бомбил и обстреливал пути отхода.
Пулеметные очереди, стрельба из винтовок и автоматов раздавались все ближе и ближе. Договорились живыми в руки гитлеровцам не даваться.
Когда совсем стемнело, двинулись дальше. До Херсонесского мыса добрались с большим трудом. На 35-й батарее, где находилось командование оборонительным районом, настроение было тревожное.
— Получен приказ Ставки оставить Севастополь, — сказал вице-адмирал Октябрьский. — Меньшикову для большой группы актива предоставлен транспортный самолет. Они, вероятно, уже улетели. А вы немедленно отправляйтесь на подводную лодку…
Тяжело стало на душе от этого сообщения Филиппа Сергеевича. Наступили последние минуты нашего пребывания на родной севастопольской земле.
…Временная, на деревянных сваях пристань, построенная накануне третьего штурма, полна военных. Узнать кого-либо в темноте трудно. Вдали, над городом, — огромное зарево. Шум моторов вражеских самолетов, разрывы бомб, снарядов, стрельба — все сливается воедино. Незаметно, без огней, подошел катер. Через десять минут он доставил нас на подводную лодку. Последний взгляд на пылающий город, с которым навек сроднились, срослись наши сердца…
Подводная лодка легла на грунт, и сразу наступила мертвая тишина. Оглядевшись, я увидел много знакомых командиров и политработников. Из гражданских, кроме меня, были только Ефремов и Сарина.
— Лодка перегружена, как будет с кислородом? — беспокоился кто-то.
Утром заработали двигатели, и на большой глубине мы тронулись к кавказскому берегу. После стольких тревожных ночей клонило в сон, но лечь нельзя: слишком тесно. Некоторые спали сидя.
С поверхности моря послышался какой-то шум.
— Что это?
— Шум винтов.
— Как хорошо слышно.
А шум все приближался. Вдруг всплеск, судно закачалось. «Взрыв! Обнаружили!» Один взрыв следовал за другим, порой лодку как бы подбрасывало, осколки глубинных бомб барабанили по обшивке корабля.
Погрузились на предельную глубину, заглушили моторы. Вскоре нас оставили в покое. Видно, потеряли.
Я задремал и, показалось, немедленно проснулся от новых взрывов. По шуму винтов было ясно, что глубинные бомбы бросает уже не один охотник, а несколько.
На подводной лодке кроме команды находилось более ста человек: начальник ОВР контр-адмирал Фадеев, заместитель начальника штаба флота капитан 1-го ранга Васильев, начальник политотдела Приморской армии бригадный комиссар Бочаров, командир бригады морской пехоты генерал-майор Жидилов, командир дивизии полковник Капитохин, полковой комиссар Вольфсон, комендант города майор Старушкин. Все хорошо знакомые товарищи.
Уже находясь на подводной лодке, мы узнали, что вице-адмирал Октябрьский и дивизионный комиссар Кулаков вылетели на самолете, а генерал-майор Петров, дивизионный комиссар Чухнов и генерал-майор Моргунов ушли на другой лодке. Войскам прикрытия дан приказ драться до последнего, оставшимся в живых прорываться в горы к партизанам. Командовать войсками прикрытия оставлен генерал-майор Новиков.
Контр-адмирал Фадеев, капитан 1-го ранга Васильев, командир и комиссар подводной лодки Фартушный и Селезнев постоянно заботились о том, чтобы благополучно добраться до места, сохранить личный состав и корабль.
Я внимательно наблюдал за работой подводников. Ведь когда-то и мне приходилось плавать на подводных лодках. Казалось, что мы не были такими проворными, не так хорошо владели техникой…
Шли вдоль южного берега Крыма, где вот уже восемь месяцев хозяйничали фашистские оккупанты. Там же, в лесах и горах, вели с ними беспощадную борьбу народные мстители — советские партизаны.
Время тянулось медленно. К вечеру дышать стало совсем трудно: сказывалась перегрузка. Нам порекомендовали как можно меньше двигаться. Ночью попытались всплыть, чтобы провентилировать помещения, зарядить аккумуляторы, но лодку обнаружили вражеские катера. Опять погружение. Противник на этот раз почему-то не бомбил.
Под утро проснулись от шума вентиляторов и струи свежего воздуха, ворвавшейся в отсек, — лодка всплыла на поверхность… Но вскоре пришлось снова погружаться. Опять эти проклятые катера, опять бомбежка…
— За сутки сброшено на нас свыше четырехсот глубинных бомб, — сказал командир корабля Фартушный. — Такого я еще не помню!
Одолевали мысли о покинутом Севастополе, беспокойство за тех, кто остался в городе, за тех, кто прикрывал отступающих. Многим ли удастся спастись? Хотелось скорее добраться до Большой земли и вновь включиться в борьбу с врагом. Я твердо верил, что наш переход пройдет благополучно. А противник все бомбит и бомбит…
Но вот далеко позади крымские берега. Бомбежка прекратилась. Всплыли. Тихая, теплая июльская ночь. Подлодка уже шла под охраной наших самолетов и катеров.
3 июля утром, ровно через двое суток после отплытия от Херсонесского мыса, мы пришли в Новороссийск. Здесь узнали неприятные новости.
Мы рассчитывали, что в Новороссийске и Краснодаре встретим тех товарищей, которые во главе с секретарем обкома партии Федором Дмитриевичем Меньшиковым выехали с КП города за несколько минут до нас. Ведь им был предоставлен транспортный самолет… Оказалось, что самолет улетел, не дождавшись всей группы, потому что аэродром сильно обстреливали. Прилетел лишь Кулибаба и еще нескслько человек.