— Во имя жизни и свободы отстоим волжскую твердыню!»
В октябрьскую годовщину у меня был двойной праздник. Из эвакуации приехала семья. Разместились мы в двух комнатах партийного кабинета. И хотя испытывали много неудобств, радости не было конца. Наконец-то вместе!
Сыну Валерику исполнилось уже полтора года, но он еще не мог крепко стоять на ногах. Находясь все время среди женщин, о себе тоже говорил в женском роде: «Я пришла», «Я села»… Потребовалось мое влияние, чтобы сынишка почувствовал себя мужчиной.
В один из предпраздничных дней меня пригласили на вечер в госпиталь. После торжественной части выступил коллектив художественной самодеятельности Большой Ивановской мануфактуры. Хор девушек исполнил несколько песен и частушки. Потом на импровизированную сцену вышла худенькая девочка. Она объявила, что прочитает стихи, написанные ивановцем гвардии старшиной Михеевым. Никогда не изгладится у меня впечатление от этого исполнения. В ее звонком дрожащем голосе были и настоящая боль, и крик о помощи, и мольба поскорее покончить с врагом, принесшим столько страданий.
Ты слышишь плач замученных детей?
Ты видишь трубы городов сожженных?
Убей врага, убей его скорей!
Вдави в сырую землю скорпиона!
В голосе девочки появились новые нотки: сильные, гордые, призывные:
Сама победа не придет, не жди.
Уж лучше смерть, чем рабство вековое.
Иди, боец! Иди и победи!
Испепели врага на поле боя!
Каждое слово ударяло по нервам. Я помню, как все собравшиеся в зале напряглись, будто почувствовали себя лично виновными в том, что советскую землю все еще топчет враг.
Казалось, девочка обращается к нам, присутствующим в зале. Я вижу борющийся, истекающий кровью город, вспоминаю испепеленный, разрушенный, но до конца боровшийся Севастополь. Смотрю на раненых, на товарищей по работе. Некоторые встали, у многих на глазах слезы. А девочка продолжает:
С надеждой смотрит на тебя народ,
И всюду песни про тебя поются.
Спеши, боец! Смелей шагай вперед,
Чтобы домой с победою вернуться!
Когда она замолчала, в едином порыве все встали. Несколько выздоравливающих бойцов окружили девочку — обнимают, жмут руки.
Концерт закончился. К сцене направился комиссар госпиталя, чтобы поблагодарить выступавших. Но его опередил пожилой боец в халате, бледный от долгого лежания на койке.
— Я выздоравливающий, я почти здоров, — говорил он. — После выступления наших дорогих шефов я прошу командование госпиталя отправить меня на фронт!
На другой день комиссар госпиталя сказал, что в тот вечер больше двадцати человек из выздоравливающих подали заявления досрочно выписать их из госпиталя и направить на фронт. Для меня этот вечер тоже не прошел бесследно. Хотя после Севастополя я чувствовал себя неважно, но неотступно преследовала мысль: надо решительно добиваться отправки на фронт! А тут, как на грех, случился еще один разговор.
Выступал я на ткацкой фабрике Меланжевого комбината с докладом о героической борьбе защитников Сталинграда. Слушали внимательно, многие женщины платочками вытирали глаза. У каждой кто-нибудь из близких воевал, иные уже получили похоронную.
Как только я закончил, поднялась одна из женщин и в упор спросила:
— А почему вы такой здоровый, а не на фронте?
Мне казалось, что все смотрят на меня с укором. Не знал, что и ответить женщинам. Секретарь парторганизации, сидевшая рядом, нашлась быстрее меня.
— Скажите, что вы участник обороны Севастополя, — шептала она мне, — что были там секретарем горкома, что были ранены…
Не преодолев как следует смущения, я повторил все это. В заключение заверил, что каждую минуту, если потребует партия, готов взять оружие в руки.
В общем-то укор и даже показавшаяся мне неприязнь были мною сильно преувеличены. Просто слова эти оказались как соль на рану. Женщины не дали мне закончить, стали расспрашивать о Севастополе, о том, как жители города перенесли все тяготы обороны. А задавшая вопрос подошла ко мне с глазами полными слез:
— Вы простите меня, злая я стала, несдержанная. Да и как не стать. На фронте убит муж, два сына сражаются. Дома еще двое…
— Да вы не терзайтесь, — я крепко пожал ей руку. — Я вас понимаю…
Находясь под впечатлением разговора, в горкоме я обратил внимание на то, что в аппарате у нас многовато мужчин. Сказал об этом Варваре Николаевне Малышевой, упомянув и о расстроившем меня инциденте на комбинате.
— Что касается инцидента, то самое правильное — перестать грызть себя из-за него. Будет нужда — вас пошлют на фронт. Что касается мужчин в аппарате горкома, то кто же не знает, что Воронин без ноги, у него протез. У Комякова — туберкулез, у Алешенкова — язва желудка. Никитин — совсем слепой, у Творогова — нет руки, Волков по возрасту уже не годен, да и больной. Один Курочкин, как заведующий военным отделом, имеет бронь. А какой воз он тянет!
Верно, беспокойный Александр Михайлович Курочкин все дни проводил в воинских частях и госпиталях, в военкоматах и штабах МПВО, провожал бойцов на фронт. Он же заботился о семьях военнослужащих, об инвалидах войны. В горкоме появлялся лишь поздно вечером.
Забегая вперед, скажу, что Александр Михайлович так работал всю войну. Не жалел себя для дела и после войны, хотя имел право уйти на пенсию. Умер он в 1959 году внезапно, во время доклада в День железнодорожника, будучи тогда председателем райпрофсожа Ивановского отделения железной дороги.
В тревожные дни, когда шла ожесточенная битва на Волге, чуть ли не каждый вечер, примерно после одиннадцати, ко мне в кабинет приходили секретари, заведующие отделами, инструкторы. Это ни для кого не было обязательным. Но как-то повелось по окончании долгого рабочего дня собраться, поговорить, отвести душу. Каждому хотелось узнать, как идут дела у товарищей, выяснить срочные поручения на завтра.
Варвару Николаевну Малышеву обычно волновала организация производства на текстильных фабриках. Петр Иванович Лахтин уточнял распределение обязанностей между партийными и советскими работниками.
Нередко приходили секретари райкомов партии: Куприянова, Жуков, Шокин, Лебедев, Абрамова. Частыми гостями бывали по вечерам и секретари горкома комсомола Аня Попкова и Лена Гусева.
Но пожалуй, главной причиной ночных неофициальных встреч было желание вместе послушать в половине двенадцатого последние известия. Мы комментировали сводки с фронтов, высказывали предположения. Так было всегда, а в те дни особенно. Предчувствие коренного перелома в ходе войны витало в воздухе. Ждали, что вот-вот начнется наступление на Волге, и оно непременно принесет победу.
Но сводки Совинформбюро изо дня в день сообщали о тяжелых, кровопролитных боях. Мы их выслушивали возле большой, во всю стену, карты, где была отмечена линия фронта.
Однажды в такой же вечерний час шел текущий разговор. Неожиданно в кабинет ворвался помощник секретаря Сергей Иванович Волков.
— Включите радио!
Левитан читал торжественно-ликующе:
«…В ходе наступления наших войск полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизия. Нанесены большие потери семи пехотным, двум танковым и двум моторизованным дивизиям противника…»
У всех мурашки пробежали по коже. Мы столпились около карты. В этот день я, кажется, впервые увидел улыбающуюся Варвару Николаевну.
В комнате сразу стало шумно. Перебивая друг друга, возбужденно толковали о том, что и на нашу улицу приходит праздник.
Меня то и дело вызывали к телефону. Спрашивали, слышал ли я передачу, поздравляли…
Мы тут же договорились с секретарем обкома Григорием Матвеевичем Капрановым провести митинги, кто и где будет выступать. Сразу же направились на предприятия, в ночные смены…
На Меланжевом комбинате, куда я приехал утром, сообщение Совинформбюро, написанное крупными буквами, было уже вывешено на самых видных местах.
— Трудно выразить словами ту радость, которую испытали мы при сообщении о крупной победе Красной Армии, — сказала на митинге ватерщица Якушева. — Мы можем ответить на эту победу только самоотверженным трудом. Обязуюсь выполнить сегодня план на сто двадцать пять процентов…
Директора предприятий, секретари парторганизаций то и дело сообщали нам об инициативе рабочих, о новых производственных успехах. Варвара Николаевна Малышева, Александр Дмитриевич Творогов, секретари райкомов по нескольку раз в тот день сообщали о трудовом подъеме на фабриках и заводах.
— А вы знаете, товарищ Борисов, что делается в госпиталях?! — взволнованно говорил по телефону Курочкин. — Все рвутся на фронт.
— Нет отбоя от комсомольцев, желающих пойти добровольцами, — «жаловалась» Аня Попкова.
— На станции переливания крови большая очередь, — рассказывала заведующая горздравотделом Александра Павловна Бровкина. — Люди сдают кровь для бойцов, раненных под Сталинградом.
Энтузиазм рабочих, вызванный радостным сообщением, выливался в конкретные дела.
Рабочие и служащие Меланжевого комбината единодушно встали на стахановскую фронтовую вахту. Они решили досрочно выполнить годовой план.
Коллектив фабрики «Красная Талка» обратился ко всем трудящимся области с призывом построить на свои средства авиационное соединение имени Михаила Васильевича Фрунзе. «Это будет нашим новым ударом по ненавистным немецко-фашистским оккупантам», — говорилось в обращении. Призыв нашел горячий отклик среди всех трудящихся области.
Председатель колхоза «Верный путь» Палехского района Архиереев внес предложение создать для Красной Армии как можно более значительные продовольственные резервы. И это тоже эхом разнеслось по области. Труженики села, кроме того, организовали сбор средств на танковую колонну «Ивановский колхозник».
Наши войска наступали под Сталинградом, на Центральном фронте, в районе среднего течения Дона, на Северном Кавказе. На фабриках и заводах, в учреждениях, на площадях около карт военных действий собирались толпы народа. Флажки то и дело переставлялись по мере продвижения наших войск. Повеселели лица ивановцев, легче стало жить и работать. Лучше пошли дела на фабриках и заводах, больше давали продукции для фронта. Хотя планы многих предприятий еще не выполнялись, все, были уверены в ближайших трудовых победах.